Пантеон

Тамара ЖИРМУНСКАЯ

---

Тамара Александровна ЖИРМУНСКАЯ (1936) — поэтесса; автор литературно-критических работ. Опубликовала книгу воспоминаний «Мы — счастливые люди».

“Ты прости, что я в Бога не верую...”

Недавно широко отмечали 110 лет со дня рождения Сергея Есенина — лирика первостатейного, поэта воистину народного, исторгнутого русской землёй из самых недр её.

Вспомним хотя бы есенинские афоризмы! Их произносят, вставляют в речь, обыкновенно напрочь забывая о его авторстве: “Лицом к лицу // Лица не увидать. // Большое видится на расстоянье...”; “Если б не было ада и рая, // Их бы выдумал сам человек”; “Каждый труд благослови, удача…”; “Так мало пройдено дорог, // Так много сделано ошибок…”; “Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...”; “Кто любил, уж тот любить не может, // Кто сгорел, того не подожжёшь...”; “Но коль черти в душе гнездились — // Значит, ангелы жили в ней...”

Не грех присоединить к ним ещё один, из набросков 1925 года, последнего года жизни поэта: “Ты прости, что я в Бога не верую. // Я молюсь ему по ночам...”

Всё это сказано о себе, но и о нас — тоже...

Частенько теперь повторяются слова Николая Лескова, которые раньше не произносились вовсе: христианство на Руси ещё не проповедано. Лескова, как и Гоголя, Есенин любил и чтил, но с этим утверждением мог бы, наверное, поспорить. Семья его была по-настоящему религиозна. Что дед, что бабушка с материнской стороны горячо веровали во Всевышнего и сумели передать Сергею истовость своей веры. Ходили в церковь исправно — благо была рядом. Принимали в доме странствующих по сёлам слепцов и калик перехожих. Дед читал мальчику Священное Писание. Бабушка брала его на богомолье.

Неудивительно, что ранняя лирика Есенина пронизана религиозными токами. Церковные, библейские образы и ассоциации из неё не вытравишь. “Пойду в скуфье смиренным иноком...”, “Пахнет яблоком и мёдом // По церквам твой кроткий Спас...”, “Я молюсь на алы зори, // Причащаюсь у ручья...”, “Но даже с тайной Бога // Веду я тайно спор...”; “Литии медовый ладан...”; “И мыслил и читал я // По библии ветров, // И пас со мной Исайя // Моих златых коров”...

Разумеется, он не схимник, не книжник в библейском смысле слова. Всё пенится, движется, сверкает полными красками, всё одухотворено в стихах необыкновенного юноши. И языческие мотивы на равных присутствуют в его стихах. А в народных верованиях разве их не было? Вспомним фильм Тарковского «Андрей Рублёв»! Над иконописцем простёрта небесная длань, а кругом — скоморошьи игры, волхвование...

Итак, христианство на Руси проповедано было. Имеющий уши — услышал. Храмы и церковки вознесли вверх свои кресты по всей немереной российской территории. Иконы хотя бы своими окладами побеждали северный сумрак. Родники духовности били из подзола, суглинка, камня, орошая духовную пустыню. Кое-где зацвели оазисы — иные до сих пор цветут. Но многое ушло в песок. По какой-то роковой, эсхатологической причине. И когда началась великая революционная заваруха, лёгкое Христово бремя было поспешно сброшено народными массами с плеч. Что миру, то и бабушкиному сыну — есть такая поговорка. Есенин не устоял. Мучился, метался, сочинял то боголюбивые, то богопротивные стихи и поэмы, чтобы под конец жизни выкрикнуть:

Стыдно мне, что я в Бога верил,
Горько мне, что не верю теперь...

Какого стыда и какой горечи было больше, мы никогда не узнаем.

Есенинские стихи 1917 года — безутешное (другого слова не подберу) прощание со всем, что его питало с колыбели (вернее, люльки), что теперь у него отнимают и что сам он как будто добровольно, но, протестуя каждой своей воспалённой строкой, отнимает у себя.

Это своего рода история болезни души, прозрачной до такой степени, что, если бы и хотел скрыть, спрятать что-то от переменчивых и требовательных взглядов людских — не скроет, не спрячет, всё обязательно выступит наружу.

Целый год — это сколько минут? Или, может быть, длится и длится одна нескончаемая минута? “О родина, счастливый // И неисходный час!” — определяет поэт роковую двойственность времени.

Но не может быть, чтобы всё дорогое поэту с детства было сметено с лица земли! Господь не отвернулся от России! Вслед за пушкинским «Пророком» Есенин повторяет:

Восстань, прозри и вижди!
Неосказуем рок.
Кто всё живит и зиждет —
Тот знает час и срок.
(«Октоих»)

Начавшийся повсюду хозяйственный разор, ещё не повсеместный, ещё, кажется, поправимый (“незапаханный мой край”, “непасёные”стада — сельские его приметы), тоже, по Есенину, не на век. Есть высшая сила, ему противостоящая.

О, я верю — знать, за муки
Над пропащим мужиком
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком.

Этот кто-то не иначе как устроитель крестьянского рая... Разоряют ниву жизни люди по велению своего безумия. А собирать должен кто-то... “по щучьему велению, по моему хотению”...

Между Февралём и Октябрём С.Есенин пишет и другие сугубо религиозные вещи: «Певущий зов», «Пришествие», «Преображение».

У нас ещё будет повод вернуться к «Пришествию», где сказано без обиняков: “Эй, Господи, // Царю мой! // Дьяволы на руках // Укачали землю...”, где прямое обращение к Творцу Неба и Земли: “О Саваофе! // Покровом твоим рек и озёр // Прикрой Сына!” и чисто есенинский неологизм голгофят (“голгофят снега Твои”) вбирает в себя всё его отчаяние, побеждающее надежду.

Прошло совсем немного времени, и совершенно новый Есенин пишет «Инонию» (январь 1918 года). Поэма посвящена древнееврейскому пророку Иеремии. Должно быть, не случайно... Я перечитала Книгу Иеремии и Плач Иеремии, входящие в Ветхий Завет. Трудное чтение. Как-никак две с половиной тысячи лет с тех пор минуло. Всё должно было, по мнению прогрессистов, измениться коренным образом в лучшую сторону. Многое на поверхности человеческого бытия изменилось. Но не всё! Диалог Бога и человека напряжён по-прежнему. Если не стал ещё напряжённей.

Начальная глава Книги Иеремии вызывает сочувствие к пророку. Он скромен, не хочет пророчествовать: “Господи Боже! Я не умею говорить, ибо я ещё молод”. Но от него это и не требуется — через него будет говорить Сам Создатель: “Господь сказал мне: не говори: «я молод»; ибо ко всем, к кому пошлю Я тебя, пойдёшь, и всё, что повелю тебе, скажешь...” (1, 6–7).

Пламенные речи Иеремии обращены к его народу. Это призыв к покаянию, к возвращению в родное лоно. Не только обыкновенные смертные, но и цари, князья, священники покинули Бога, источник живой воды, и “высекли себе водоёмы разбитые, которые не могут держать воды” (2, 13). Они совершают возлияния чужим богам, забыли о милости, верят лжепророчествам, не желают знать правды, твердят “«мир, мир!», а мира нет” (8, 11). Подводится печальный итог: “...ждём времени исцеления — и вот, ужасы”(14, 19).

Если люди не одумаются, их ждёт ещё худшее: “...на земле будет насилие, властелин восстанет на властелина” (51, 46). Но есть и надежда неразумному роду людскому: “Ибо не на век оставляет Господь. Но послал горе, и помилует по великой благости Своей... Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие? Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои” (Плач, 3, 31–32; 38–39).

Как перечитывал в 1918 году Сергей Есенин хорошо знакомые ему страницы Книги Иеремии? Одному будущему своему мемуаристу С.Есенин говорил: “Школу я кончал церковноприходскую, и нас там этой Библией, как кашей, кормили. И какая прекрасная книжища, если её глазами поэта прочесть! Мне понравилось, что там всё так громадно и ни на что другое в жизни не похоже. Было мне лет двенадцать — и я всё думал: вот бы стать пророком и говорить такие слова, чтобы было и страшно, и непонятно, и за душу брало. Я из Исайи целые страницы наизусть знал”... Ну, а в Ветхом Завете оба пророка, Исаия и Иеремия, — рядом...

Задержался ли С.Есенин взглядом на 18-м стихе 13-й главы: “Скажи царю и царице: смиритесь, сядьте пониже, ибо упал с головы вашей венец славы вашей”? Царская фамилия перед самой войной и революцией приоткрыла для него двери. Побывал он у царицы Александры Фёдоровны, читал свои стихи, удостоился отклика: стихи, сказала, красивые, но очень грустные. Не стушевался, нашёлся с ответом: вся Россия — такова... Великая княгиня Елизавета Фёдоровна, причисленная ныне к лику святых, подарила самородку икону его святого: 25 сентября, по-старому, — преставление прп. Сергия, игумена Радонежского, всея России чудотворца, а Сергей родился 21 сентября...

Но вот уже более полугода как царская семья сослана; ещё через полгода будет изничтожена и похоронена незнамо где.

Проклиная в «Инонии» русские святыни — Китеж, Радонеж, поэт посягает и на своего святого. С точки зрения человека верующего, это духовное самоубийство.

Нет, не сочувственный вопль вырывается у Есенина. Поэма «Инония» — совсем о другом.

Цитировать её тяжело. Но процитирую:

Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей, —
Так говорит по Библии
Пророк Есенин Сергей.
Время моё приспело,
Не страшен мне лязг кнута,
Тело, Христово тело
Выплёвываю изо рта.

(Речь идёт о кусочке хлеба, пропитанного вином, — “Тела и Крови Христовой”, которыми причащаются верующие. — Т.Ж.)

Инония — потому что в ней всё иное. Даже Иисус — иной, не тёмный, как на старых иконах, а светлый: “Слава в вышних Богу, // И на земле мир! // Месяц синим рогом // Тучи прободил. // Кто-то вывел гуся // Из яйца звезды // Светлого Исуса // Проклевать следы. // Кто-то с новой верой, // Без креста и мук, // Натянул на небе // Радугу, как лук. // Радуйся, Сионе, // Проливай свой свет. // Новый в небосклоне // Вызрел Назарет. // Новый на кобыле // Едет к миру Спас. // Наша вера — в силе, // Наша вера — в нас!”

Идеологи крепнущего строя и их последователи упрекали автора «Инонии» в том, что на место старого Бога он поставил нового: “божество живых” — крестьянского Коровьего бога. Нет чтобы поставить Ленина и партию большевиков. Последнее если и не писалось, то подразумевалось.

Ленину Есенин тоже отдаст дань. В 1924 году, в поэме «Гуляй-поле».

Строки о спасителе России очень похожи на те, по которым все мы потом учились десятки лет: “И мы пошли под визг метели, // Куда глаза его глядели: // Пошли туда, где видел он // Освобожденье всех племён...” Есенину подражали, его копировали авторы куда менее значительные, куда менее искренние. Не оттого ли родилось мнение, что “Есениным быть очень легко”, — его разделяла даже Цветаева. И вдруг... Именно вдруг! В той же поэме Есенин снова становится Есениным — поэтом без страха и упрёка. А то разве закончил бы стихи о судьбе родины так, как ни один современный ему поэт не то что не решился бы написать — подумать, и то остерёгся бы...

Его уж нет!
А те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь:
“Ленин умер!”
Их смерть к тоске не привела.
...................................
Ещё суровей и угрюмей
Они творят его дела...

Насчёт “суровых и угрюмых” правителей России он не ошибся. “Творить дела” — сия фразеологическая единица родного языка — тоже ничего хорошего не сулит...

Это кем же надо быть, чтобы десятилетиями цитировать приведённые выше строки (я о некоторых чрезмерно послушных исследователях есенинского творчества) как здравицу новому строю, хотя стихи звучат скорее за упокой...

В «Пришествии», посвящённом Андрею Белому, написанном до всего, что потрясло и вывернуло наизнанку его душу, поэт просил... Не Белого, а Того, Кто стоит над нами:

И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозём...

Дочерпал... Досбирал “на дороге колосья // В обнищалую душу — суму”. Оставил свидетельство в стихах, отчего и как душа вытекает. Но, заплатив неслыханную цену за то, “чтобы ярче гореть”, поднялся на одну из высших ступеней русской поэзии.