Перечитаем заново

Александр
Шуралёв

---

“Он трудился день и ночь, чтобы жить…”

«Неизвестный цветок» А.П. Платонова и «Стланик» В.Т. Шаламова

От редакции. Наш постоянный автор Александр Михайлович Шуралёв, преподаватель литературы Кушнаренковского педагогического училища (Республика Башкортостан), посылая публикуемую здесь статью, предлагает открыть в газете новую рубрику — «Аналогия», “в которой бы помещались работы, содержащие сопоставительный анализ произведений разных авторов со сходными мотивами, образами, сюжетом и т.д., аналитическое истолкование художественных реминисценций, литературных и биографических совпадений”. Думается, пишет он, что это будет способствовать развитию у учащихся исследовательских навыков.

Что ж, идея здравая. Хотя рубрику такую мы пока открывать не будем, ибо это требует постоянного обеспечения её добротными материалами, что во многом зависит от вас, уважаемые читатели-авторы. Однако — впрочем, как и прежде — любопытным литературным сопоставлениям всегда найдётся место на наших страницах.

Иными словами: пускаем идею в классы!

Согласно евангельской притче, семя, упавшее на места каменистые, где мало земли, не сможет расти, зачахнет и не принесёт добрых плодов, ибо у него нет корня. Так и человек, непостоянный в нравственных принципах, “когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется”, пасует перед обстоятельствами и забывает о своём высоком предназначении. Корень страстотерпия, своеобразный “женьшень стоицизма”, позволяющий сохранить подлинную человечность даже в самом тяжёлом положении, можно развить в себе только неустанной работой души, такой, о которой писал Н.А. Заболоцкий в стихотворении «Не позволяй душе лениться…».

Глубинный смысл поэтических строк “Душа обязана трудиться // И день и ночь, и день и ночь!” открывается нам при внимательном прочтении произведений двух самобытных страстотерпцев ХХ века — А.П. Платонова и В.Т. Шаламова.

Смыслообразующими центрами сказки-были «Неизвестный цветок» и рассказа «Стланик» являются растения, существующие в малопригодных для жизни условиях — на пустыре и на стыке тайги и тундры.

“Жил на свете маленький цветок… Он рос один на пустыре… На пустыре трава не росла, а лежали одни старые серые камни, и меж ними была сухая мёртвая глина” («Неизвестный цветок»).

“На Крайнем Севере, на стыке тайги и тундры… живёт особенное дерево-стланик <…> Он неприхотлив и растёт, уцепившись корнями за щели в камнях горного склона” («Стланик»).

Пустырь ассоциируется с библейской “мерзостью запустения”, а тайга и тундра воспринимаются как символы дикого, сурового и враждебного для человека географического и морального климата (“Закон — тайга”). Это зловещее впечатление усиливает известная обстановка опальности вокруг А.П. Платонова и “лагерный” контекст «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова.

И цветок, и стланик отличаются своей непохожестью, ярко выраженной индивидуальностью, неординарностью. Цветок — вообще единственный вид растительности на голом каменистом пустыре, а стланик в начале рассказа противопоставляется карликовым берёзам, низкорослым кустам рябины и шестисотлетним лиственницам (невольно вспоминаются “Лилипуты!” из песни В.С. Высоцкого про канатоходца и “За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима” из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»).

Эта “непохожесть” соткана из неуёмной жажды жизни, величайшего терпения и необычайной чувствительности.

“Днём цветок сторожил ветер, а ночью росу. Он трудился день и ночь, чтобы жить и не умереть. Он вырастил свои листья большими, чтобы они могли останавливать ветер и собирать росу. Однако трудно было цветку питаться из одних пылинок, что выпали из ветра, и ещё собирать для них росу. Но он нуждался в жизни и превозмогал терпеньем свою боль от голода и усталости <…>

— А отчего ты на других непохожий? <…>

— Оттого, что мне трудно, — ответил цветок” («Неизвестный цветок»).

“Он мужествен и упрям, как все северные деревья. Чувствительность его необычайна” («Стланик»).

Разворачивая образную картину, иллюстрирующую чувствительность стланика, В.Т. Шаламов восходит к откровенному преклонению перед мудростью первозданной природы: “Природа тоньше человека в своих ощущениях <…> Природа в своих знаниях пользуется материалом, недоступным нам”. Но это не самоуничижение, а достойное осознание человеческого несовершенства как стимул к непрерывному совершенствованию. В простых, как сама истина, словах В.Т. Шаламова отчётливо слышится отголосок реально прочувствованного, пережитого всем существом евангельского “Будьте совершенны, как совершенен Отец наш Небесный”. Постоянный, ежечасный труд души, питаемый стремлением к такому полному, наивысшему духовному совершенству, способен превозмочь и боль, и усталость, и каменистые невежество и безнравственность окружающего “пустыря”, и лагерный беспредел, и “вечную мерзлоту” несвободы и непонимания.

“Всё же он постоянно старался расти, если даже корни его глодали голый камень и сухую глину <…> В середине лета цветок распустил венчик сверху. До этого он был похож на травку, а теперь стал настоящим цветком. Венчик у него был составлен из лепестков простого светлого цвета, ясного и сильного, как у звезды. И, как звезда, он светился живым мерцающим огнём, и его видно было даже в тёмную ночь” («Неизвестный цветок»).

“И вот среди снежной бескрайней белизны, среди безнадёжности полной вдруг встаёт стланик. Он стряхивает снег, распрямляется во весь рост, поднимает к небу свою зелёную, обледенелую, чуть рыжеватую хвою. Он слышит неуловимый нами зов весны и, веря в неё, встаёт раньше всех на Севере” («Стланик»).

Весна, то есть освобождение от предрассудков и пороков, обозначенных в евангельской притче о сеятеле как птицы, поклевавшие посеянное при дороге, места каменистые и терние, по-настоящему наступит тогда, когда все люди искренне захотят, “чтобы и на пустыре земля стала доброй”, и научатся преобразовывать свою душу в добрую почву (“Иное упало на добрую землю и принесло плод”). Такое преобразование неразрывно сопряжено со скромностью, которая не только украшает человека, но и укрепляет в нём евангельский корень жизни.

“— Тут камень, тут глина! — сказала она. — Как же ты из глины вырос и не умер, маленький такой?

— Не знаю, — ответил цветок” («Неизвестный цветок»).

“Летом он скромен и незаметен — всё кругом торопливо цветёт, стараясь процвести в короткое северное лето. Цветы весенние, летние, осенние перегоняют друг друга в безудержном бурном цветенье. Но осень близка, и вот уже сыплется жёлтая мелкая хвоя, оголяя лиственницы, палевая трава свёртывается и сохнет, лес пустеет, и тогда далеко видно, как среди бледно-жёлтой травы и серого мха горят среди леса огромные зелёные факелы стланика” («Стланик»).

Вот она, олицетворённая в образе растения, настоящая человеческая праведность, которая, подобно огонькам из одноимённого рассказа В.Г. Короленко, ненавязчиво, спокойно и кротко в тёмной ночи безверия освещает нам путь истинный, не даёт заблудиться в тайге бездуховности, замёрзнуть в тундре равнодушия, зачахнуть на пустыре гордыни и эгоизма.

В финале сказки-были и рассказа А.П. Платонов и В.Т. Шаламов дают возможность читателю подняться до сокровенного понимания простого закона бытия, поэтически осмысленного в 1917 году В.Ф. Ходасевичем в стихотворении «Путём зерна».

Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.

Сверкает золотом в его руке зерно.
Но в землю чёрную оно упасть должно.

И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.

Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт — и оживёт она.

И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год. —

Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.

“Даша увидела, что пустырь теперь стал другой, он зарос теперь травами и цветами, и над ним летали птицы и бабочки. От цветов шло благоухание, такое же, как от того маленького цветка-труженика.

Однако прошлогоднего цветка, жившего между камнем и глиной, уже не было. Должно быть, он умер в минувшую осень <…> Она пошла обратно и вдруг остановилась. Меж двумя тесными камнями вырос новый цветок — такой же точно, как тот старый цвет, только немного лучше его и ещё прекраснее. Цветок этот рос из сердцевины стеснившихся камней: он был живой и терпеливый, как его отец, и ещё сильнее отца, потому что он жил в камне. Даше показалось, что цветок тянется к ней, что он зовёт её к себе безмолвным голосом своего благоухания” («Неизвестный цветок»).

“И дрова из стланика жарче” («Стланик»).

Безмолвный голос благоухания нового, живого и ещё более прекрасного цветка с последней страницы платоновской сказки-были зовёт нас к тому, чтобы наша душа трудилась и день и ночь. И мы, явственно ощущая всеми своими клеточками непреходящее тепло горящего шаламовского стланика и постигая во всей полноте его вечнозелёную сущность, не можем не поверить в чудо возрождения, как, несмотря ни на что, по-своему верили в это А.П. Платонов, В.Т. Шаламов и Ф.И. Тютчев, мотивы и образы стихотворения которого «Чему бы жизнь нас ни учила…» обрели новую жизнь на страницах «Неизвестного цветка» и «Стланика».

Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.
И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.

Того, кто ею лишь живёт,
Не всё, что здесь цвело, увянет,
Не всё, что было здесь, пройдёт!

Но этой веры для немногих
Лишь тем доступна благодать,
Кто в искушеньях жизни строгих,
Как вы, умел, любя, страдать.

Чужие врачевать недуги
Своим страданием умел,
Кто душу положил за други
И до конца всё претерпел.