Я иду на урок

Ольга БАРАНОВА

---

Счастливые

По роману И.С. Тургенева «Отцы и дети» и современной прозе

Помните, как у классика: “человек смертен, и притом внезапно смертен”. Не зная дня своего появления на свет и тем более своего последнего часа, не думаем мы в повседневности над булгаковской фразой, пока не притихнем, узнав о чьей-нибудь кончине. И тогда, скорбя о покойном, каждый из нас подумает и о себе тоже и тут же торопливо отгонит мрачные мысли о смерти.

Жизнь и смерть неотделимы друг от друга, и потому русская литература, в целом жизнеутверждающая, не могла не говорить о ней как о естественном завершении жизни. Смерть естественна? Скорее наоборот, ведь мы так любим жизнь! У Бунина в рассказе «Холодная осень» герой, отправляясь на войну, находит в себе мужество сказать любимой: “Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне”.

Ещё неестественнее, когда, нарушив все мыслимые и немыслимые законы, в мирное время родители переживают смерть своих детей. Отмеченная В.Набоковым как мастерски написанная 28-я глава романа «Отцы и дети» И.С. Тургенева завершается грустными строками:

“Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдалённых уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружавшие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам... Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалёкой деревушки, часто приходят два уже дряхлых старичка — муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын...”

Этот нигилист для родителей был просто Енюшенькой, любимым сыном, идолом, на которого они молились и уповали. В разговоре с Аркадием пожилой отец Базарова с волнением признаёт, что он боготворит Евгения, а всю бесчувственность и сухость его он оправдывает тем, что “подобных ему людей не приходится мерить обыкновенным аршином”. Отец гордится им и прочит ему великое будущее. Мать Базарова, Арина Власьевна, “сына своего любила и боялась несказанно” — ей страшно даже спросить, на какой срок он приехал. Не очень ласковый с родителями, Базаров перед смертью смягчается, делится с Одинцовой: “Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет... это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось... вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днём с огнём не сыскать...”

В сборнике «Бедные, злые, любимые» (М.: Эксмо, 2002) букеровского лауреата 2001 года Людмилы Улицкой есть рассказ, который привлекает своим названием — «Счастливые». В чём же счастье героев?

Начало рассказа не предвещает ничего плохого: “Каждое воскресенье Берта и Матиас отправлялись к сыну. Берта делала бутерброды, наливала в термос чай и аккуратно обвязывала бумажной верёвкой веник. Брала, на всякий случай, банку и всё это упаковывала в чинённую Матиасом сумку. Матиас подавал ей пальто, или плащ, или жакетку, и они шли на рынок покупать цветы. Потом у трамвайной остановки они долго ждали редкого трамвая”.

Но путь супругов лежит на... кладбище. Так же, как у Тургенева, старики родители оказываются на могиле сына. На склоне лет подарила им судьба ребёнка, изумлявшего их своим умом и спокойным нравом. Не веря своему позднему счастью, отец учил его тому, что знал сам, а мать “каждый день своей жизни... наслаждалась близостью рыженького мальчика, часто трогала его руками, чтобы убедиться в том, что он у неё есть”.

Такое простое семейное счастье было разрушено в один миг: “...Большой красно-синий мяч резко выкатило на середину дороги, за ним вылетел, как пущенный из рогатки, мальчик, раздался скрежет тормозов чуть ли не единственной проехавшей за всё воскресное утро машины. Мяч ещё продолжал своё ленивое движение, успев пересечь дорогу грузовика и утратить к движению всякий интерес, а мальчик, раскинув руки, лежал на спине в последней неподвижности, ещё совершенно здоровый, со свежей, не выплеснувшейся ни на каплю кровью, не остановившей ещё своего тока в кончиках пальцев, но уже необратимо мёртвый”.

Почему же Улицкая так обманчиво назвала свой рассказ — «Счастливые»? Страшное горе ещё больше сблизило, сплотило стариков. В их доме “уже пятнадцатый год на детском стульчике висит маленькая коричневая курточка их сына, левое плечо которой, то, что к окну, сильно выгорело...” За эти годы они ни разу не нарушали ими же созданный ритуал: в любую погоду каждое воскресенье долго едут они в трамвае, затем прибирают могилу, смотрят на милое детское лицо на фотографии. “Глубокое молчание, наполненное общими воспоминаниями, не нарушалось никаким случайным словом; для слов были отведены другие часы и другие годы”.

Этот рассказ кажется продолжением семейной истории стариков Базаровых, которые на дорогой могиле “пыль смахнут с камня да ветку ёлки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нём”.

Говоря о родителях, Тургенев упоминает, что матушка за отца Базарова “вышла против воли”, но за годы многолетних странствий со своим полковым лекарем они стали друг другу необходимы. “Арина Власьевна, — говорит автор, — спала десять часов в сутки и не ложилась вовсе, если у Василия Ивановича заболевала голова”, и именно она, не меньше мужа расстроенная скорым отъездом сына к Кирсановым (после трёхлетней разлуки пробыл дома три (!) дня), успокаивает своего супруга: “Что делать, Вася! Сын — отрезанный ломоть. Он что сокол: захотел — прилетел, захотел — улетел; а мы с тобой, как опёнки на дупле, сидим рядком и ни с места. Только я останусь для тебя навек неизменно, как и ты для меня”.

Угадывая слова и желания, понимая супруга с полуслова, во все времена старики родители живы воспоминаниями о своих детях, являясь поддержкой и опорой друг другу. Их горю помочь нельзя, но они не одиноки в свой грустный жизненный закат.

Как доктор прекрасно понимая, что дни его сочтены, умирая, Базаров утверждал, что “старая штука смерть, а каждому внове... А теперь вся задача... — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет... Всё равно: вилять хвостом не стану”.

Эти же мотивы звучат и в пронзительно-правдивой повести Дины Рубиной «Высокая вода венецианцев» (М.: Вагриус, 2002). Её героиня, успешная и красивая женщина, одним обыкновенным утром ощутила “комок ледяного бабьего ужаса” оттого, что ей, доктору, стал известен собственный беспощадный диагноз. В полном одиночестве сбегает она на несколько дней в город вечного праздника Венецию, о котором давно мечтала. Ей необходимо побыть одной, вспомнить всю свою жизнь.

Читатель до конца надеется на то, что страшный диагноз не подтвердится. Но, как говорил поэт, “жизнь жёстче”. Последние строки повести не оправдывают наших ожиданий, но понятно, что сильная женщина уже приняла решение: “Надо было дожить отпущенное время, как доживал этот город: щедро, на людях. В трудах и в веселье”.

В повести Л.Улицкой с опять-таки довольно странным названием «Весёлые похороны» главный герой — художник Алик — любил людей, жизнь, искусство. После его смерти в доме собираются те, кому он был дорог. Уже мёртвый, он незримо присутствует на своих поминках: с кассеты магнитофона звучит его голос, обращённый к друзьям: “Я вас всех обожаю... Я даже благодарен этой проклятой болячке. Если бы не она, я бы не знал, какие вы... Я хочу выпить за вас...”

Какой же вывод можно сделать из этой грустной темы? Видимо, такой: и классика, и современная литература учат не только жить, но и достойно умирать, говорят о том, что каждый человек оставляет след в мире и мы живы, пока нас помнят.