Я иду на урок

Наталия
Котляревская

---

Пушкин Первые уроки

Мы продолжаем печатать выдержки из учительского дневника, начало которого можно найти в № 15 и 16. В этом дневнике — очень нужный разговор о том, как, “из какого сора” получается настоящий урок литературы. Это мужественная попытка отличить “пораженье от победы”, честно ответить самому себе на вопрос, как не потерять живого контакта ни с учениками, ни с изучаемым автором.

Первый урок по Пушкину. Сомнений и вопросов ещё больше, чем при подготовке первого урока года. Бремя ответственности, бремя правильной методики, страх сделать и сказать не так.

Может быть, ответы даст «Литература»? С её порою бесценными учительскими находками, с живым опытом чтения Пушкина. Из бесчисленного множества статей выбираю три, имеющие непосредственное отношение к теме.

• Маргарита Кертес. «Первый урок» — о первом “биографическом” уроке в 9-м классе, отличная методическая разработка (1999. № 35);
• Иоанна Делекторская. «Пушкин? Пушкин. Пушкин!» — полемический задор чувствуется уже в заглавии (2004. № 7);
• Тамара Ветрова. «Над лёгкостью чужой строки вздыхая...» (2003. № 25–26) — это эссе считаю одним из лучших.

Коллеги, оказывается, тоже боятся.

Тамара Ветрова: “Я боюсь Пушкина. Честное слово. То ли с подачи чтецов классического толка, то ли с той поры, когда в школе нам намекали: шутки кончились, приступаем к изучению творчества Пушкина, великого русского поэта... Отношения с великими вообще складываются трудно, и, кажется, не только у меня… Про Пушкина же и говорить не приходится: он такой великий, что и читать не обязательно; такой великий, что не остаётся места на «любовь-нелюбовь»”.

Ещё одна цитата: “Большое, конечно, видится на расстоянии, но в случае с Пушкиным то ли расстояние уже слишком велико, то ли «объект» так огромен, что невольно хочется подойти поближе, заглянуть в живые глаза, услышать человеческий голос”. Это уже Иоанна Делекторская.

Вот эту мысль о живом, человеческом Пушкине в классе считаю очень важной. А для этого на уроке необходим диалог учителя с учениками, ученика с самим собой, нас всех с Пушкиным.

Вспоминаю собственный прошлый опыт.

Легко с пятиклассниками. Они открыты Пушкину (если не замучены пушкинскими сказками в начальной школе) и ещё так мало (много?) знают об “объекте”. Значит, можно дать работу «Что я знаю о Пушкине?». Прямо на уроке, вдруг, без предупреждения. Ни в коем случае не дома — родители всё испортят. Получается здорово! Порой незнание, не-вежество одиннадцатилетних лучше скрупулёзного, академического всезнайства и залог искреннего, личного отношения к Пушкину.

Вот выдержки из работ пятиклассников.

“У Пушкина была жена Гончарова. Но жену Пушкина любил ещё один француз. Дантес. Француз попал Пушкину в бедро, а Пушкин приподнялся и стрельнул ему в плечо”.

“Пушкина приглашали на бал с женой, а царь полюбил её. Пушкин хотел отказаться от балов — каждый раз новое платье! — но царь сказал, что отстранит его от какой-то работы, а Пушкину нужна была эта работа, потому что ему было нечем кормить своих многочисленных детей”.

В этом есть что-то от Хармса, анекдотов «Весёлых ребят» и просто “народного” Пушкина (эти бесконечные “А работать за тебя Пушкин будет?”, “Что я вам — Пушкин — за всё отвечать?”).

…Ещё один интересный ход. Срабатывает опять же не позже 5–6 класса. Беру отрывок из повести Юза Алешковского «Кыш и я в Крыму». В ней есть такой эпизод: восьмилетний Алёша Сероглазов в парке крымского санатория встречает… Пушкина. Читаю:

“Да! Да! Александра Сергеевича, живого Пушкина, с бакенбардами, с кудрями, выбивающимися из-под шляпы, как на портрете в книге сказок, с тяжёлой палкой в руках… Я подумал, что сплю и что всё это мне снится…

Но Пушкин, слегка наклонив голову, задумчиво шёл по дорожке”.

Герой повести стал расспрашивать поэта “о разных важных вещах и пустяках”:

“И о чём только я его не спросил: и со скольких лет он пошёл в школу? И были ли в том лицее уроки труда? И кого он больше боялся — царя или завуча? И где он покупал гусиные перья, и про многое другое… Я только ни разу не упомянул про…”.

В этом месте останавливаюсь и даю задание: “А с какими вопросами обратились бы к Пушкину лично вы, окажись в подобной ситуации? О чём, по-вашему, нельзя было бы спрашивать Пушкина? Продолжите этот отрывок, попытайтесь при этом войти в роль Алёши Сероглазова”.

Пишем тут же, на уроке. Это может быть всего несколько строк. Зато какой толчок для развития фантазии, ассоциативного и творческого мышления, упражнений в стилизации.

Приведу наиболее удачные работы.

“Окажись я на месте Алёши Сероглазова, я бы тоже задал Александру Сергеевичу уйму вопросов: «Какие черты характера он больше всего ценит в друге и по какому принципу выбирает друзей? Какой предмет из лицейской программы ему больше всего пригодился в жизни?» И даже такие: «Курил ли он в детстве? Есть ли у него авто и какой марки?»”

“Я только ни разу не упомянул про забавный случай из лицейских лет. Хоть мне и было жутко интересно, но я всё же не спросил, куда он убежал от Державина, как ему удалось спрятаться так, что никто не смог его отыскать. Я отлично знал, что у каждого уважающего себя мальчишки есть такое абсолютно секретное место, о котором никто не должен знать”.

“Я только ни разу не упомянул про то, что сдал «У лукоморья дуб зелёный...» на двойку: то у меня скелеты в босоножках, то русалка торчит. Всё, решено, хоть летом, но сдам Наталии Ильиничне стихотворение на пять, а то перед Александром Сергеевичем стыдно…”

Иногда я читаю на первом уроке “по Пушкину” в 8-м классе работы, написанные моими учениками, теми самыми, что сидят сейчас передо мной, в прежние годы. “Неужели это я так написал? Сейчас бы ни в жизнь!” Завязывается интересный разговор о том, что было раньше и что теперь. Что узнали о Пушкине за эти годы, что читали, слушали, видели. В общем, та же самая тема, но с поправкой на возраст. Получается тоже неплохо. Особенно если говорить по очереди и при этом не повторяясь.

И всё же, что делать сейчас, с моими восьмиклассниками? У которых в глазах нескрываемое: “Опять этот Пушкин! Сколько можно мучить беднягу! Каждый год — одно и то же”. Что поделаешь — “нежный” возраст.

Права Иоанна Делекторская: способ борьбы со скучным Пушкиным в школе один — “максимальное приближение зрителей/слушателей к бытовым и психологическим реалиям века и конкретной личности”.

С ходу отвергаю ставшую уже общим местом в методике тему «Мой Пушкин». Как тема для письменного высказывания (и только однажды!) ещё куда ни шло, но на уроке, при одноклассниках, никто ничего не скажет. Да и нет у большинства никакого своего Пушкина (детский лепет о первом слушании пушкинских сказок не в счёт). Впрочем, не буду утверждать, что такой ход вообще не возможен. Может, у кого-то и получается…

А если начать с моего Пушкина? Не с их, а с моего?

А мой Пушкин — это сотни три марок в альбоме со старой витиеватой надписью. Время от времени я достаю альбом и совершаю по нему свои прогулки с Пушкиным.

Мысль принести пушкинскую коллекцию марок и заставить заговорить… марки поначалу кажется нелепой, но постепенно она становится всё более заманчивой и наконец до такой степени овладевает сознанием, что превращается в реальность. Конечно, можно было обойтись и обычными репродукциями школьного Пушкина (в каждой школе есть такой), но марки — это совсем другое дело. Их можно не только разглядывать, но и трогать — разрешаю, потому что каждая упакована в прозрачную плёнку для большей сохранности, ведь некоторым маркам (например, “царской серии” 1913 года, выпущенной к 300-летию дома Романовых) скоро будет сто лет. Можно увеличить изображение через графопроектор и вести рассказ как в музее… Да мало ли что ещё! Можно вообще ничего не придумывать, марка сама по себе — уже искусство.

(О придумывании. Иногда меня упрекают в том, что придумывать каждый раз что-то новое, на каждом уроке, невозможно. Никаких сил не хватит. Я и сама иногда так думаю. Всё, хватит выдумок, пора заняться серьёзными вещами: есть учебник, есть методические пособия, написанные в серьёзном тоне серьёзными людьми. Но, Боже мой, какая скука. И тогда вновь тянет к чему-то совсем неправильному. Озорному, своевольному, пушкинскому…)

На рассказ с марками отвожу минут 15–20, не больше. Больше — начнут отвлекаться, и эффект уже будет не тот. Больше — нельзя, ведь ещё надо оставить время просто на чтение стихов, наугад выбранных из книги. На самом деле, конечно, не совсем наугад, ведь за многие годы книжка сама открывается на нужных страницах, но ученики-то этого не знают.

Мой рассказ как будто ничего особенного собой не представляет. Это просто кусочки мозаики, из которых можно сложить коротенькую биографию Пушкина. Главное — показать Пушкина на фоне эпохи. Через яркие картинки, которых на ладони может уместиться с десяток, воссоздать зрительный, панорамный образ пушкинского времени. А ещё очень важен диалог, стихийно организованный вокруг каждого такого кусочка-факта.

Вот несколько примеров.

Открываю первый лист. Рядом с советским блоком 1949 года с двумя известными портретами — юного Пушкина с гравюры Егора Гейтмана и портрета Кипренского (все имена произношу отчётливо и записываю на доске) — такой же портрет юного Пушкина, но почему-то уже на марке Эфиопии.

— При чём тут Эфиопия?

Этот вопрос — повод к старому разговору о корнях Пушкина. Вспоминаем «Арапа Петра Великого», прочитанного (многими не без труда) в 7-м классе. Записываем удивительные пушкинские строки из «Онегина»: “Под небом Африки моей // Вздыхать о сумрачной России…”

— Что скажете?

Варя К., та самая, что три года назад писала про то, как “мама Пушкина не очень любила его, потому что его прадедушка был чёрный”, теперь увлечённо рассказывает об Абраме Петровиче Ганнибале, о встрече-невстрече царём своего любимца под Петербургом (узнаю источник — книгу Н.Эйдельмана «Твой восемнадцатый век»). Но, оказывается, есть что сказать не одной Варе.

Пушкинский вальс почтовых марок (образ, заимствованный мною у одного филателиста) только начинается.

Второй лист — Москва пушкинского детства. Виды старой, допожарной Москвы на картинах Ап. Васнецова и гравюрах Ж.Делабарта, особняки конца XVIII — начала XIX века. И тут же — портреты Павла I и Александра I. Зачем? Почему тут? Читаю известный отрывок: “Видел я трёх царей; первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упёк меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю; от добра добра не ищут”.

— О чём это? Как, по-вашему, когда появится портрет “третьего” царя?

И, что удивительно, восьмиклассники уверенно говорят:

— На “декабристской” странице.

А вот просто вложенный в альбом копеечный (в буквальном смысле) конверт с зелёно-голубым рисунком: маленький Пушкин, на вид лет пяти-шести, лежит на животе, задрав ноги, на берегу пруда; рядом — старушка с зонтиком, в чепце и старинном платье. (Гадаем: няня? бабушка Мария Алексеевна Ганнибал?) И подпись: “Мне видится моё село. Моё Захарово”.

— Что скажете?

Тут же раздаются возгласы:

— А-а, это там, где мы были в шестом классе! Захарово и Большие Вязёмы. Места пушкинского детства! Там ещё пруд был. Что, тот самый, что изображён на конверте?

— “Зерцало вод”, — поражает знанием цитат кто-то из “продвинутых”.

— И плотина с мостиком, и аллеи, по которым мы ходили, и…

— …и пушкинская земля.

Значит, та давняя поездка не прошла даром, что-то осталось в памяти навсегда. Припоминание известного — очень важная часть урока. Коллективная работа мысли и чувства, памяти и воображения.

А вот и главный вопрос:

— Почему в альбоме, посвящённом Пушкину, так много марок, не связанных напрямую с поэтом? При чём тут Суворов с его переходом через Альпы, мрачный Михайловский замок, Карамзин, читающий «Историю государства Российского», генерал Н.Н. Раевский, Симон Боливар и пр. и пр.?

А ещё голова Гомера, статуя Вольтера работы Гудона (из коллекции Эрмитажа), портреты Расина, Руссо, Дидро (некоторые тут же переспрашивают: “Как-как? Запишите!”), а чуть ниже — Державин, Радищев, Карамзин, Крылов… Как со всем этим разобраться?

— Да они же все влияли на Пушкина. Без них его бы не было. Они — его учителя. Это живая библиотека поэта.

Из отдельных реплик оттачиваем вывод: юный Пушкин формировался под влиянием нескольких стихий: окружающей литературной обстановки (французской и русской), народного начала, которое шло от бабушки и няни, деревенских впечатлений Захарова, старинного облика Москвы, наконец, всей русской жизни той эпохи, которая позже стала называться пушкинской.

Здесь можно сделать остановку, отложив всё остальное (Лицей — Петербург — Юг — Михайловское…) на потом. Чтобы не притупить интерес.

В качестве домашнего задания предлагаю поиграть в так называемые “тройки”. Суть игры в том, чтобы узнать, по какому принципу марки объединены в “тройки”. Например, такие: 1) портрет Е.К. Воронцовой — Чёрное море. Одесса. Воронцовский маяк — стилизованное изображение письма; 2) Псковский кремль — Шекспир — Борис Годунов; 3) Полтава — “гетьман Iван Мазепа” на украинской марке — генерал Н.Н. Раевский; 4) портрет Фёдора Толстого — “Мадонна Конестабиле” Рафаэ-ля — картина Н.П. Ульянова «А.С. Пушкин и Н.Н. Пушкина на придворном балу»; 5) Лермонтов — Даль — Кольцов.

Ребята должны дать ответ на вопрос: “Как связаны все эти люди (предметы, реалии) с Пушкиным?” Иными словами, к каждой из “троек” нужно подготовить историко-культурный комментарий.

Повторяю: всё это можно было сделать и без марок, подобную работу можно организовать с любым имеющимся материалом и в любом классе, а не только в восьмом. В дело может пойти всё: старинный подсвечник; старая географическая карта (разумеется, копия), где белые пятна занимают большую часть Африки, Америки, Азии, а Австралии и Антарктиды нет и в помине; небольшой овальный портрет Пушкина; гусиное перо (сувенир из музея); книга с ятями и ерами; альбомы, открытки, рисунки et cetera, et cetera. Наверняка у каждого найдётся дома что-нибудь подходящее.

Главное — создать образ эпохи, её “вещный” облик, а ещё сделать так, чтобы на первом (и на втором, третьем…) уроке “по Пушкину” не было скучно. Ведь самый большой недостаток учителя — быть скучным.