Учимся у учеников

Ирина Черепанова

---

Это сочинение написано Ириной ЧерепановОЙ, когда она училась в 11-м классе МОУ гимназия «Лаборатория Салахова» г. Сургут Тюменской области. Учитель литературы — Ольга Александровна Ткаченко.

“Сбочь дороги — могильный курган...”

Анализ фрагмента романа М.А. Шолохова «Поднятая целина»

Лирическое отступление — один из важнейших элементов прозаического произведения. Зачастую оно является небольшим (хотя в литературе известны и достаточно обширные лирические отступления) фрагментом, основанным на описании либо отвлечённом повествовании, служащим своеобразной “точкой опоры” для движения и развития мысли автора. Но порой подобное отступление играет роль столь важную, что становится лучшим способом выражения авторской идеи. Одно из таких лирических отступлений из книги М.А. Шолохова «Поднятая целина» привлекло моё внимание. Этот ёмкий фрагмент может “говорить” не только в контексте романа, но и “изрекать жизненные истины” самостоятельно: остро, внушительно и значимо.

“Сбочь дороги — могильный курган…” Курган — творение человеческих рук, последняя дань уважения погибшим в битве. Он же — эхо древней старины, с которой связано множество легенд и преданий (таких как рассказы старожилов о Чудском Кургане). Холм-могила может быть также частью живописной и по-своему особенной шири степей, неотъемлемой частью пейзажа. Но в этом фрагменте курган представляет собой нечто большее. Соединяя в себе пейзажное, фольклорное и пространственно-историческое начала, он является впечатляющим символом, “усыпальницей жизни”. Нечто особое, заключённое в образе кургана, тесно связано с главной идеей фрагмента, пронизанного “подводными течениями” и ответвлениями авторского размышления.

Курган изображён в разные времена года, и описание представляет вид могильника весной и осенью, летом и зимой. Идея, которой движим автор, — контраст жизни и смерти, раскрывающий суть жизни во всех её проявлениях. Это идея синтеза и влияния друг на друга двух разведённых человеком явлений, которые приводят к созданию общемирового чуда под названием “живая жизнь”.

Каждое отдельное жизненное проявление обозначено автором как нечто самоценное. В первой части лирического отступления описание уныния и чахлости полумёртвых трав и кустарников, на которые наложило свой отпечаток многовековое молчание княжеской смерти, переходит в состояние царственного покоя: “И лишь осенью кажется, что величаво приосанившийся курган караулит степь, весь одетый в серебряную чешуйчатую кольчугу”. Курган становится стражем всего живого. Вид его накладывает печать величия на быстротечность настоящего.

Лето — венец жизни всей природы, пик энергии птиц, зверей, деревьев и трав. Именно летом вместе с вечерними зорями появляется степной беркут, спустившийся из поднебесья по воле времени. В детальном описании хищной птицы раскрывается её величие. Используемые автором эпитеты и сравнения (“коричневый ветер вытянутого крыла”, “как камень-самородок, недвижный и изжелта-бурый”) превращают степного хищника в символ вечности, жизненного поиска. Устремив в вечное небо янтарный глаз, он вновь легко оторвётся от земли и взлетит: “До заката солнца ещё не раз серая тень его царственных крыл перечеркнёт степь”.

Словно повторяя взгляд беркута в небесную высь, авторская мысль устремляется вдаль. Не случайна здесь цепь риторических вопросов: “Куда унесут его знобящие осенние ветры? В голубые предгорья Кавказа? В Мурманскую степь ли? В Персию ли? В Афганистан?” Каждый из вопросов, сливаясь с предыдущим, помогает автору постепенно расширить созерцаемое пространство, одновременно углубляя собственные мысли, делая их более весомыми и близкими к пониманию мира.

Третья часть лирического отступления — мир, явленный через охоту лисы-сиводушки. Внешний вид лисовина чем-то напоминает беркута, он так же замирает, “словно изваянный из жёлто-пламенного каррарского мрамора”. Автор проводит между этими охотниками степи параллель, вписывая их существование в беспрерывный поток жизни. Но путь лисовина начинается в предрассветных сумерках. В этом обнаруживается скрытое противопоставление образов птицы и зверя — как начала и конца жизни. Но всё же они подчиняются единому закону, в котором автор видит особую значимость и силу. Не зря он прибегает к таким сравнениям, как “хвост-правило” и “веер крыла” (это также подчёркивает единство всего вещественного, живого и искусственного).

Запахи, ощущаемые лисом, улавливаемые его тонким обонянием, тоже сливаются воедино, хотя существуют отдельно друг от друга. Они не смешиваются, и каждый имеет свою особенность: “…И пресный, всё обволакивающий запах снега, и неугасимую горечь полыни, и сенной весёлый душок конского помёта…” Данное перечисление помогает почувствовать одновременно единство и самостоятельность ароматов. Как неразделимы и неоднородны запахи в восприятии зверя, так сопряжены в глазах и душе автора цвета. Холодные, “мёртвые” цвета, вступая в контраст с тёплыми, не создают противоречия: синее небо и янтарь глаза беркута, сизые сумерки и пёстрый лис, лиловый снег и ворсистое рыжее правило, синий пенёк пера и алая кровь. Серебристо-серый курган, пересекаемый лапами огненного зверя и крылами огненной птицы, не выглядит нелепо. Таким образом создаётся картина гармонии, которая присуща лишь природе.

Четвёртая часть — словно путешествие во времени, когда взгляд смотрящего вдруг обретает способность проникать сквозь картину времён года в глубь веков. Здесь тоже скрыто противопоставление времён, тем не менее соединяющее события древности и “времятока” настоящего. Более того, размышления ведут дальше, к думам о бранных почестях умершему половецкому князю. Взор автора обращён к кургану в те давние поры, когда этот страж жизни и смертного покоя был насыпан “руками жён, руками воинов, родичей и невольников…” И тут мысль обрывается, словно встретив на пути незримую преграду. Фигура умолчания может свидетельствовать о психологическом барьере автора, о необходимости возвращения к событиям повседневности.

То, что следует далее, можно назвать последним ключом к пониманию главной идеи: “Стоит курган на гребне в восьми вёрстах от Гремячего Лога, издавна зовут его казаки Смертным…” Неудержимая жажда жизни “ложится” в основу легенды о казаке, закончившем свои дни под курганом.

…Сам огонь крысал шашкой вострою,
Разводил, раздувал полынь-травушкой.
Он грел, согревал ключеву воду,
Обливал, обмывал раны смертные:
Уж вы раны мои, раны, кровью изошли,
Тяжелым-тяжело к ретиву сердцу пришли!..

Курган стал стражем этой тяги к жизни, сам невольно подчиняясь ей. В мире, ярком и полнокровном, стирается грань между жизнью и смертью, в нём одно дополняет и разумно продолжает другое. Всё в мире едино под властью всеобщего закона, который нерушим даже под действием времени.