Несколько слов о мыслях одного критика и о комедии «Горе от ума»

Неужели у нас в литературном быту никогда не будет общего, единодушного и единогласного признания хорошего за хорошее и дурного за дурное?
Сомов О. (Сын отечества. 1825. № 10. С. 177)¹

Несмотря на многочисленность поэтов, которых дарования «Полярная звезда» ежегодно обличает в своих табелях о рангах², бедность нашей словесности очевидна. Стоит кому-нибудь написать полсотни гладких стихов, чтобы попасть в число поэтов, преобразующих русскую словесность. Этого мало! Рукописная комедия «Горе от ума» произвела такой шум в журналах, какого не производили ни «Недоросль», ни «Ябеда». Что же будет, если когда-нибудь она появится в печати?

Рецензентов можно разделить на два рода. Одни, занимаясь постоянно литературою, судят по общепринятым правилам, выведенным из опытности веков и произведений умов великих. Другие, не производя ничего сами, временно появляются на горизонте словесности; подобно кометам, движутся произвольно по путям неопределённым и вдруг скрываются до нового брожения.

По системе, принятой, к сожалению, многими рецензентами, г-н Сомов начинает упрёками г-ну Дмитриеву как бы в личном злоумышлении против автора рукописной комедии. Применение стихов Крылова к замечаниям М.А. Дмитриева ничего не доказывает ³, ибо и г-н Дмитриев с своей стороны может сказать, что г-н Сомов хвалит «Горе от ума», бывши одного прихода с автором. Если бы даже место, занимаемое на нашем Парнасе сочинителем «Молодых супругов», переводчиком половины «Притворной неверности» и автором рукописи «Горе от ума», было в самом деле завидно, то прежние разборы г-на Дмитриева доказали, что восставая против незаслуженной известности модных рифмачей, он всегда уважал истинные дарования, и потому его нельзя упрекать в каком-либо непозволенном чувстве. Но приступим к мыслям г-на О.Сомова и посмотрим, какими средствами старается он составить общее мнение, очистить вкус народа и просветить век.

“Сочинитель её (рукописной комедии) не шёл и, как видно, не хотел идти той дорогою, которую углаживали и наконец истоптали комические писатели от Мольера до Пирона ⁴ и наших времён”.

Тем хуже для сочинителя. Не потому ли презрел он дорогу Мольера и даже Пирона, что трудно идти исполинским путём первого и следовать в слоге за вторым? Притом же оставлять общий путь позволяется тому только, кто откроет новый лучший, а мы увидим далее, что г-н Грибоедов не сделал этого. Тут же г-н Сомов упрекает М.А. Дмитриева в каком-то французско-классическом вкусе ⁵, хотя г-н Дмитриев, отдавая должное романтическим красотам «Финна», явно показал своё несогласие с правилами французской драматургии. И не потому ли г-н Сомов восстаёт против духа Перболоса, что сам не принадлежит к приходу сочинителя трилогии?⁶

“Здесь (в рукописной комедии) нет ни плута слуги, нет ни jeune premier, ни grande coquette, ни pere noble, ни raisonneur”.

Из этого ещё не следует, что комедия хороша. Объясним это примером: в мыслях такого-то нет, как в других рецензиях, ни беспристрастия, ни основательности суждений, ни правильности доводов; ergo, его мысли хороши. Заключение такого рода рассмешило бы в рукописной комедии, но не годилось бы в разборе, требующем отчётности. Достойно замечания, что г-н Сомов восстаёт особенно против резонёров или рассудительных лиц в комедиях, называя их самыми скучными и тяжёлыми. Конечно, голос рассудка может иному наскучить.

“Здесь завязка развёртывается в самом действии”.

Завязка в комедии есть сумма препятствий к достижению известной цели; действием же называются все поступки лиц, клонящиеся к ослаблению или усилению препятствий: стало быть, завязка должна предшествовать действию и не может в нем развёртываться. Применим это к «Горю от ума»: Софья любит Молчалина, Чацкий любит Софью; но никто из них не делает шагу для увенчания любви своей, и потому положение всех троих ничуть не переменяется в продолжение длинных четырёх действий. То же можно сказать и о прочих лицах. Фамусов оказывает явное предпочтение Скалозубу, но не предпринимает ничего в его пользу. Хлестова, которая могла бы вредить Чацкому своими сплетнями, занята только арапками. Загорецкий, представленный плутом в словах Платона Михайловича, вовсе ничего не делает, и он более легковерный глупец, нежели хитрый обманщик. Полномочная Наталья Дмитриевна и покорный муж её ни замедляют, ни ускоряют хода пьесы. Наконец, многоречивый Репетилов говорит о вещах, совсем посторонних делу. Можно выкинуть каждое из сих лиц, заменить другим, удвоить число их — и ход пьесы останется тот же. Ни одна сцена не истекает из предыдущей и не связывается с последующею. Перемените порядок явлений, переставьте нумера их, выбросьте любое, вставьте что хотите, и комедия не переменится. Во всей пьесе нет необходимости, стало быть, нет завязки, а потому не может быть и действия.

Г-н Дмитриев ничуть не хотел видеть в Чацком существа заоблачного; но человека, который, бывши умнее окружающих его, более бы привлекал наше внимание. Впрочем, средство не новое оспаривать своего противника, придавая ему собственные странные (я смягчаю по возможности выражение!) мнения.

“Он (автор комедии) знал, что слабость человеческая любит находить слабости в других и охотнее их извиняет, нежели терпит совершенства, служащие ей как бы укором”.

Поздравляю автора комедии! По милости своего защитника он может похвалиться, что знает то, что известно последнему из дюжинных французских комиков и даже многим из наших аристархов.

“Взаимные отношения Чацкого с Софьей позволяли ему принять тон шутливый, даже при первом с нею свидании. Он вместе с нею рос, вместе воспитан и из речей их можно выразуметь, что он привык забавлять её своими колкими замечаниями насчёт чудаков, которых они прежде знали”.

Из речей Софьи с Чацким видно только, что они привыкли бегать по стульям и столам, исчезать тут и там, а пуще всего прятаться вечером в тёмный угол; но не видно, что он и прежде забавлял её насчёт родственников. Самая снисходительная Софья не позволит спросить: отпрыгал ли её дедушка свой (так! — Л.С.) век, хотя бы спрашивающий и каждый вечер прятался с нею по тёмным углам.

“Неужели так зазрительно (не зазорно ли?) быть усердным членом московского Английского клоба (клуба)?”

Напротив, это звание очень уважается, потому что даётся только по выбору людей почтенных; но предыдущие насмешки Чацкого заставляют в устах его почитать насмешкою и вопрос об Английском клубе; а некоторые стихи в сцене Репетилова удостоверяют, что и самому автору хотелось мимоходом задеть почтенное собрание.

“Он (Чацкий) говорит ей (Софье) языком не книжным, не элегическим, но языком истинной страсти; в словах его отсвечивается душа пылкая; они (оне?), так сказать, жгут своим жаром (кого? или что?). Таковы, между прочими, следующие стихи:

Пускай в Молчалине ум бойкий, гений смелый,
Но есть ли в нём та страсть, то чувство, пылкость та,
Чтоб кроме вас ему мир целый
Казался прах и суета
Чтоб сердца каждое биенье
Любовью ускорялось к вам?
Чтоб мыслям были всем и всем его делам
Душою вы, к вам угожденье?
Сам это чувствую, сказать я не могу”.

Можно подумать, что г-н Сомов шутит над автором комедии, называя этот язык не книжным и приводя стихи из третьего действия в оправдание первому, в котором Чацкий пристаёт, чтобы Софья посмотрела ему в лицо. Совсем нет! — г-н Сомов говорит это от чистого сердца; заметим, что последний из приведённых стихов заимствован из «Танкреда» и испорчен. Вот подлинный стих Н.И. Гнедича:

Лишь чувствовать могу, сказать не в силах я!⁷

И он гораздо лучше.

“Г-н Грибоедов, выводя в Чацком возвратившегося на родину путешественника, конечно, не думал блеснуть новостию сего положения, которое так просто и обыкновенно, что разыскивание, откуда взята идея сей комедии, — есть напрасный труд”.

Конечно, возвращение путешественника на родину — вещь не новая и нельзя блеснуть тем, что найдёшь в любой мелодраме. Но неужли это главная идея комедии? Главная идея «Горя от ума» состоит в противоположности первого лица с лицами окружающими; следовательно, это идея «Абдеритов» Виланда и Мольерова «Мизантропа». Следовательно, сравнение г-на Дмитриева не лишнее и удачное⁸.

“Чацкий и прежде и после путешествия питает пламенную любовь к родине! <…> желает, чтобы коренные нравы народа и дедовские русские обычаи были удержаны”.

Мудрено, что г-н Сомов знал Чацкого прежде путешествия, когда в комедии он представлен возвратившимся. Вопреки ручательству защитника, Чацкий желает только сохранить язык и одежду русскую и сердится за то, что мы не подражаем китайцам. (Смотри конец III действия.)

“Демокрит открыто и явно смеётся над своими единоземцами в глазах всей Абдеры, мистифирует своими рассказами о эфиопских красавицах и мужчин и женщин”.

Если это правда, то и М.А. Дмитриев прав, сравнивая Демокрита с Чацким, который не щадит никого из соотчичей. Только напрасно г-н Сомов говорит о какой-то мистификации; у Виланда Демокрит, говоря о красоте относительной, приводит только в пример эфиопских женщин, которые нравятся в своей земле, а ничуть не называет их подлинно красавицами. Впрочем, г-ну О.Сомову хотелось оспорить М.А. Дмитриева, а в таком случае позволяется выдумать на Виланда, который верно за себя не заступится. Этого мало! Прежде г-н Сомов объяснял себе злые колкости Чацкого его заносчивостью и нетерпеливостью, но теперь уже он видит источник их в благородных чувствах и душе возвышенной своего героя; стало быть, приписывает ему то, чего требовал М.А. Дмитриев, и сам невольно оправдывает своего противника.

М.А. Дмитриев говорит, что слог жесток и неправилен, во многих местах может назваться книжным и некстати испещрён французскими словами и стихами*. Из этого г-н Сомов выводит заключение, что в Нижнем Новгороде говорят языком книжным!⁹

* Если г-ну Сомову угодно, то ему докажется истина сего суждения примерами и выписками из напечатанных в «Русской Талии» сцен «Горя от ума». — Примечание сочинителя.

“Оно (стихосложение) таково, какого должно было желать в русской комедии и какого мы до сих пор не имели”.

Это очень похоже на неслыханный размер 6 и 1/2 стоп ямба с пиррихием, который так удивил г-на Полевого своею новостью ¹⁰. Но, по крайней мере, г-н Полевой ошибся без умысла, а здесь видно явное неблагорасположение к лучшему нашему драматическому писателю, у которого многие комедии были уже написаны прелестными вольными стихами, когда «Горе от ума» ещё таилось в неизвестности ¹¹.

“Он (г-н Грибоедов) соблюл в стихах всю живость языка разговорного”.

И даже всю неправильность, что можно доказать многими примерами. Близкое подражание разговору хорошо, но излишество везде дурно; не худо бы г-ну автору комедии вспомнить стихи старика Мольера:

Et ce n’est point du tout la prendre pour modele,
Ma soeur, que de tousser et de cracher comme elle ¹².

“Самые рифмы у него нравятся своею новостию. Таковы например:

Теперь мне до того ли!
Хотел объехать целый свет;
И не объехал сотой доли”.

Помилуйте, неужели вы не шутя называете эти рифмы новыми? Эта новость современна нашей комедии. Рифмы — встречались — та ли-с! —конечно, новы; но, кажется, не стоило труда приискивать новую рифму на это окончание: их и без того слишком много и они слишком неприятны для слуха.

Вообще во всей статье петербургского критика видно, что не любовь к истине водила пером его, а досада на смелость рецензента, восставшего против автора одного с ним прихода.

Что же касается до самой комедии, то, осуждая план, слог и недостаток цели, должно отдать справедливость некоторым удачно изображённым характерам, смешным сценам, едкости многих эпиграмм и вообще искусству рисовать миниатюры. Толпа читателей находит удовольствие при чтении этой комедии оттого, что всякую колкость хочет применять к лицам ей известным. Иной, не умея сам сказать эпиграмму, радуется, найдя в г-не Грибоедове множество готовых на всякие случаи. «Горе от ума» недостойно чрезмерных похвал одной половины литераторов и чрезмерных нападений другой половины. Впрочем, первые более виноваты: излишние похвалы их заставили строже разбирать пьесу; а верно и сам г-н Грибоедов признается, что его комедия не выдержит строгого разбора и верно сам припишет грозные выходки г-на Сомова единственно похвальному желанию вступиться за друга.

Пилад Белугин¹³.

Примечания

1 Из статьи О.М. Сомова «Мои мысли о замечаниях г-на Мих. Дмитриева на комедию “Горе от ума” и характере Чацкого» // Грибоедов в русской критике. М., 1958. С. 18. (Выделено А.И. Писаревым.)

2 Имеются в виду литературные обзоры А.А. Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России» (альманах «Полярная звезда на 1823 год»), «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г.» («Полярная звезда на 1824 год») и «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» («Полярная звезда на 1825 год», ценз. разрешение 20 марта 1825 г.).

3 О.М. Сомов цитирует (не вполне точно) последние три стиха басни И.А. Крылова «Прихожанин»: “Ну, как не понимать! // Да плакать мне какая стать: // Ведь я не этого прихода” (см.: Грибоедов в русской критике. М., 1958. С. 18).

4 Пирон Алексис (1689–1773) — французский поэт и драматург, автор эпиграмм, комедий, самая знаменитая из которых — «La metromanie» (1738) высмеивает страсть к стихотворству.

5 Ср.: “Французско-классический вкус выкрадывается наружу сквозь всю массу ошибочных мнений г-на Дмитриева. Общие места сатиры нравятся ему более, нежели живая картина живого общества” (Грибоедов в русской критике. М., 1958. С. 19).

6 Речь идёт о “волшебной комедии в стихах” А.А. Шаховского «Финн» (печаталось как «Фин»), сочинённой из эпизода поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»; “в роде греческой трилогии составлена из трёх частей, пролога и окончательного празднества”. Фрагмент из “волшебной трилогии” был напечатан в том же альманахе «Русская Талия», что и отрывки из «Горя от ума». Дух Перболос — персонаж «Финна». Дмитриев пишет: “Мне кажется, что сцены из «Финна» составляют лучший отрывок из всех, помещённых в «Русской Талии», и что столь верные картины, столь сильные и живые стихи не были бы неуместными ни в самом лучшем драматическом произведении! Последний монолог духа Перболоса заключает в себе более остроумия, нежели весь длинный отрывок г-на Грибоедова” (ВЕ. 1825. № 6. С. 116).

7 «Танкред» — трагедия Вольтера, написанная в 1759 году. Перевод Н.И. Гнедича напечатан в 1810 г., исправл. издание — 1816 г. Цитированные слова принадлежат заглавному герою (д. III, явл. I) — см.: Гнедич Н.И. Стихотворения. Л., 1956. С. 269.

8 Дмитриев сравнивал Чацкого с Демокритом — персонажем «Абдеритов» Виланда, и с героем «Мизантропа» Мольера — Альцестом (см. републикацию в «Литературе», № 30 за 1998 год; см. также на сайте Федерации интернет-образования: http://center.fio.ru/som/getblob.asp?id=10004420).

9 Имеется в виду следующее замечание О.Сомова: “Г-н критик между прочим говорит, что «слог во многих местах не разговорный, а книжный». Вопрос: неужели в Нижнем Новгороде говорят книжным языком? Не худо было бы справиться о сём от нижегородцев” (Грибоедов в русской критике. М., 1958. С. 26).

10 Н.Полевой писал о В.А. Жуковском, переводчике поэмы Шиллера «Орлеанская дева»: “Он вмещал в стихах своих или 5 стоп ямбов с пиррихиями, или прибавлял в конце ещё краткий слог, вмешивал александрийские стихи, даже употреблял неслыханный размер 6 и 1/2 стоп ямба и пиррихия” (Московский телеграф. 1825. № 2. С. 169). На это Дмитриев возражал: “Неслыханный размер 6 и 1/2 стоп ямба и пиррихия есть обыкновенный шестистопный, или александрийский стих женского окончания. Им писаны все трагедии от Сумарокова до Озерова” (ВЕ. 1825. № 6. С. 117–118).

11 Речь идёт о Шаховском, применившем вольный ямб впервые в 1818 году, в комедии «Не любо — не слушай, а лгать не мешай».

12 Из «Учёных женщин» (1672) Мольера (д. I, явл. I). В рус. переводе (М.М. Тумповской):

Уж если вздумаем кому мы подражать,
То лишь хорошее в пример должны мы брать.
Больших успехов вы достигли бы едва ли,
Когда бы кашляли, как кто-то, иль плевали.

13 Комическая подпись пародирует имя и фамилию Ореста (античные Орест и Пилад) Сомова (сом/белуга).