Русские Филемон и Бавкида

К изучению повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики»

На днях от коллеги, преподающей в 8-м классе, услышала: “Что-то не идут у нас «Старосветские помещики». Не понимают и не принимают их ребята”. А действительно, что может стать близким для современных подростков в истории последних лет пожилой пары, жившей когда-то давным-давно в отдалённой деревне Малороссии? Что могут чувствовать старики, чем интересна их жизнь? Чем эта история интересна Гоголю? Почему Пушкин называл повесть любимой? Зададим вопрос: “А знаете ли вы случаи, когда люди, прожившие долгую совместную жизнь, продолжали любить друг друга?” Обязательно в классе найдётся хотя бы один человек, который расскажет о своих бабушке и дедушке. Значит, это бывает не только с Ромео и Джульеттой?

Внимательное чтение повести Н.В. Гоголя «Старосветские помещики» можно начать с вопроса: “Приходилось ли вам читать произведения, начинающиеся с признания в любви?” Что мы можем вспомнить, кроме пушкинского «Я вас любил…»? Или его же «Признания» — “Я вас люблю, хоть я бешусь…”? А ведь именно признанием “Я очень люблю” открывается повесть. Да и второе предложение начинается с повтора “я иногда люблю…” Получается, что по жанру это не просто повесть, а развёрнутое любовное признание. В любви к чему же признаётся наш повествователь? Перечитаем начало повести. Словно музыка, звучат первые предложения, наполненные повторами: я люблю — я иногда люблю, на минуту — на минуту, уединённых владетелей — уединённая жизнь, окружающий — окружающие. Первое предложение делится на две части словами “совершенная противоположность”, дающими читателю один из ключей к пониманию текста. Приём — противопоставление, перед нами — два “образа жизни”. Люблю: скромную, уединённых, отдалённых, живописные, необыкновенно уединённая жизнь, так тиха, так тиха. Здесь есть всё, что может быть в райском саду. Перед нами своеобразный Эдем.

Предложим ученикам провести исследование — найти приметы гоголевского Эдема. Здесь и скромность, и уединение (“необыкновенное”), живописность, исполнение всех желаний (ведь ни одно из них не перелетает через частокол), сад, наполненный фруктовыми деревьями, а жизнь так тиха, так тиха… И в саду для отдыха разостлан ковёр, и избыток, изобилие всего, и мирное сосуществование людей и животных (длинношейный гусь с нежными, как пух, гусятами и лениво лежащий вол). А главное — сами владетели этого уголка, на лицах которых “всегда написана такая доброта, такое радушие и чистосердечие”! По их лицам можно “читать всю их жизнь, ясную, спокойную жизнь”. И даже дождь в этом саду “прекрасный”, он “роскошно” шумит, и радуга (а ведь это дорога на небо) “в виде свода… светит матовыми семью цветами”. Здесь нет “неспокойных порождений злого духа, возмущающих мир”. Откуда-то издалека, словно из космоса, смотрит рассказчик на этот райский сад, защищённый от внешнего мира. Словно волшебные заколдованные круги защищают его: “сфера”, частокол, деревенские избы, деревья, галерея, идущая вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождём. Этот чудесный мир подобен “сфере”, в которую “на минуту” сходит наш повествователь (откуда и почему? Но об этом позже). Что же окружают (или вокруг какой оси располагаются) эти круги? На чём вращается этот мир? Это любовь двух скромных старосветских помещиков — Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Их гостеприимство позволяет рассказчику назвать их “русскими Филемоном и Бавкидой”. Кстати, кто это такие? Вот ещё одно задание, которое заставит ребят задуматься о так называемых знаковых образах в литературе (Дон-Кихот, Санчо Панса, Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Чайльд-Гарольд, Обломов и другие) и обратиться, например, к «Мифологическому словарю». Тогда ребята узнают, что так звали героев греческой мифологии, бедных супругов из Фригии. Однажды селение, где жили Филемон и Бавкида, посетили под видом странников Зевс и Гермес. Но ни в один из домов их не пустили. Лишь гостеприимные супруги пригласили странников к себе в хижину и поделились последним, что у них было. Боги покарали нечестивых жителей селения, превратив деревню в пруд, а их самих в лягушек. Только жилище Филемона и Бавкиды уцелело и превратилось в прекрасный храм, жрецами которого стали супруги. В награду за гостеприимство боги исполнили их желание, наградив их долголетием и дав им возможность умереть одновременно. Когда наступило время смерти, старики превратились в два дерева, растущих из одного корня.

Конечно, Гоголь не был бы собой, если бы и эта история не была проникнута иронией. Но ирония его светла и добра. “Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу ты, но всегда вы… «Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?» — «Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я»”. А как чаще всего выражают свою любовь к внукам бабушки? Стараются приготовить что-нибудь вкусное. Вот и добрая старушка угощает мужа и гостей то варениками с ягодами, то киселиком, то пирожками, то рыжиками солёными, а то и ломтём арбуза. И на всё это ей отвечает Афанасий Иванович: “И то добре, и то хорошо”. Что-то ветхозаветное звучит в словах старичка. “И увидел Бог, что это хорошо”. Предложите ребятам найти другие примеры гоголевской иронии. Мир старосветских помещиков наполнен чудесами, которых они сами не замечают (попросите найти эти чудеса). Здесь и неисчерпаемое изобилие, которое никак не могут растащить приказчик и войт или съесть свиньи, воробьи и вороны, и райский “ковёр перед диваном с птицами, похожими на цветы, и цветами, похожими на птиц”, и чудесная комната Пульхерии Ивановны
с сундуками, ящиками, ящичками и сундучочками, и, конечно, замечательные поющие двери. Пока живы старички — вращается, держится мир. Умирают они — и мир рушится. Перечитаем финал повести. И конец последнего предложения — осталось только то, что “…не превышает всем оптом своим цены одного рубля”.

А теперь вернёмся к началу повести. Откуда это “любит сойти на минуту в сферу” этой скромной жизни повествователь? Найдём приметы того, другого мира. Он существует по иным законам. Здесь всё суета, страсти, неутолённые желания, подчиняющиеся злому духу, волнения и возмущение. Пустота и тщета. Почему же приходится жить в этом мире? Потому ли, что на месте счастливого сада теперь заглохший пруд — и даже храма не осталось на месте жилища Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, в отличие от того, в который превратилась хижина их литературных предшественников, Филемона и Бавкиды? Времена истинной любви закончились?

Какие творческие письменные задания можно предложить ученикам в ходе изучения гоголевской повести? Например, написать стилизованное письмо от имени Пульхерии Ивановны или Афанасия Ивановича, в котором они приглашают в гости своего соседа. Или пусть ребята расскажут, с кем из авторов приведённых цитат они согласны, а с кем нет, и почему.

“…идиллия, заставляющая нас смеяться сквозь слёзы грусти и умиления” (А.Пушкин).

“О, бедное человечество! жалкая жизнь! И однако же вам всё-таки жаль Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны! Вы плачете о них, о них, которые пили и ели и потом умерли!” (В.Белинский).

“То мгновение любви, которое Гоголь запечатлел в повести о малороссийских Филемоне и Бавкиде, выше и значительнее любого мирового переворота или катаклизма” (И.Золотусский).

“В «Старосветских помещиках» вы видите людей пустых, ничтожных и жалких, но, по крайней мере, добрых и радушных…” (В.Белинский).

“Мелкого не хочется, великое не выдумывается” (Н.Гоголь).

Неожиданным, но интересным завершением работы над гоголевской повестью может стать размышление над стихотворением Саши Чёрного «Собачий парикмахер» (1930). Это стихотворение входит в цикл «Городские чудеса», и обсуждение темы чуда в обыденной жизни поможет нашим ученикам быть внимательнее к миру вокруг себя. Привожу текст стихотворения, поскольку найти его сложнее, нежели текст «Старосветских помещиков», а желательно, чтобы он был на каждой парте.

Собачий парикмахер

В огромном городе так трудно разыскать
Клочок романтики — глазам усталым отдых:
У мутной Сены,
Вдоль стены щербатой,
Где мост последней аркою круглится, —
Навес, скамья и стол.
Старик с лицом поэта,
Склонившись к пуделю, стрижёт бугром руно.
Так благородно-плавны жесты рук,
Так благостны глаза,
Что кажется: а не нашёл ли он
Призвание, чудеснейшее в мире?
И пёс, подлец, доволен, —
Сам подставляет бок,
Завёл глаза и кисточкою машет…
В жару кудлатым лешим
Слоняться не легко,
И быть красавцем — лестно;
Он умница, он это понимает.
Готово!
Клиент как встрёпанный вскочил — и наземь.
Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан
С седою эспаньолкою на морде…
Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет кожа,
На шее муфта пышною волной, —
Хозяин пуделя любовно оглядел
И, словно заколдованного принца,
Уводит на цепочке.
С балкона кошка щурится с презреньем…
А парикмахер положил на стол
Болонку старую, собачью полудеву,
Распластанную гусеницу в лохмах…
Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал,
В очках смеётся солнце.

Пришла жена с эмалевым судком,
Увядшая и тихая подруга.
Смахнула шерсть с собачьего стола,
Газету распластала…
Три тона расцветили мглу навеса:
Бледно-зелёный, алый и янтарный —
Салат, томаты, хлеб.
Друг другу старики передают
С изысканностью чинной
То нож, то соль…
Молчат, — давно наговорились.
И только кроткие глаза
Не отрываясь смотрят вдаль
На облака — седые корабли,
Плывущие над грязными домами:
Из люков голубых
Сквозь клочья пара
Их прошлое, волнуясь, выплывает.
Я, прохожий,
Смотрю на них с зелёного откоса
Сквозь переплёт бурьяна
И тоже вспоминаю:
Там, у себя на родине, когда-то
Читал о них я в повести старинной, —
Их “старосветскими помещиками” звали…
Пускай не их — других, но символ тот же,
И те же выцветшие добрые глаза,
И та же ясная внимательность друг к другу, —
Два старых сердца, спаянных навеки.

Как этот старый человек,
С таким лицом, значительным и тонким,
Стал стричь собак?
Или в огромной жизни
Занятия другого не нашлось?
Или рулетка злая
Подсовывает нам то тот, то этот жребий,
О вкусах наших вовсе не справляясь?
Не знаю…
Но горечи в глазах у старика
Я, соглядатай тайный, не приметил…
Быть может, в древности он был бы мудрецом,
В углу на площади сидел, лохматый, в бочке
И говорил глупцам прохожим правду
За горсть бобов…
Но современность зла:
Сограждане идут своей дорогой,
Бобы подорожали, —
Псы обрастают шерстью,
И надо же кому-нибудь их стричь.
Вот пообедали. Стол пуст, свободны руки.
Подходит девушка с китайским вурдалаком,
И надо с ней договориться толком,
Как тварь любимую по моде окорнать…

Наверное, следует несколько слов сказать о Саше Чёрном, о его сатирических стихах и ироническом отношении к российской действительности, об эмиграции, в которую он уезжает после революции, где и было написано одно из его последних стихотворений — «Собачий парикмахер».

Можно спросить, что общего видят ученики в двух этих произведениях. Внимательный читатель найдёт и обыденный мир (мутная река, щербатая стена), и героев-стариков, и рассказчика-наблюдателя со своим отношением к героям, и отсылку к Древней Греции (здесь и руно, и бочка Диогена), и размышления о человеческой судьбе, и печаль по ушедшему времени, и прямое обращение к гоголевской повести в самом центре композиции, и авторскую мягкую иронию. А чего же ищет в огромном городе “соглядатай тайный” (вот и образ писателя, поэта, не только Саши Чёрного)? Чуда в обыденной жизни — “глазам (читай — душе) усталым отдых”? Или пытается понять, почему нет “горечи” в глазах у старика? Или ищет тех, чьи “сердца спаяны навеки”? Или хочет найти “призвание, чудеснейшее в мире”? Как обычно, вопросов больше, чем ответов. Но правильно заданный вопрос — это половина ответа. Значит, можно продолжать думать и искать чудо в обыденной жизни.