КНИЖНАЯ ПОЛКА

Неисчерпаемое столетие

Уяснение логики становления и развития русской словесности (в первую очередь — поэзии) как самобытного культурного явления требует обращения к её прошлому, осмысления явлений, которые зародились ещё в XVIII веке. Не стоит в стороне от этого и школа: круг имён и произведений, к которым обращаются в своих учебных курсах учителя-словесники, медленно, но неуклонно расширяется, и новые изыскания отечественных и зарубежных филологов могут серьёзно помочь им в работе.

Прежде всего, в ряду новых исследований литературы “галантного века” хотелось бы назвать выпущенный недавно сборник трудов немецкого учёного Иоахима Клейна «Пути культурного импорта» (М.: Языки славянской культуры, 2005. 576 с.; серия «Studia philologica»). В книгу вошли недавние статьи, представляющие собой во многом новый взгляд на такие явления, как реформа русского стихосложения, генезис и история пасторальных жанров, ранняя русская трагедия, соотношение литературы и политики, религии и просвещения.

В названии книги акцентирована её главная идея: необходимость учитывать не только европейское влияние как таковое, но и конкретные пути и механизмы его воздействия на русскую словесность, на конкретных авторов и вполне определённые книги, которые были “агентами влияния” западной литературы на становящуюся русскую.

Практически полезными могут оказаться статьи Клейна, посвящённые отдельным писателям и их книгам, в том числе программным — «Письму о пользе стекла» и «Вечернему размышлению...» Ломоносова, «Недорослю», «Памятнику». Размышляя о ломоносовских стихах, Клейн делает нетривиальный вывод о христианской основе русского Просвещения; анализируя комедию Фонвизина, выделяет в ней особую роль Стародума; в центре работы о Державине оказывается вопрос о статусе поэта в XVIII веке, о явлении “самохвальства” и его противоречивом восприятии современниками.

Особый интерес представляет статья о музыкальных символах русского символизма: трубе, свирели, лире и гудке, а также аналитические исследования о Сумарокове, Вас. Майкове и Богдановиче.

Если в книге Клейна влияние западных литератур оценивается как бесспорный и безусловно положительный факт, то для Н.Д. Блудилиной это далеко не столь очевидно. Книга Н.Д. Блудилиной «Запад в русской литературе XVIII века» (М.: Русский писатель — МИГЭК, 2005. 295 с.) возникла как своего рода подведение итогов работы, проделанной автором в ходе подготовки замечательного двухтомника «Россия и Запад: горизонты взаимопознания» (М.: Наследие, 2000), где были открыты записки, письма и дневники многих выдающихся русских людей, живших и писавших (не всегда — для читателя) в XVIII веке. Замысел этой книги принадлежал известному филологу Е.Н. Лебедеву, однако большую часть работы над ним после кончины этого учёного пришлось вести именно Н.Д. Блудилиной. Главный пафос её нового труда состоит в том, что представление о Западе, складывающееся у русского человека XVIII века, постоянно менялось, и многие из тех, кто сначала восторженно воспринимал вхождение России в европейское сообщество, затем начали относиться к нашим западным соседям со скептицизмом и недоверием.

Безусловное достоинства книги Блудилиной состоит в том, что она отрешается от устойчивых стереотипов, неизбежно возникающих при нашем взгляде в прошлое. Ведь для современников не существовала, скажем, нынешняя табель о рангах, мешающая нам увидеть, кому в действительности принадлежит приоритет в освоении той или иной идеи, от кого персонально исходили импульсы влияния, кто был действительным первооткрывателем, а кто — продолжателем уже созданной традиции.

В отличие от предыдущих книг, носящих сугубо исследовательский характер, жанр исследования И.Б. Александровой «Поэтическая речь XVIII века» (М.: Флинта; Наука, 2005. 368 с.) определён автором как учебное пособие. Книга состоит из двух частей: в первой рассматриваются теоретические взгляды на поэзию русских писателей от Прокоповича до Батюшкова, во второй — собственно стихотворная практика 1730–1790-х годов. Так, в главе о вкладе Сумарокова в теорию поэзии отдаётся справедливость этому мастеру, впервые заговорившему о таких важнейших явлениях силлаботонического стиха, как пиррихий и спондей, называвшиеся им средствами “поэтической вольности” — без этой “вольности” русская силлаботоника вряд ли смогла бы без проблем просуществовать более двух веков. Завершают книгу этюды о стилистике поэзии рококо и о поэтическом творчестве Батюшкова, связывающего, по мнению автора, эпоху классицизма в России с эпохой романтизма.

Ряд интересных книг, посвящённых русской литературе XVIII века, вышел в последние годы в русской глубинке. Среди них отметим те, знакомство с которыми будет полезно для учителя. А.Н. Пашкуров в своей книге «Категория возвышенного в поэзии русского сентиментализма и предромантизма: Эволюция и типология» (Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2004. 212 с.) предлагает принципиально новый взгляд на ту переходную эпоху, рассмотрение которой завершает исследование И.Александровой. Книга Пашкурова — своего рода образец того, как можно и должно исследовать литературу и культуру прошлого. Скрупулёзно, тщательно, не упуская ни крохи из того немногого, о чём мы сегодня знаем. Хотя какие тут крохи: в изучаемом молодым учёным сорокалетии он обнаружил сто десять достойных изучения стихотворцев! Их творчество показывает нам, какие процессы происходили в русской культуре в один из многочисленных для неё переходных периодов, на стыке веков и эпох, в пору одновременно борющихся и самым активным образом взаимодействующих позднего классицизма, едва народившихся сентиментализма и предромантизма, бледной тенью маячащего на пороге романтизма...

В качестве универсального ключа к этой сложнейшей литературной эпохе автор избрал Возвышенное — одну из основных этических и эстетических категорий, интерес к которой объединял всех поэтов рубежа XVIII–XIX веков, вне зависимости от их принадлежности к тому или иному стилевому или идеологическому течению. Другое дело, что классицисты и романтики понимали эту категорию очень по-разному, едва ли не прямо противоположным способом.

А.Н. Пашкуров попытался разобраться в этом сложнейшем клубке философских и литературных проблем, для начала установив, что, кем и когда читалось и переводилось (а значит, учитывалось) из богатейшего к тому времени опыта европейской эстетики, играющей в нашем XVIII веке (как бы мы к этому ни относились) безусловно определяющую роль. Хотя — и об этом автор тоже в нужном месте говорит — для России был актуален и опыт византийского православия с его изощрённым категориальным аппаратом, без учёта которого до конца понять мудрёный русский XVIII тоже нельзя.

В книге определены важнейшие, как нынче говорят, концепты, определяющие лицо и смысл эпохи (автор не случайно пишет их, как было принято в то время, с прописной буквы): Природа, Добродетель, Мечта, Гений, Меланхолия, Смерть. А.Н. Пашкуров убедительно показывает, как отношение к этим универсалиям дифференцирует не только отдельных авторов — целые направления; как сентименталистская идиллия, учитывая опыт оды, парадоксально, но при этом плавно перерастает в элегию...

Так молодым учёным выстраивается теоретическая модель важнейшей переходной эпохи русской культуры, во многом определившей направление и динамику процессов, происходивших в следующем столетии. А.Н. Пашкуров разработал уникальную и вместе с тем универсальную исследовательскую оптику: оптику философской эстетики того времени, прочитанной и прокомментированной из начала XXI века.

Это не означает, что словесность обозревается в книге с высоты эмпирея: его исследование твёрдо стоит на реальной почве поэзии того времени, от великих творений Державина, Карамзина и Муравьёва до абсолютно — увы! — заслуженно забытых поэтов, от которых не осталось в памяти даже имени, только несколько неподписанных журнальных стихотворений...

Ещё одна безусловно привлекательная сторона этой книги — умение увидеть проявление общих закономерностей в зеркале таких частных казалось бы вещей, как аквапоэтика, дендросимволика, поэтика Весны и Тишины — ещё один, теперь уже не обобщённо-символический, а реально близкий круг архетипов высокой словесности XVIII века, эстетические и этические координаты которой с удивительной точностью очерчены в книге.

Мы нередко убеждены, что о таком времени как XVIII век давно известно всё, что необходимо. А вот самарский филолог О.М. Буранок открыл недавно как раз в этой литературной эпохе совершенно новое имя. Причём автора, впервые в России начавшего переводить великого Сервантеса! В его книге «Никанор Ознобишин — переводчик: Исследование, публикация текстов, комментарии» (Самара: НТЦ, 2005. 224 с.) помещены три небольшие повести европейских авторов, переведённых дедом известного русского поэта-романтика, сами экзотические названия которых не могут не вызвать к ним интереса: «Несщасной француз, или жизнь кавалера Белликурта», «Гистория Николая Перваго, короля пароуганского и императора мамелужского»...

Уфимский исследователь С.А. Салова основательно описывает русскую анакреонтику XVIII века, именуя её, вполне в традиции того же века, анакреонтеей; этой теме посвящены две её небольшие, но чрезвычайно ёмкие и богатые фактическим материалом книги: «А.Д. Кантемир — переводчик анакреонтеи» (Уфа: РИО БашГУ, 2004. 108 с.) и «Анакреонтические мифы Г.Р. Державина» (Уфа: РИО БашГУ, 2005. 126 с.). Петербургский учёный и библиограф, составитель известного указателя «Античная поэзия в русских переводах XVIII–ХХ вв.» Е.В. Свиясов всесторонне изучил влияние на молодую русскую поэзию ещё одного прославленного древнегреческого лирика — его книга «Сафо и русская любовная поэзия XVIII — начала XX веков» вышла в 2003 году в Северной столице в издательстве Дмитрия Буланина. Наконец, молодой магнитогорский филолог А.В. Петров исследовал и описал “новогодние” оды русских поэтов, выдвинув при этом важнейший вопрос о становлении историзма в русской словесности; его книга так и называется: «Оды “На Новый год”, или Открытие Времени: Становление художественного историзма в русской поэзии XVIII века: Монография» (Магнитогорск: МаГУ, 2005. 272 с.)...

Век позапозапрошлый становится к нам всё ближе.

Юрий ОРЛИЦКИЙ