Архив
Словарь
Олег Федотов
Олег Иванович ФЕДОТОВ (1940) — доктор филологических наук, профессор, специалист по русской и зарубежной литературе, автор многих школьных и вузовских учебников, в том числе и по поэтике художественных произведений.
Интертекстуальность
Понятие интертекстуальность было изобретено, а затем прочно прижилось в литературоведческой науке с лёгкой руки одного из влиятельных теоретиков постструктурализма Юлии Кристевой. Исследовательница обобщила популярные идеи о мировой литературе (шире — культуре) как универсальном интертексте, все составные части которого находятся в условиях непрерывного диалога. Здесь, естественно, не обошлось без модернизированной трактовки известного положения М.Бахтина, согласно которому в диалогических отношениях находятся практически все литературные произведения, взаимодействующие не только с отражённой в них реальной действительностью, но и с автором, читателем и литературным процессом прошлого и настоящего. В самом деле, можно ли представить себе, например, лермонтовского «Пророка» как замкнутое в себе литературное явление, вне диалога с породившим его «Пророком» Пушкина, а их обоих изолированно от таинственных библейских стихов из 6-й главы Книги пророка Исаии? Однако в дальнейшем основополагающее понятие текст, к сожалению, получило неправомерно расширительное истолкование. Определённым способом записанным текстом стали считать и самого человека, в частности, его сознание, и реальную жизнь как предмет искусства, и общество, и его историю, и культуру, и литературу. Тексты различных уровней, вырвавшись на волю, стали многозначительно перекликаться и перемигиваться друг с другом. В результате творчество превратилось в безличную интертекстуальную игру, совершенно автономную, а главное — свободную от сознательной авторской воли. Всё это дискредитировало в целом плодотворную идею и привело к произвольным манипуляциям модными, не всегда удобоваримыми терминами, то есть опять-таки к увлекательной, но вполне бесцельной литературоведческой игре.
Означает ли вышесказанное, что понятие интертекстуальности не оправдывает возлагаемых на него надежд и его следует признать непригодным для серьёзных научных и дидактических целей? Ни в коем случае! Очищенное от неумеренного восторга неофитов, щедро наделивших его преувеличенной универсальностью, оно способно стать эффективным инструментом как научно-, так и учебно-исследовательского анализа действительно сложнейшей, многослойной структуры литературно-художественного произведения. Рациональное зерно скрывающегося за ним явления заключается в том, что, согласно Р.Барту, “каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нём на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры”. Иными словами, помимо системы составляющих единое целое структурных элементов, произведение представляет собой вместилище голосов и отголосков других произведений, предшествующих или современных ему. Впрочем, если вспомнить парадоксальные высказывания Иосифа Бродского («Письмо Горацию»), для которого диалог между живым автором и мёртвым поэтом, независимо от того, только что или давным-давно он ушёл из жизни, не просто возможен, но и по своим истинным последствиям исключительно актуален и значим1, возникает соблазн включить сюда даже те произведения, которые появились после анализируемого интертекста.
Речь, конечно, идёт не только о прямых заимствованиях или сознательных перепевах классических образцов. В большей мере цепочка перекликающихся текстов выстраивается самопроизвольно, отчасти как отражение присущих всем временам и всем народам универсалий, отчасти же как результат эрудиции и интерпретационной изобретательности того или иного исследователя. Таким образом, любое литературное явление, в принципе, не является вещью в себе. У него всегда найдутся более или менее однородные аналоги, которые, взаимовыгодно отражаясь, награждают друг друга, сколько бы их ни было, дополнительными характеристиками по модели рифмы (как говаривал Ю.М. Лотман, “то и не то” одновременно).
Ни писатель, ни читатель, ни исследователь, ни учитель, ни, наконец, учащийся, разумеется, не должны трактоваться как закодированные обществом или самим Господом Богом тексты. Но без их участия интертекстуальная игра попросту невозможна.
Писатель конструирует текст с учётом творчества своих предшественников и современников, единомышленников и противников, ориентируясь на определённого, “своего” или “чужого”, враждебного его идеалам читателя, на литературную и общественную ситуацию, на возможную реакцию со стороны критики, ближайших и отдалённых потомков.
Воспринимающий текст читатель вступает в диалогические отношения с автором, осознанно или волей случая выбирая именно его произведение, с критиками или исследователями, если для него чтение составляет акт высокой духовной деятельности и тогда ему необходимо соотнести своё видение с видением профессионалов. Чуткость и проницательность его воспринимающего сознания во многом зависят от его читательского опыта, от того, какое образование он получил, кто были его учителя, друзья и наставники.
Исследователь-литературовед, с кем бы мы ни имели дело — с критиком, историком или теоретиком литературы, — призван максимально приблизиться к пониманию текста и всех заключённых в нём интертекстов, проникнуть в тайну основных творческих принципов, которыми руководствовался автор, а в идеале даже и превзойти его, отыскав в исследуемом произведении ассоциативные связи, которые возникли сами собой и писателем при его создании даже не предусматривались. Конечно, и ему приходится считаться с запросами далеко не однородного адресата своего научного творчества. Длина интертекстуальной цепи, призванная углубить анализ конкретного текста, должна зависеть от того, к кому обращается исследователь: либо к своим коллегам, либо к учителям-словесникам, либо к широкому кругу читателей, который также, в свою очередь, членится на возрастные, образовательные, профессиональные и тому подобные сегменты.
Преподаватель высшей школы, органично сочетающий научно-исследовательский и педагогический подход к художественному тексту и литературному процессу в целом, должен быть исключительно чуток к интертекстам всех уровней, корректно выявлять, сопоставлять и демонстрировать студентам во всей их сложности и неоднозначности. Учитель словесности также в известной мере осознаёт себя литературоведом (но и лингвистом — тоже), хотя основной пафос его диалога с изучаемыми в школе произведениями направлен не на исследование как таковое, а на исследование с последующей трансформацией полученных сведений в адаптированную для дидактических целей версию. Надо ли говорить о том, что и тому и другому приходится считаться с уровнем эстетической восприимчивости их питомцев.
Наконец, студенты и школьники, если рассматривать их в совокупности как основной контингент, которому адресованы творческие усилия всех вышеперечисленных участников универсального интертекста, имя которому — литература, до сих пор остаются в блаженном неведении о том, что любое произведение не может быть не начинено голосами и отголосками всего того, что было написано в прошлом, пишется в настоящем и будет написано в будущем. Давние споры методистов о преимуществах исторического или теоретического принципов преподавания литературы в школе в значительной степени привели бы сторонников того и другого к взаимовыгодному консенсусу, если бы учителя активнее использовали понятие интертекста в доступной для восприятия учащихся форме.
Ученик, в принципе, только тогда станет по-настоящему чутким, предрасположенным к сотворчеству читателем, когда твёрдо усвоит, что в искусстве и литературе всё соотносится со всем, что каждое литературное произведение представляет собой своего рода “обыкновенное чудо”, волшебным образом отражающее не только запечатлённую в нём действительность, но и другие художественные системы.
Примечание
1 Подробнее см.: Федотов О. Поэт и бессмертие (элегии “на смерть поэта” в лирике Иосифа Бродского) // Иосиф Бродский: стратегия чтения. М., 2005. C. 189–203.