Архив
Задание со звёздочкой*
Вопрос
Перед вами стихотворения двух поэтов второй половины XX века. Они продолжают традицию, начатую в русской поэзии за два века до них — в XVIII столетии. Что это за традиция? Произведение какого античного поэта явилось “поводом” для её возникновения? Что отличает эти стихотворения от написанных ранее?
Иосиф Бродский
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию — спиной.
К любви своей потерянной — лицом.
И грудь — велосипедным колесом.
А ягодицы — к морю полуправд.Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы ни пришлось мне извинять, —
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталость вознесла.Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налитый сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,пускай меня разрушат, расчленят, —
в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струёй воды ударю в небеса.
Алексей Пурин
Я памятник воздвиг — едва ли ощутимый
для вкуса большинства и спеси единиц.
Живые сыновья, увидев этот мнимый
кумир, не прослезят взыскующих зениц.И внуки никогда, а правнуки — подавно,
в урочищах страстей не вспомнят обо мне —
не ведая о том, сколь сладостно и славно
переплавлялась боль на стиховом огне.Слух обо мне пройдёт, как дождь проходит летний,
как с тополей летит их безнадёжный пух, —
отсылкой в словаре, недостоверной сплетней.
И незачем ему неволить чей-то слух.Умру. И всё умрёт. И гребень черепаший
Меркурию вернёт плешивый Аполлон.
И некому, поверь, с душой возиться нашей
и памятью о нас: нам имя — легион.Капитолийский жрец, и род славян постылый,
и утлый рифмоплёт — всё игрища тщеты.
Но, Муза, оцени — с какой паучьей силой
противилось перо величью пустоты.
Ответ
Оду Горация «К Мельпомене» переводили и перелагали многие русские поэты: М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин, В.В. Капнист, А.Х. Востоков, С.А. Тучков, А.С. Пушкин, К.Н. Батюшков, А.А. Фет, В.Я. Брюсов и др. В этих переводах и переложениях поэты обычно подводят своеобразный итог своему творчеству, пытаясь определить собственное место в координатах Времени и Пространства — в истории литературы и истории культуры своей страны.
Но в стихотворениях И.Бродского (датировано 1962 годом) и А.Пурина (опубликовано в сборнике 2004 года) говорится не о тех памятниках, которые “превыше пирамид и крепче меди”, “металлов твёрже… и выше пирамид”, “выше главою непокорной… александрийского столпа”. Эти два — совсем другие: один — дворовый “гипсовый бюст”, другой — “мнимый кумир”, “едва ли ощутимый для вкуса большинства и спеси единиц”.
Первый памятник “воздвигает” поэт, бросая своим творчеством вызов времени и “стране большой”, где “море полуправд”, оказывая им сопротивление. Позиция поэта выражена очень чётко, хотя и обозначена в тексте словом “поза” — ну так о памятнике и не скажешь иначе (те, прежние, были метафорическими, этот можно обойти со всех сторон и рассмотреть). Образы в стихотворении нарочито сниженные: не Время — но “постыдное столетие”, воздвигшее монументы палачам и ложным героям, “велосипедное колесо” груди, “ягодицы”, “усталость”, “гипсовый бюст во дворе”, “белые незрячие глаза” — вместо “меди”, “металлов” и “пирамид”, “рассудок… как решето, а не богами налитый сосуд”. В одном из стихотворений, написанных примерно в то же время, размышления поэта о его месте в мире прозвучат ещё более горько:
… время улыбнётся, торжествуя,
сопроводив мой безотрадный труд
в соседнюю природу неживую.
И всё-таки неумершие (а как слышна в первой строке “Мои слова, я думаю, умрут…” пушкинская надежда — “весь не умру”!) слова поэта, который, несмотря ни на что (“пускай… низвергнут и снесут, пускай в самоуправстве обвинят, пускай… разрушат, расчленят”) продолжает творить (“я облик свой не стану изменять”), “ударят в небеса” “струёй воды” — живительной влаги. И ведь об этом же будет он писать в 1981 году в стихотворении «Пьяцца Маттеи»:
…Сорвись все звёзды c небосвода,
исчезни местность,
всё ж не оставлена свобода,
чья дочь — словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута.
Алексей Пурин в своём стихотворении словно начинает перекличку-игру с пушкинским текстом. Но эхо отзывается через столетия противоположными смыслами:
“Я памятник себе воздвиг нерукотворный. К нему не зарастёт народная тропа” — “Я памятник воздвиг — едва ли ощутимый для вкуса большинства и спеси единиц”, “Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой” — “Слух обо мне пройдёт, как дождь проходит летний, как с тополей летит их безнадёжный пух”, “Нет, весь я не умру” — “Умру. И всё умрёт…”.
В стихотворении слышен голос поэта, который ощущает ответственность за свой дар, не рассчитывает на славу. Сам Алексей Пурин говорил следующее: “Назначение стихотворца состоит не в том, чтобы произнести впечатляющие слова. Оно состоит в том, чтобы самой своей жизнью создать ещё один шлакоблок, ещё один кирпич для той самой стены, что экранирует человека от вселенского холода и адского зноя. Время и напор пустоты постоянно грызут эту преграду…” Об этом же стихотворение — о “сладостной и славной” боли, которая “переплавляется… на стиховом огне”, о противлении “величью пустоты” — пером, стихами, Поэзией, Творчеством.