Я иду на урок

Галина Доброзракова

---

Галина Александровна Доброзракова (1953) — учитель русского языка и литературы самарской средней школы с углублённым изучением отдельных предметов «Дневной пансион-84».

Пушкинская тема в повести Сергея Довлатова «Заповедник»

Проза Сергея Довлатова относится к эмигрантской литературе “третьей волны”. Видевший смысл своего существования в писательской работе, искавший творческой свободы, Довлатов вынужден был покинуть Советский Союз, но постоянно мечтал вернуться на родину, мечтал “о настоящем читателе, о российской аудитории, об атмосфере родного языка”.

“Главное заключается в том, что эмиграция — величайшее несчастье моей жизни и в то же время — единственный реальный выход, единственная возможность заниматься выбранным делом… От крайних форм депрессии меня предохраняет уверенность в том, что рано или поздно я вернусь домой, либо в качестве живого человека, либо в качестве живого писателя. Без этой уверенности я бы просто сошёл с ума”, — писал Сергей Довлатов в письме к Т.Зибуновой из Нью-Йорка.

Теперь, когда наконец-то произведения писателя вернулись на родину, кажется, что русские читатели знают о нём всё или почти всё — он сам предоставил им такую возможность, будучи одновременно и автором, и персонажем своих книг.

Но, к сожалению, кратковременный интерес со стороны отечественных литературоведов, наблюдавшийся после смерти Сергея Довлатова и публикации его произведений в России в конце 1990-х годов, сменился равнодушием (кроме монографии И.Сухих «Сергей Довлатов: время, место, судьба», сколько-нибудь серьёзных работ, посвящённых феномену его творчества, на родине не появлялось).

В учебниках и учебных пособиях, как правило, встречаются однотипные фразы о простоте и лаконичности довлатовской манеры повествования и о том, что “в прозе Довлатова сочетаются юмор и горечь, озорство и сентиментальность, условность анекдота и фотография документа” (так сам писатель характеризует свой стиль в письме к другу И.Ефимову).

И порой забывается, что творчество Сергея Довлатова находится в русле лучших традиций русской литературы XIX–XX веков, которую он хорошо знал (“чтение — тоже моё литературное дело!” — говорил писатель). О том, как свободно он мог цитировать произведения Пушкина, Гончарова, Чехова, Зощенко, Платонова, отмечали в своих воспоминаниях близкие родственники и друзья Сергея Довлатова.

Сегодня хочется представить творчество писателя в контексте традиций русской классики XIX века и “на этом фоне, с соблюдением масштаба… определить место, занимаемое Довлатовым” (Т.Вольская).

Целесообразно проводить уроки по творчеству Сергея Довлатова для учащихся 11-го класса в конце учебного года с целью не только ознакомления выпускников с произведениями этого автора, но и попутного повторения и обобщения материала, усвоенного при изучении творчества А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя. Для знакомства с наследием Сергея Довлатова учащимся предлагается прочитать его повести «Зона» (1982) и «Заповедник» (1983).

Цель урока. Познакомить учащихся с особенностями повести Сергея Довлатова «Заповедник» в контексте традиций творчества А.С. Пушкина.

Перед уроком даются следующие индивидуальные задания.

1. Сообщение о биографии С.Д. Довлатова.

2. Сообщение об истории создания повести «Заповедник».

Дополнительные материалы. Фотография Довлатова в Михайловском (1977) из фотоархива В.Карпова (см.: Сухих И. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 1996. С. 193).

Словарь урока

Автобиографическая повесть — литературный жанр, в основе которого лежит описание собственной жизни; повествование в автобиографической повести, как правило, ведётся от первого лица и сосредоточено на психологических переживаниях, мыслях и чувствах автора.

Аллюзия — стилистическая фигура, намёк посредством сходно звучащего слова или упоминания общеизвестного реального факта, исторического события, литературного произведения.

Эпигон — последователь какого-либо научного, политического, художественного направления, механически повторяющий отжившие идеи своих предшественников. (При объяснении значения этого слова из письма Сергея Довлатова необходимо обратить внимание учащихся на звучащую в нём самоиронию.)

Ход урока

Среди русских много последователей Толстого, Достоевского, Булгакова, Зощенко, но эпигон Пушкина-прозаика — один…
(Сергей Довлатов в письме И.Ефимову. 8 ноября 1984 г.)

Краткое вступительное слово учителя

Сергей Довлатов (1941–1990) является значительной фигурой среди русских беллетристов последнего десятилетия XX века. Писатель творчески сложился в Ленинграде 60–70-х годов и реализовался как художник в Нью-Йорке в 80-е годы. Его книги переведены на основные европейские языки, а также на японский.

Сейчас, когда все произведения Сергея Довлатова изданы на родине, появилась возможность рассмотреть их в контексте традиций русской классической литературы XIX века, прежде всего Пушкина, Лермонтова и Гоголя. Сам Довлатов мечтал, чтобы о нём говорили как о последователе Пушкина-прозаика.

В повести «Заповедник» Сергея Довлатова пушкинская тема звучит особенно отчётливо, поэтому первый урок по творчеству Довлатова и посвящён этой теме.

Сообщение ученика о биографии Сергея Довлатова

Материалы к сообщению

Сергей Донатович Довлатов родился 3 сентября 1941 года в Уфе. С 1944 года семья Довлатовых жила в Ленинграде, отец был администратором в театре, мать — актрисой. Но родители вскоре развелись, и мать Нора Сергеевна стала работать корректором. Через сестру матери Мару Довлатову, одного из лучших литературных редакторов Ленинграда, семья Довлатовых была тесно связана с литературной средой.

Окончив школу, Сергей проработал некоторое время на заводе, а затем поступил в ЛГУ, где изучал финский язык. Был отчислен из университета (официально — за неуспеваемость) со второго курса. Оказавшись в армии, служил охранником в лагерях Коми. Этот период жизни описан в первом сборнике рассказов «Зона».

После возвращения из армии Сергей Довлатов работал корреспондентом в многотиражной газете Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфей» и продолжал писать рассказы, обретя самиздатовскую популярность. От упрёков и обвинений в антисоциальном образе жизни его спасла Вера Панова, оформившая Довлатова своим литературным секретарём.

В конце 1960-х годов Довлатов вошёл в ленинградскую литературную группу «Горожане», членами которой были Б.Вахтин, В.Губин, И.Ефимов, В.Марамзин. Объединяло этих авторов приятие городской цивилизации и стремление вернуть литературе изначальное достоинство словесного искусства, праздничного ощущения власти слова.

“Может быть, самое сильное, что нас связывает, — ненависть к пресному языку…” — записано в манифесте «Горожане о себе».

В 1974 году Сергей Довлатов переехал в Таллин, где сотрудничал в газетах «Советская Эстония» и «Вечерний Таллин». Писал рецензии для журналов «Нева» и «Звезда». Произведения Довлатова-прозаика в СССР не издавались.

В 1978 году, в разгар антидиссидентских акций со стороны властей, Довлатов вынужден был покинуть Советский Союз и эмигрировать сначала в Вену, затем в США, где стал одним из основателей русскоязычного еженедельника «Новый американец». С 1980 по 1982 год был его главным редактором; в пик популярности тираж газеты доходил до 11 тысяч экземпляров.

В США проза Сергея Довлатова получила широкое признание, публиковалась в известнейших газетах и журналах. Он стал вторым после В.Набокова русским писателем, печатавшимся в журнале «Нью-Йоркер».

Сергей Довлатов скончался 24 августа 1990 года в Нью-Йорке.

Буквально через пять дней после его смерти в России была сдана в набор повесть «Заповедник», ставшая первым значительным произведением писателя, изданным на родине.

Основные произведения Сергея Довлатова: «Зона» (1964–1982), «Невидимая книга» (1978), «Соло на ундервуде. Записные книжки» (1980), «Компромисс» (1981), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983), «Марш одиноких» (1985), «Ремесло» (1985), «Чемодан» (1986), «Иностранка» (1986).

В основе всех произведений Довлатова — факты и события из биографии писателя.

Сообщение ученика об истории создания повести «Заповедник»

Материалы к сообщению

Повесть «Заповедник» (1983) — первое произведение Сергея Довлатова с единым сюжетом — обладает всеми признаками автобиографической прозы с присущим ей типом повествования от первого лица и установкой на достоверность, которая находит своё подтверждение в том, что в 1976–1977 годах С.Д. Довлатов действительно работал экскурсоводом в музее-заповеднике А.С. Пушкина в Псковской области. Это и послужило импульсом к созданию произведения, в котором Пушкинский заповедник представлен автором как миниатюрная модель России советского периода.

Как известно, в нашей стране со времён существования Советского Союза, когда почитание избранных классиков было политикой, обязанностью, сохранилось несколько музеев А.С. Пушкина: в Москве, в Петербурге, в Болдине, в Михайловском и в Царском Селе.

Ещё в 1961 году появилось стихотворение Д.Самойлова «Дом-музей», в котором поэт с иронией пишет о том, что экскурсоводы озабочены показом вещей, а не стремлением рассказать о творчестве поэта.

Заходите, пожалуйста. Это
Стол поэта. Кушетка поэта.
Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.
Это штора — окно прикрывать…
........................................
Здесь он умер. На том канапе
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: “Хочется пе…”
То ли песен? А то ли печенья?
Кто узнает, чего он хотел,
Этот старый поэт перед гробом!
Смерть поэта — последний раздел.
Не толпитесь перед гардеробом…

Таким образом, Д.Самойлов предвосхищает один из главных мотивов довлатовского произведения — мотив подмены реальных духовных ценностей ненужными поддельными вещами. Но тот же Самойлов в своём дневнике записывает: “…Мы полдня… бродили по Михайловскому, ездили в Тригорское и Петровское. Несколько раз вышибало слезу”.

Родовое Михайловское и Пушкинские Горы в системе заповедников всегда были на особом счету. Почти не изменившийся пейзаж, восстановленный после разрушения в годы Великой Отечественной войны дом, относительная близость к обеим российским столицам сделали Пушкинские Горы местом паломничества.

Об этих местах немало было написано и до появления повести Сергея Довлатова. С начала 70-х годов несколько раз переиздавалась значительным тиражом книга «У Лукоморья. Рассказы хранителя Пушкинского заповедника» С.С. Гейченко. В 1981 году было опубликовано его произведение «Пушкиногорье».

Семён Степанович писал о заповеднике поэтически: “Без вещей Пушкина, без природы пушкинских мест трудно понять до конца его жизнь и творчество… Сегодня вещи Пушкина — в заповедниках и музеях. Здесь они живут особой, таинственной жизнью, и хранители читают скрытые в них письмена… Когда будете в Михайловском, обязательно пойдите как-нибудь вечером на околицу усадьбы, станьте лицом к маленькому озеру и крикните громко: «Александр Сергеевич!» Уверяю вас, он обязательно ответит: «А-у-у! Иду-у!»”.

Ю.М. Нагибин, побывав в 1964 году в родовом имении А.С. Пушкина, тоже оставил восторженную запись: “Как же там [в Пушкинских Горах] хорошо, нежно и доподлинно!.. Опять заросший пруд в окружении высоченных мачтовых сосен… Опять тихие плоские озёра и плавающие на их глади непуганые дикие утки и жемчужно-земные, щемяще родные дали, в которые глядел Пушкин”.

Но через пятнадцать лет (20 июля 1979 год) взгляд его меняется: “Были в Тригорском и во вновь отстроенном Петровском: вотчине Ганнибалов. От последнего осталось двойственное впечатление: само здание достаточно убедительно, но набито, как комиссионный магазин, чем попало: павловские прелестные стулья и современный книжный шкаф, великое множество буфетов, даже в коридорах; подлинных вещей почти нет”.

Эту тему и продолжает Сергей Довлатов в повести «Заповедник». В письмах, написанных другу И.Ефимову из Нью-Йорка в период работы над произведением, Сергей Довлатов отразил все этапы этой работы вплоть до оформления обложки. В одном из писем автор сам объяснил, что в названии использована метафора: “заповедник, Россия, деревня, прощание с родиной”.

Исследовательская работа

Ответы учащихся на вопросы по тексту повести с комментариями учителя.

— Опираясь на высказывание Сергея Довлатова (“…Я… склоняюсь к более общей… метафоре — заповедник, Россия, деревня, прощание с родиной”), объяснить смысл названия произведения.

Выясняем, что заглавие повести «Заповедник» имеет следующие значения.

• Пушкинские Горы — родовое имение А.С. Пушкина, место, где работал экскурсоводом автор произведения и его герой Борис Алиханов.
• Миниатюрная модель России.

— Какой предстаёт жизнь в пушкинских местах? Как она отражает российскую действительность того времени?

Пошлость жизни в заповеднике проявляется в ложном восприятии А.Пушкина. И хотя во всём заповедном пространстве царит культ личности поэта, нет его истинного понимания и настоящего знания его творчества.

Так, облик поэта узнаётся только по знаменитым бакенбардам, тросточке и цилиндру. Изображения Пушкина встречаются на каждом шагу, “даже возле таинственной будочки с надписью «Огнеопасно!». Сходство исчерпывалось бакенбардами. Размеры их варьировались произвольно”. Эта цитата, где “бакенбарды” выступают как основная черта внешности Пушкина, перекликается с цитатой из эссе А.Терца «Прогулки с Пушкиным», в котором ирония по отношению к Пушкину звучит достаточно отчётливо: “Помимо величия, располагающего к почтительным титулам, за которыми его лицо расплывается в сплошное популярное пятно с бакенбардами, — трудность заключается в том, что ведь он абсолютно доступен и непроницаем, загадочен в очевидной доступности истин, им провозглашённых, не содержащих, кажется, ничего такого особенного…”

С одной стороны, как отмечает Довлатов, исполнилось пророчество: “Не зарастёт народная тропа!..” С другой стороны — “Где уж ей, бедной, зарасти. Её давно вытоптали эскадроны туристов”. Огромное количество туристов ещё не свидетельствовало о любви к личности и творчеству Пушкина. “Туристы приехали отдыхать… Местком навязал им дешёвые путевки. К поэзии эти люди в общем-то равнодушны… Им важно ощущение — я здесь был”. Экскурсанты отличаются вопиющим невежеством: они задают глупые вопросы о том, почему была дуэль между Пушкиным и Лермонтовым, не могут сообразить, какое отчество было у сыновей Александра Сергеевича, и принимают стихотворение С.Есенина за стихотворение А.С. Пушкина.

Как рассказывает Е.Рейн в своих воспоминаниях «Мне не хватает Довлатова», опубликованных в журнале «Огонёк» в августе 1995 года, похожая сцена действительно имела место: “Мы пошли в Михайловское, его уже ждала группа экскурсантов, как оказалось, учителей Московской области. Довлатов повёл их к домику няни, я пристроился в хвосте.

Перед домиком Арины Родионовны он остановился, экскурсанты окружили его. «Пушкин очень любил свою няню, — начал Довлатов. — Она рассказывала ему сказки и пела песни, а он сочинял для неё стихи. Среди них есть всем известные, вы их, наверное, знаете наизусть». «Что вы имеете в виду?» — спросил кто-то робко. «Ну, вот, например, это… “Ты жива ещё, моя старушка?”» И Сергей с выражением прочитал до конца стихотворение Есенина. Я с ужасом смотрел на него. Совсем незаметно, чуть опустив веко, он подмигнул мне. Экскурсанты безмолвствовали”.

Работники заповедника постоянно повторяют: “Пушкин — наша гордость!.. Это не только великий поэт, но и великий гражданин…” “Любовь к Пушкину была здесь самой ходовой валютой”. “Все служители пушкинского культа были на удивление ревнивы. Пушкин был их коллективной собственностью, их обожаемым возлюбленным, их нежно лелеемым детищем”, но сами работники заповедника являлись, как правило, в чём-то людьми ущербными: “бухгалтер, методист, экскурсоводы” — одинокие девушки, мечтающие только о том, как бы выйти замуж, лентяй Митрофанов — человек эрудированный, но слабовольный, псевдолитератор Потоцкий — бездарь и пьяница.

Вторая сторона жизни в заповеднике — кругом царят ложь и обман: “Туристы желают видеть Ганнибала. Они за это деньги платят. На фига им Закомельский? Вот наш директор и повесил Ганнибала… Точнее, Закомельского под видом Ганнибала!”; “…Аллея Керн — это выдумка Гейченко. То есть аллея, конечно, имеется. Обыкновенная липовая аллея. А Керн тут ни при чём. Может, она близко к этой аллее не подходила”.

Итак, в заповеднике царят пошлость и обман. Заповедник — олицетворение Советского Союза, значит, во всей стране — пошлость и обман.

— Проследите, как развивается в повести мотив подмены подлинных ценностей фальшивыми.

Мотив подмены реальных духовных ценностей ненужными вещами развивается постепенно и проходит через всё произведение: сначала он проявляется во внутреннем авторском монологе (“…страсть к неодушевлённым предметам раздражает меня”), затем даётся “иллюстрация” к рассуждениям автора (встреча с тирольцем-филокартистом, который сверяет изображённые на открытке “псковские дали” с реальными “далями”), и, наконец, следует разоблачение обмана.

“— Можно задать один вопрос? Какие экспонаты музея — подлинные?

— Разве это важно?

— Мне кажется — да. Ведь музей — не театр <...>

— Что конкретно вас интересует? Что вы хотели увидеть?

— Ну, личные вещи… Если таковые имеются…

— Личные вещи Пушкина?.. Музей создавался через десятки лет после его гибели…

— Так, — говорю, — всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи…”

— Как связан период жизни в заповеднике с судьбой автобиографического героя?

Борис Алиханов приезжает в пушкинские места, чтобы подработать и обдумать свою дальнейшую жизнь, которая “расстилалась вокруг необозримым минным полем” (его рассказы, которые он пишет в течение двадцати лет, не печатают, семья разрушена).

Несмотря на автобиографичность описываемых событий, Довлатов сочетает документальность с фикциональностью. Так, известно, что автору, когда он работал в Пушкинских Горах, было 36 лет, но в повести Борису Алиханову — 31 год (в заповеднике он появляется после своего “тридцатилетия, бурно отмечавшегося в ресторане «Днепр»”). Как мы помним, именно 31 год было Пушкину в период знаменитой болдинской осени. Совпадение это неслучайное. Так возникает параллель: Алиханов — Пушкин.

Алиханов выступает как художник, чей талант не признан современниками, но он постоянно твердит себе: “У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с женой приключилась беда. Не говоря о тяжёлом характере…

И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов — сорок человек. И все безумно любят Пушкина… Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете теперь?..”

В повести, как видим, развивается ещё один литературный мотив — мотив отношения к писателю современников и потомков; размышляя о трагической судьбе и одиночестве не признанного при жизни гения, Сергей Довлатов угадывает и свою посмертную судьбу.

— Что привлекает автора в творчестве Пушкина?

В Пушкиногорье Б.Алиханов занимается чтением редких литературоведческих книг о Пушкине, старается осознать особенности его творчества. “Больше всего меня заинтересовало олимпийское равнодушие Пушкина. Его готовность принять и выразить любую точку зрения. Его неизменное стремление к последней высшей объективности”; “Его литература выше нравственности. Она побеждает нравственность и даже заменяет её. Его литература сродни молитве, природе…”

В этих строках Сергея Довлатова — пушкинская цитата, написанная рукой поэта на полях статьи Вяземского «О жизни и сочинениях В.А. Озерова», где автор утверждает: “Трагик не есть уголовный судия”. И Пушкин пишет на полях: “Прекрасно!” Но затем критик продолжает в назидательном тоне: “Обязанность его и всякого писателя есть согревать любовию к добродетели и воспалять ненавистию к пороку”. А Пушкин отзывается: “Ничуть! Поэзия выше нравственности — или, по крайней мере, совсем иное дело… Господи Иисусе! Какое дело поэту до добродетели и порока? Разве их одна поэтическая сторона?”

На вопрос о том, какова цель поэзии, Пушкин отвечает: “Вот на! Цель поэзии — поэзия”.

Пушкинские цитаты неоднократно звучат в довлатовском тексте. Не мыслящий своего существования без литературного творчества, герой приходит к выводу: “Но твоё дело — слово”, повторяя при этом слова Пушкина, известные в передаче Гоголя: “Слова поэта — суть его дела”.

— Какие аллюзии к пушкинским текстам встречаются в повествовании?

А.Генис в статье «Пушкин» пишет, что довлатовская повесть “вся пронизана пушкинскими аллюзиями, но встречаются они в нарочито неожиданных местах”. Например, реплика кокетничающей с героем экскурсовода Натэллы: “Вы человек опасный” — буквально повторяет слова Доны Анны из «Каменного гостя». “Оттуда же в довлатовскую книгу пришёл его будущий шурин. Сцена знакомства с ним пародирует встречу Дон Гуана с командором: «Над утёсами плеч возвышалось бурое кирпичное лицо <...> Лепные своды ушей терялись в полумраке <...> Бездонный рот, как щель в скале, таил угрозу <...> Я чуть не застонал, когда железные тиски сжали мою ладонь»”.

Литературовед И.Сухих отмечает сходство между Михал Иванычем и Архипом-кузнецом из «Дубровского». “Архип-кузнец безжалостно, «с злобной улыбкой», сжигает в запертом доме приказных-подьячих, но, рискуя жизнью, спасает бегающую по горящей крыше кошку («божия тварь погибает»). В Михале Иваныче это странное сочетание жестокости и доброты повторяется в тех же деталях (запертый дом, кошка), но с переменным знаком. Повесив кошек и похвалив немцев, расстрелявших в войну евреев и цыган («Худого, ей-богу, не делали. Жидов и цыган — это как положено…»), он деликатно не хочет разбудить достойного квартиранта в собственном доме”.

Женские имена, по мнению И.Сухих, тоже выбраны Довлатовым неслучайно: Маша (дочь) — имя героини повести «Капитанская дочка»; Таня (жена) — имя героини романа «Евгений Онегин».

Заключительное слово учителя

Размышления о судьбе Пушкина, об особенностях его творчества и значение его для русской литературы волновали Сергея Довлатова в течение всей жизни. В своём выступлении «Блеск и нищета русской литературы» писатель по достоинству оценил роль Пушкина: “…Если считать, что русская литература началась с Пушкина, то это начало было чрезвычайно многообещающим и удачным”. “Чистый эстетизм” Пушкина был одним из главных ориентиров для писателя Сергея Довлатова.

Литература для учителя

1. Генис А. Пушкин // Сергей Довлатов. Последняя книга. СПб., 2001. С. 323–340.
2. Довлатов С. Блеск и нищета русской литературы. Собр. соч.: В 4 т. СПб., 2004. Т. 4. С. 351–366.
3. Сергей Довлатов — Игорь Ефимов. Эпистолярный роман. М., 2001.
4. Сухих И.Н. Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 1996.
5. Тудоровская Е.А. Путеводитель по «Заповеднику» // Звезда. 1994. № 3. С. 193–199.