Гоголевские традиции в повести Сергея Довлатова «Заповедник»

Окончание. Начало цикла в № 11–12.

Материалы к уроку

Цели:

1) выявление гоголевских традиций в повести «Заповедник»;

2) сопоставление композиционных принципов создания сатирических образов у Н.В. Гоголя и С.Д. Довлатова.

…Сила смеха, которого у меня… был запас, поможет мне так ярко изобразить недостатки, что их возненавидит читатель, если бы даже нашёл их в себе самом…
Н.В. Гоголь. «Авторская исповедь»

Когда вы читаете замечательную книгу… вы вдруг отрываетесь на мгновение и беззвучно произносите такие слова:
“Боже, как глупо, пошло и лживо я живу! Как я беспечен, жесток и некрасив! Сегодня же, сейчас же начну жить иначе — достойно, благородно и умно…”
С.Д. Довлатов. «Блеск и нищета русской литературы»

Ход урока

Лекция учителя

В творчестве Сергея Донатовича Довлатова явственно проявляются традиции не только пушкинские и лермонтовские, но и гоголевские: сочетание в одном произведении лирической и сатирической направленности, использование житейского эпизода, близкого к анекдоту, композиционные принципы создания образов. Примечателен и тот факт, что произведения о своей стране, предназначенные русскому читателю, писались Гоголем и Довлатовым вдалеке от России.

Осознавая эмиграцию “величайшим несчастьем” своей жизни, Довлатов тем не менее считал, что заниматься “выбранным делом” —писательством — и правдиво, не впадая в морализаторство, а используя провозглашённый им принцип “чистого эстетизма”, рассказать о российской действительности конца 1970-х годов с её исконными типами чудаков, лентяев, пройдох, циников и пьяниц, можно было только вдали от родины, где не было политической и эстетической цензуры. Так в 1983 году в Нью-Йорке появляется повесть «Заповедник», в которой автор сумел изобразить жизнь всей России, ограничив её пространство Пушкиногорьем.

По странному совпадению почти полтора века назад, в 1836 году, с намерением “глубоко обдумать свои обязанности авторские, свои будущие творения”, посвящённые российским проблемам, за границу удаляется другой русский писатель — Н.В. Гоголь. Там, глядя на Русь из “прекрасного далёка”, Гоголь создаёт свою знаменитую поэму «Мёртвые души».

В письме к Погодину в марте 1837 года автор пишет: “Я живу около года в чужой земле, вижу прекрасные небеса, мир, богатый искусствами и человеком; но разве перо моё принялось описывать предметы, могущие поразить всякого? Ни одной строки не мог посвятить я чужому! Непреодолимою цепью прикован я к своему…”

Как известно, Гоголь мечтал показать Русь хотя бы “с одного боку” и вывести в «Мёртвых душах» типичные русские характеры. С этой задачей автор справился, избрав для своего повествования форму путешествия Чичикова, с которым изъездил всю страну. Не случайно мотив дороги — один из основных в творчестве писателя. Именно Гоголь, по утверждению Ю.Лотмана, “раскрыл для русской литературы всю художественную мощь пространственных моделей”.

Мотив дороги имеет важное значение и в довлатовской повести «Заповедник». Ксения Мечик-Бланк, младшая сестра Сергея Довлатова, в своей статье «О названии довлатовских книжек» отмечает, что одним из основных мотивов прозы Довлатова является мотив движения, причём идея движения заложена уже в названии произведения. Как и в произведении Гоголя, движущийся герой у Довлатова является героем положительным, а само слово “дорога” приобретает значение “жизненный путь”. (Автобиографический герой Борис Алиханов приезжает в Пушкинские Горы, чтобы как-то разобраться в жизни, изменить её, выбрать правильную дорогу. Уезжать из СССР, как предлагает жена Таня, Алиханов не хочет. Но тут вмешивается судьба, и опять звучит мотив дороги: Таня приехала в заповедник, уговаривает мужа уехать за границу. Её отъезд впоследствии сказался и на решении Алиханова эмигрировать.)

Используя в одном произведении синтез жанров — автобиографической повести и анекдота, автор достигает исповедальности, лиричности, с одной стороны, и сатирического эффекта, едкости — с другой. (В этом тоже, кстати, довлатовская повесть напоминает гоголевскую поэму, где гармонично переплетаются и лирическое, и сатирическое направления.)

В повести «Заповедник» Довлатовым создана удивительная галерея сатирических портретов. Запоминается образ Митрофанова, в котором “блестящая любознательность”, “феноменальная память” сочетались с фантастической ленью и атрофией воли. Рассказ о лени Митрофанова доходит до гротеска: “Был случай, когда экскурсанты, расстелив дерматиновый плащ, волоком тащили Митрофанова на гору. Он же довольно улыбался и вещал…” Сатирически изображён и авантюрист Стасик Потоцкий, который “решил стать беллетристом. Прочитал двенадцать современных книг. Убедился, что может писать не хуже. Приобрёл коленкоровую тетрадь, авторучку и запасной стержень” и стал сочинять по рассказу в день — “сочинения его были тривиальны, идейно полноценны, убоги”. Когда Потоцкого перестали печатать, он приехал работать экскурсоводом в Пушкинский заповедник и здесь “выдумал новый трюк”: “подстерегал очередную группу возле могилы. Дожидался конца экскурсии. Отзывал старосту и шёпотом говорил:

«Антр ну! Между нами! Соберите по тридцать копеек. Я укажу вам истинную могилу Пушкина, которую большевики скрывают от народа!»

Затем уводил группу в лес и показывал экскурсантам невзрачный холмик”.

Наиболее подробно обрисован у Довлатова Михал Иваныч — это характер не случайный, а тот, на котором, как выразился Гоголь в «Авторской исповеди», “заметней и глубже отпечатлелись истинно русские коренные свойства наши”. В обрисовке этого характера Довлатов использует те же принципы композиции образа, что и Гоголь, а в некоторых случаях у Довлатова наблюдается и текстовая перекличка с «Мёртвыми душами».

Как известно, центральное место в первом томе «Мёртвых душ» занимают пять “портретных” глав (2–6), которые построены по одинаковому плану и показывают, как русская действительность 20–30-х годов XIX века приводит людей к моральному разложению. Создавая образы, Н.Гоголь использовал:

говорящие фамилии;
прямую авторскую характеристику;
описание поселения, хозяйства;
описание домашней обстановки, которая помогает понять характер хозяина;
описание внешнего облика, в котором проявляется сходство с тем или иным животным;
речевую характеристику;
изображение торга.

В «Мёртвых душах» категорией, непосредственно связанной с положительным идеалом, в системе гоголевской мысли выступает душа. Наличие души выражает у Гоголя полноценность человека. Пассивное подчинение антигуманной морали общества писатель рассматривает как духовную смерть личности, как смерть души. Деградация души начинается с изменения человеческого облика.

Михал Иваныч у Довлатова по своей беззаботности и беспечности, по манере говорить тоже больше напоминает не человека, а птицу (отсюда, вероятно, и фамилия — Сорокин).

Исследовательская работа

— Итак, давайте сопоставим довлатовские тексты с гоголевским и выявим сходство в создании сатирических образов у Гоголя и Довлатова.

— Как показан внешний облик Михал Иваныча?

У Н.Гоголя	У С.Довлатова
Описание поселения, хозяйства
Описание усадьбы Манилова: “…Темнели вдоль и поперёк серенькие бревенчатые избы… нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно… Для пополнения картины не было недостатка в петухе, предвозвестнике переменчивой погоды, который, несмотря на то что голова продолблена была до самого мозгу носами других петухов по известным делам волокитства, горланил очень громко и даже похлопывал крыльями, обдёрганными, как старые рогожки”. Описание усадьбы Плюшкина: “Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревенских строениях: бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конёк вверху да жерди по сторонам в виде рёбр”.	“Некрашеные серые дома выглядели убого. Колья покосившихся изгородей были увенчаны глиняными сосудами. В накрытых полиэтиленом загонах суетились цыплята. Нервной мультипликационной походкой выступали куры. Звонко тявкали лохматые приземистые собаки”. “Хозяйства у Михал Иваныча не было. Две худые собаки, которые порой надолго исчезали. Тощая яблоня и грядка зелёного лука…”
Описание домашней обстановки
У Коробочки: “Окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, что на картинах не всё были птицы: между ними висел портрет Кутузова и писанный масляными красками какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче”. У Плюшкина: “Отворивши эту дверь, он наконец очутился в свету и был поражён представшим беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытьё полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину… На бюро, выложенном перламутною мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни жёлтенькие желобки, наполненные клеем, лежало множество всякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшим прессом с яичком наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплёте с красным обрезом, лимон, весь высохший, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек где-то поднятой тряпки, два пера, запачканные чернилами, высохшие, как в чахотке, зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырял в зубах своих ещё до нашествия на Москву французов”.	“Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные тёмные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стёкла — заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля. В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с чёрными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола… Соседняя комната выглядела ещё безобразнее. Середина потолка угрожающе нависла. Две металлические кровати были завалены тряпьём и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа”.
Изображение торга
У Манилова: “— Теперь остаётся условиться в цене… — Как в цене? — сказал опять Манилов и остановился. — Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили своё существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя”. У Ноздрёва: “— Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу <...> — Ну так купи собак <...> — …так купи у меня шарманку”.	“ — Сколько платить? — А нисколько. — То есть как? — спрашиваю. — А вот так. Неси шесть бутылок отравы, и площадь за тобой. — Нельзя ли договориться более конкретно? Скажем, двадцать рублей вас устраивает? Хозяин задумался: — Это сколько будет? — Я же говорю — двадцать рублей. — А если на кир перевести? По рупь четыре? — Девятнадцать бутылок «Розового крепкого». Пачка «Беломора». Два коробка спичек, — отчеканил Толик. — И два рубля — подъёмных, — уточнил Михал Иваныч. Я вынул деньги”.

“Тотчас высунулась багровая рожа, щедро украшенная синими глазами”.

“Это был широкоплечий, статный человек. Даже рваная, грязная одежда не могла его по-настоящему изуродовать. Бурое лицо, худые мощные ключицы под распахнутой сорочкой, упругий, чёткий шаг… Я невольно им любовался…”

Как видим, в обрисовке внешности Михал Иваныча используются резкие слова (“багровая рожа”), открыто выражающие презрительное отношение к персонажу. (В.В. Гиппиус писал о Гоголе: он “откровенно рисует не лица, а рожи, причём рожи человеческие переходят в звериные…”)

— Даётся ли прямая авторская характеристика при изображении Михал Иваныча?

В повествовании звучит прямая авторская характеристика: “Миша — человек безрассудный, я понимаю, но добрый и внутренне интеллигентный…”

В этих словах проявляется сочувствие автора к своему герою. Чтобы понять авторскую позицию, вспомним Гоголя, который писал в третьем письме по поводу «Мёртвых душ» («Выбранные места из переписки с друзьями»): “…Отчего герои моих последних произведений, и в особенности «Мёртвых душ», будучи далеки от того, чтобы быть портретами действительных людей, будучи сами по себе свойства совсем не привлекательного, неизвестно почему близки душе, точно как бы в сочинении их участвовало какое-нибудь обстоятельство душевное?.. Герои мои потому близки душе, что они из души; все мои последние сочинения — история моей собственной души… Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью…”

— Почему так зримо представляем мы Михал Иваныча, слышим его как живого?

Речевой характеристике Довлатов придавал особенно большое значение. “Мишина речь была организована примечательно. Членораздельно и ответственно Миша выговаривал лишь существительные и глаголы. Главным образом, в непристойных сочетаниях. Второстепенные же члены употреблял Михал Иваныч совершенно произвольно. Какие подвернутся. Я уже не говорю о предлогах, частицах и междометиях. Их он создавал прямо на ходу. Речь его была сродни классической музыке, абстрактной живописи или пению щегла. Эмоции явно преобладали над смыслом”.

“Болтливых женщин он называл таратайками. Плохих хозяек — росомахами. Неверных жён — шаландами. Пиво и водку — балдой, отравой и керосином. Молодое поколение — описью…”

“Мишины выступления напоминали звукопись ремизовской школы”.

Заключительное слово учителя

Таким образом, изображая характер Михал Иваныча, Довлатов использует гоголевские принципы создания образа, при этом автор нередко обращается к цитированию текста поэмы «Мёртвые души».

Как видим, для поэтики Довлатова чрезвычайно характерен язык художественных ассоциаций и уподоблений. И хотя П.Вайль называет С.Довлатова “самым антидидактическим русским писателем нашего времени, безжалостно истреблявшим в своих сочинениях намёки на наставления и мораль”, в его произведениях посредством обращения к текстам русских классиков XIX века — Пушкина, Лермонтова, Гоголя — прочитывается потаённое желание автора поведать читателю, как и ради чего надо жить.

Литература для учителя

Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Книга для учителя. М., 1988.
Манн Ю. В поисках живой души. М., 1987.