Архив
Перечитаем заново
Илона МОТЕЮНАЙТЕ
Илона Витаутасовна МОТЕЮНАЙТЕ (1965) — автор работ по истории и теории русской поэзии, учитель литературы; кандидат филологических наук. Живёт в г. Пскове.
Путём сравнительного анализа
Эта работа может помочь учителю как минимум в двух случаях.
Во-первых, она удобна для использования в рамках любого элективного курса, связанного с анализом поэтического текста. Думается, в профильных классах гуманитарного и филологического направлений этих курсов будет разработано много — учителю предстоит насытить их конкретным содержанием. И.В. Мотеюнайте предлагает любопытный материал для сравнительного анализа трудных стихотворений — именно такие и стоит предлагать в профильных классах.
Во-вторых, материал чрезвычайно актуален для подготовки школьников к олимпиадам по литературе. Как известно, в один из туров входит сравнительный анализ стихотворений (большую статью о структуре олимпиадных заданий с примерами мы намечаем напечатать в следующем номере). Поиск стихотворений для такого анализа непрост. Они должны иметь много точек пересечения, тогда на их фоне различия будут выглядеть ярко и выпукло. При этом хотелось бы, чтобы сами произведения были “незаезженными”, незнакомыми детям, не имели бы за собой школьно-методического “шлейфа”. И.В. Мотеюнайте предлагает нам (и нашим ученикам) обратить внимание на стихотворения, тематически, образно и структурно сближенные, с тем чтобы выйти на осмысление поэтической индивидуальности их авторов.
«Мой дар убог, и голос мой не громок…» Евгения Баратынского и «Мой стих — он не лишён значенья…» Константина Случевского
Стихотворения объединены темой: авторы осмысляют своё место в литературе. Неслучайно первое слово в обоих произведениях — местоимение “мой”. И Баратынского, и Случевского в этом вопросе отличает скромность — они начинают с утверждения собственной “невеликости”. Баратынский выражает это прямо: “Мой дар убог, и голос мой не громок”, Случевский же более тонко, синтаксической конструкцией с отрицанием: “Мой стих — он не лишён значенья”. Но поэт (как и всякий человек) не может существовать без веры в нужность собственной деятельности. Оба автора убеждены в том, что у них есть читатели, но Баратынский видит своего в потомке, Случевский же — в современнике, он сомневается как раз в том, в чём убеждён Баратынский, — в интересе к своему творчеству в будущем.
Очень важно, что Баратынский осмысляет своё поэтическое творчество, понимая под ним выражение своей жизни на земле. Вместе со словами дар и голос, стих, относящимися к творчеству, он использует слова душа, бытие. С утверждения “Но я живу” начинается вторая тематическая часть стихотворения. Автор знает, что всё его существование отражается в творчестве, а человеческая жизнь (“на земле моё… бытие”) не может быть не интересна, и связи поэта с читателем так же неизбежны, как связи между близкими людьми. Поэт сравнивает своего читателя с другом, он говорит о душевном родстве людей. Вместе с тем близкими не могут быть все, а этот поэт обращается только к тем, кто окажется ему близок, сумеет его услышать (ведь у него негромкий голос) и понять. Баратынский осознаёт себя камерным поэтом.
Случевский же большее внимание уделяет размышлениям не над своей жизнью, а над своими стихами. Он называет их очерками, характеризует их черты и краски. Он использует образы искусства и творчества (картины, скрижали). В последней строфе он говорит о том, что искусство служит общению поколений, человеческой памяти (образ эха, мотив ауканья). Себя поэт ассоциирует с поколением, он выражает дух своих современников: “Те люди, что теперь живут, // Себе родные отраженья // Увидят в нём, когда прочтут”. Поэтому местоимения единственного числа в первых двух строфах (“мой”, “мною”) сменяются на местоимения множественного в последних (“мы”, “нам”).
Ещё одно существенное различие этих стихотворений — эмоциональный тон. Стихотворение Баратынского звучит спокойно, как итог авторских раздумий. Пятистопный ямб в русской поэзии часто служит для выражения медитации (размышления), поскольку звучит протяжно, несколько торжественно и одновременно напевно. В нём выражена дорогая автору, выношенная им мысль, которая умещается в одно предложение и одну строфу. Законченность мысли проявляется и в кольцевой рифмовке каждых четырёх стихов, и в том, что Баратынский выбирает восьмистишие — строфу, обычно звучащую завершённо. В стихотворении нет описаний, мало эмоционально окрашенных слов (только “любезно”), так как не эмоции выражает автор, а мысль. Для этого ему нужны особые — укоренённые в поэтической традиции (часто встречающиеся в стихотворениях эпохи) слова: “дар”, “бытие”, “любезно”, “потомок”, “душа”.
Произведение Случевского звучит по сравнению с предыдущим словно ускоренно, более “нервно”: четырёхстопный ямб способен передавать самые разные эмоции. Оно строфично, первая и третья строфы соответствуют одному предложению, вторая и четвёртая — двум, причём вторая и третья —восклицательным; в последней одно словно не закончено (многоточие), а второе (последний стих) включает два вопроса. Автор не столько утверждает, сколько раздумывает по ходу стихотворения, он сомневается, не уверен, поэтому то восклицает, то замолкает, использует разговорные синтаксические конструкции (неполные, с междометиями) и соответствующую лексику (много служебных слов, форма “хоть”). Он более напряжён, не случайно почти в каждом стихе звучит дисгармоничное “р”.
Эти стихотворения являются примером самобытности осмысления каждым поэтом своего места в литературе и в жизни, а также свидетельствуют о том, что характер поэта отражён в его творчестве.
«Благовест» А.К. Толстого и «Колокола» К.Р.
Оба автора описывают впечатление, производимое на них колокольным звоном. Звук колоколов своеобразно воспроизводится в звучании стихотворений, не случайно поэты прибегают к слову “уныло”, очевидно выражающему длящийся звук колокола в открытом пространстве. Необходимо увидеть и другие средства воспроизведения его: например, вторая строфа у А.К. Толстого инструментована на “и”; а К.Р. (великий князь Константин Константинович Романов) использует в стихотворении протяжный, распевный ритм (шеститопный ямб), соответствующий впечатлению наполненности пространства звуком, как будто стоящим в воздухе. Двустопный ямб А.Толстого тоже по-своему передаёт колокольный звон; два ударения в стихе словно воспроизводят удары колоколов, радостно зовущих людей в храм.
В стихотворениях следует обратить внимание на различие названий, выявляющее оттенок темы. Благовест — это колокольный звон, оповещающий о начале церковной службы, этот религиозный оттенок значения важно учитывать в стихотворении А.К. Толстого. «Колокола» — название более конкретное, предметное. В связи с этим различием необходимо остановиться на образах стихотворений.
А.К. Толстому колокольный звон напоминает о церковной службе, смысл которой — общение с Богом и очищение души. В пятой строфе он рассказывает о таком общении (“молюсь и каюсь я”, “и отрекаюсь я от дела злого”), а в двух последующих — о воздействии его на человеческую душу. В связи со сказанным необходимо остановиться на смысле образов храма и кладбища, которыми начинается стихотворение: ведь они связывают человека с иными мирами. Затем целесообразно прояснить образ “края родимого, благодатного”, куда стремится лирический герой и куда зовут его звуки благовеста.
Темой стихотворения К.Р. является воспоминание о родине, вызванное колокольным звоном. Необходимо отметить лиричность воспоминаний, пронизанных чувствами тоски русского человека за границей (не случайно под стихотворением стоят дата и место его написания). Эта общая ситуация характеризуется противопоставлением в первой строфе: “сторона чужая” / “отчизна милая”. Особая поэтичность этих выражений в их простоте и традиционности (ср. фольклорное “чужая сторона”). Было бы замечательно отметить и привычность этих чувств: “опять припомнился” и “прежняя тоска”: подобные состояния знакомы каждому русскому человеку, бывавшему за границей; в лирическом произведении всегда присутствует обобщение. Представленная читателю ситуация разлуки с родиной объясняет и чувства лирического героя: колокола звучат “грустно”, на сердце тоска. Следующая часть стихотворения — описание неназванной России, приметы которой легко узнаются: север, равнина, село, благовест. Это описание становится поворотным моментом в развитии лирического сюжета (развитии эмоций говорящего). Если вначале звуки благовеста ему кажутся грустными и унылыми, потом они названы безэмоционально “знакомыми”, а в конце они звучат “ласково и нежно”. Колокольный звон — это словно привет с родины, согревающий сердце поэта.
В целом стихотворения построены похоже: сначала описание колокольного звона, затем состояния лирического героя, и наконец, обобщающие слова, подводящие итог впечатлению. Чувства лирического героя нарастают к концу, слушая колокольный звон, он проникается им, вбирая в себя родные звуки, и душа откликается на них — этот отклик, как и положено, у каждого свой, он самобытен и неповторим.>
«Кто-то едет — к смертной победе» Марины Цветаевой и «Я знаю, что деревьям, а не нам...» Николая Гумилёва
При анализе этих стихотворений очень важно помнить, что во всех мифологиях есть образ мирового древа, древа жизни, поэтому образ дерева в стихотворении (особенно если оно создано в близкую к символизму эпоху) нередко выступает как образ-символ, позволяя каждому поэту осмысливать через него важные в человеческом бытии вопросы жизни, смерти, смысла человеческого существования. Для понимания этого следует уловить ассоциации, вызванные образами деревьев у разных поэтов. В обоих стихотворениях говорится не столько о деревьях, сколько о жизни: таинственной и драматичной — у Цветаевой, совершенной — у Гумилёва. Глубина смысла стихотворений подтверждается упоминанием жертвенного танца иудеев (Цветаева), Моисея и Марии (Гумилёв) — ведь это образы древней культуры, породившей европейскую цивилизацию.
В стихотворении Цветаевой очень самобытный ряд образов: деревья словно совершают какой-то обряд: наделены жестами и “трепетом”, ключевой темой становится смерть (слова “смертная”, “надгробия”, “трагедия”), но она сплетается с образами победы, жертвы, таинства, небесной завесы, неба как въезда, что порождает тему Воскресения как победы над смертью. Этот смысл подкрепляется мотивом движения к небу. Начальные слова “Кто-то едет” не случайно повторяются в последней строфе, где появляется образ неба — единственный чувственно (а не умом) воспринимаемый в стихотворении.
Торжество Воскресения передаётся и символичным одухотворением деревьев, которые, словно присутствуя при таинстве или служа ему, противостоят современной автору пошлости мира. Эта антитеза одухотворённого и бездушного постоянна у Цветаевой. Пошлость выражается образами “веса, счёта, времени, дроби” — всего того, что размерено, расчислено, “правильно”, подчинено нормам. Духовное же выражается часто с помощью образов, связанных с религией и небом.
Важно также увидеть средства передачи чувств автора: они использованы и в образном строе, и в звучании. Эмоциональное напряжение в цветаевском стихотворении создаётся и за счёт оксюморонных сочетаний (“смертная победа”, “жесты надгробий” — надгробия обычно ассоциируются с неподвижностью), и за счёт неровного, прерывистого ритма, неблагозвучных сочетаний согласных, повторения “р”. Общее ощущение стремительности речи и нарастания эмоциональной напряжённости гармонизируется торжествующим повтором чуть изменённых первых строк. Очень важно здесь строфическое построение: последняя строфа представляет собой двустишие, что на фоне двух предыдущих четверостиший воспринимается обрывом, словно накал чувств достиг предела, дальше невозможно говорить.
Сравнение стихотворений оттеняет изобразительность Гумилёва. Цветаева осмысливает Воскресение, поэтому её образы абстрактны, они воспринимаются не чувствами, а сознанием, Гумилёв же любуется миром, проницая в нём скрытую предполагаемую жизнь. Одушевление образов и возникающие сравнения с Марией и Иосифом — земными родителями Иисуса Христа — подчёркивают глубокую осмысленность существования деревьев. Автор прямо заявляет о гармонии и совершенстве их жизни, красочно описывая её в первой—четвёртой строфах. Целесообразно отметить приметы этой красочности: разнообразие цветовых эпитетов и образов природных явлений (упоминаются явления небесные, земные, водные и подземные, описываются вода и камни, называются породы деревьев). Описательность передаёт прелесть жизни, очарованность ею автора.
Для осмысления композиции важна антитеза в первой строфе “чужбины” и “отчизны”, связанная с другой — “земли” и “звёзд”. Ключевым образом стихотворения становится образ обжитой деревьями земли, от которой люди оторваны (они здесь “на чужбине”). Эти противопоставления отзываются в последней строфе, где жизнь деревьев представлена недостижимым для человека идеалом: воплощением вечности и одухотворённости.
Обычно способствующий передаче размышлений пятистопный ямб здесь звучит торжественно и размеренно: каждая строфа синтаксически завершена, выражая законченную мысль или картину. Поэтому выделяется восклицательное предложение, завершающее стихотворение. Оно передаёт разнообразные чувства автора: и его восхищение идеалом, и грусть от его отсутствия на земле, и стремление к нему — комплекс чувств, который принято называть романтическим.