Архив
Школа в школе
Тамара ВЕТРОВА
Тамара Викторовна ВЕТРОВА (1955) — учитель литературы. Живёт в г. Лесном Свердловской области.
Коллекция сказок
Удовольствие читать сказки, слушать сказки, рассказывать сказки, по-моему, недооценено, в первую очередь учителями словесности. Конечно, не им принадлежит идея о делении художественной литературы на реалистическую и фантастическую (и, добавлю, с явным предпочтением, традиционно отдаваемым литературе, отражающей правду жизни). Повторяю: это изобретение не их рук дело, однако его плодами они пользуются с видимой охотой.
Что ищет ученик (ведомый учителем) в художественном тексте? О, безусловно, важные вещи! Характеристику эпохи, во время которой создавалось произведение; типичных представителей этой эпохи; актуальные проблемы названного времени, а также проблемы непреходящие, вечные вопросы; справедливость требует добавить, что на завершающем этапе не будет забыто и художественное своеобразие…
Нечего и говорить, что ни один из перечисленных пунктов не заслуживает того, чтобы их упоминать пренебрежительно или свысока. Настоящая книга всегда порождает множество вопросов, каждый из которых — своё множество; этот сад расходящихся тропинок будет жив до тех пор, пока будет жив последний читатель.
Забегая вперёд, хочу сказать: этот последний читатель ещё жив, но смертельно болен. Он болен тотальной скукой, которую вызывает у него художественное произведение; даже не проблемы, актуальные для той или для этой эпохи, — вообще художественное произведение; длинные описания; французская речь; впрочем, и русская тоже… Разговаривают, разговаривают — бывшая собака Шариков знал, что говорил…
Этот последний, со слабыми признаками жизни читатель — сегодняшний старшеклассник (да и не один только старшеклассник; то же относится и к младшим подросткам, и к младшим школьникам — просто в старших классах проблема становится отчётливей. И чем отчётливей, тем безнадёжней).
Не стану (я и не готова) обсуждать данный вопрос с точки зрения, скажем, негативного воздействия массового искусства на неокрепшее сознание (да и на окрепшее, наверное…), с других, не менее актуальных точек зрения…
Проблема нечитающего поколения существует; книга для современного молодого человека — не предмет культа, не источник знаний, не предмет досуга. Это лишь урок литературы (пока ты в средней школе), и урок литературы, к которому, слава богу, больше не надо готовиться — в дальнейшем…
Мне не известен рецепт, с помощью которого можно настоящую ситуацию кардинально изменить; излечить больного… Всё же я беру на себя смелость высказать соображение, которое, может, и не превратит минус в плюс, но, как мне кажется, поубавит в общей картине безнадёжности.
Признание того, что вся подлинная литература есть не что иное, как коллекция сказок, вовсе не нуждается в оправдании. Такой взгляд никак не является попыткой адаптировать труднодоступный текст или, тем более, приукрасить его; это лишь опыт проникновения сквозь некий искусственный барьер. Что я имею в виду? Только одно: насильственное превращение хорошего читателя в плохого литературоведа; в очень плохого литературоведа… Думаю, по поводу последнего вопросов не возникнет, а вот что до хорошего читателя — ну что ж, давайте вспомним! Кажется, когда-то очень давно нам рассказывали сказки. Читали, рассказывали… А мы? Мы даже просили рассказывать ещё и ещё! Мы (во всяком случае, многие из нас) готовы были слушать эти истории в ущерб множеству прочих занятий. Неужели прав Толкиен, и нас обманом выманили из этой страны, чтобы завлечь — куда?
Чего же мы достигнем, признав мифологическую (или сказочную) природу художественного произведения? Отказавшись от назойливых поисков отражения реальной жизни? И просто согласившись, что и их Наполеон, и наш Кутузов придуманы до последней пуговицы ворчливым магом с насупленными бровями, так хорошо знакомым нам по портретам в кабинете литературы. Что приобретём мы в результате такого признания, что утратим? Утратим — это уж точно — непомерно серьёзное выражение лица; приобретём, возможно, ту лёгкость (лёгкость, а не легковесность), которой так катастрофически нам не хватает, и именно при чтении “серьёзных” книг… Посмотреть на прославленный роман как на сказку — быть может, это ещё одна, последняя попытка? Прочитаем нашу книгу заново, и тогда (как сказал один великий сказочник), кто знает, что откроется нам.
* * *
Игру «Обживать предложение», найти в нём Вселенную придумала не я. Её автор — моя коллега по Школе искусств, замечательный педагог по основам сценического искусства. Нечего и говорить, с каким удовольствием я включилась в эту игру на своих уроках словесности.
Задача, которая ставится перед учеником, на первый взгляд проста: в сказке, которую он читает (хотя и не обязательно в сказке, в любом тексте), необходимо выбрать предложение — но какое? А вот какое: предложение, в котором можно жить. Там должно быть всё необходимое для жизни — только и всего: земля и небо, деревья, трава… звёзды. Может, и звёзды — ведь кому что необходимо, — верно? Главное — суметь обосновать, что для твоей жизни там есть действительно всё! (Так, одна второклассница весьма убедительно доказала мне, что в её предложении можно жить, ибо там есть взбитые сливки — сплошные взбитые сливки!)
И вот мы начали играть… выбирать, доказывать… прислушиваться… Оказывается, предложение — во всяком случае предложение, которое входит в настоящий текст, — сделано из весьма прочного материала. И дело не в том, какое из предложений длиннее, так сказать, увесистее… В чём же? Кажется, тут у нас начались самые настоящие лабораторные поиски, потому что, по-моему, мы столкнулись именно с тем законом (одним из тех), которые желательно всякий раз открывать заново, самому. Из какого такого материала (невидимого материала!) построено предложение, если ухитряется вмещать в себя целую Вселенную? (А вмещает! Мы сами убедились.) Версии были высказаны разнообразные.
Предложение состоит из слов. Ну и что? — спрашивается. Предложение “Я иду в магазин” тоже состоит из слов, однако ж никакая Вселенная туда не поместится.
Из мыслей. Ну, допустим. Хотя какая уж тут особенная мысль: “В некотором царстве, в некотором государстве”?
Может, из чувств? Кстати, о “некотором царстве”. Какое, по-вашему, тут живёт чувство? Изумление? Это очень возможно, на мой взгляд, — царство, не поддающееся точному описанию, “некоторое царство”.
Что же ещё?
Из снов, сказал кто-то, а другие рассмеялись, хотя и напрасно: по-моему, сны — весьма прочный материал, тем более если уточнить, чьи именно сны… Чьи, кстати? Рассказчика, сказителя? Его сны — выдумка, фантазия? Вкупе с его мыслями и чувствами? И это всё в каждое предложение вместило целую Вселенную? (Волшебство, добавил один из участников расследования.) Волшебство… Ну что ж, не без этого…
Но, полагаю, главное открытие ждало их впереди.
Довольно скоро выяснилось, что в каждом предложении можно увидеть не только сказанное, но и несказанное. Реконструировать, додумать, воссоздать, довообразить. Это открытие, в общем, принципиального свойства, потому что тогда что же получается? Выходит, что в каждом предложении живём, помимо огромного мира, мы — читатели этих предложений, слушатели сказок, участники бесконечных историй. Это мы заглядываем в скрытую от невнимательных и равнодушных глаз глубину предложения; мы раздвигаем его границы ровно настолько, насколько требуется, чтобы там разместился мир; мы входим в это предложение, как Алиса Льюиса Кэрролла в крошечную дверцу, чтобы проникнуть в заветный сад…
Ну а дальше начинается самое интересное. Потому что там, в том мире, следует осмотреться (а иначе стоило ли совершать подобные усилия?). Осмотреться в мире, который видим только мы, а кто-то другой увидит его уже иначе. Если увидит, конечно…
Ну, посмотрим… “Вечером, окончив работу, Золушка забиралась в уголок возле камина и сидела там на ящике с золой”. Понятно, это очень большое предложение: тут живёт Золушка в своём доме, и она смотрит на огонь, а огонь — это кусочек целого солнца; и, вообще, если присмотреться, чего только не увидишь в играх пламени! Жар-птицу? Огненного всадника? Золотоволосую принцессу? Они все и многие другие живут в коротеньком предложении — это их мир…
Конь по долине скачет,
А я сижу и мечтаю
О тихой зелёной долине.
Конь выскочил прямо из пламя!(Марина, 11 лет)
Извиним огненного коня, который выскочил “прямо из пламя”, сложно указывать коню (да и огню) на его ошибки, важно, что дверца — приоткрылась!
А вот предложение из другой истории:
Ночь приходит, месяц всходит.
Поле всё Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом.
В общем, “ночь приходит, месяц всходит”. Тут есть на что посмотреть — тут на большую планету, на Землю, опускается ночь. Эти четыре слова вместили в себя Землю и небо, а ещё все запахи и все звуки Земли и неба — мы перечислим и назовём их, насколько хватит знаний и опыта; припомним, как пахнет трава и что напоминает прикосновение ночного холодка; и кто видел ночью (ночью!) огоньки, и о чём при этом подумал…
На небе сверкает ясно,
Золотые косички привязаны к ней,
И смеётся золотистым смехом.
Это луна.
(Аня, 9 лет)
Другая девочка, постарше, разглядела в этой ночи не только красивую луну, но почувствовала, что в мирной картине таится угроза (что и понятно: человек ночью должен спать, у ночи свои тайны).
Взлетел к высоким облакам,
И повалился сильный неприятель!
И как легка была война,
(Таня, 11 лет)
Ну и в качестве заключительного примера ещё одно предложение — также, пожалуй, из сказки (её автор — Эдвард Дансейни, и я не вижу оснований отказать ему в имени Сказочника): “Вскоре длиннобородый старик в жёлтой одежде с взглядом, перед которым, казалось, проплывали пейзажи дальних стран, появился на пороге комнаты и сказал: «Всё готово»”. Вот предложение так предложение — уже не Вселенная, а Вселенные, миры!
На моего ученика (ему 14 лет) из этого предложения дохнула, посмотрела сама Африка.
Африка — сухое дыхание пустыни.
Африка — дикая травянистая степь.
Африка — ломаный звук в пустоте
От шаманского бубна.
И ещё:
Буря-глашатай кричит.
Воины-ветры
В шёлковых серых плащах
Стальными длинными копьями
Медленно убивают влагу…
И набухает, и набухает солнце…
Столб песка и мглы
Движется сюда.
(Дима, 14 лет)
И так далее.
Текст — предложение — слово — звук. “Не является ли язык хранилищем времени?”— размышлял И.Бродский. (“Слова, даже их звуки, гласные в особенности, почти осязаемые сосуды времени”.) Является, конечно, является, — не хватало только спорить с Бродским… Кто-то, однако, может возразить, что откупоривать сосуды — небезопасное занятие; кто знает, каким дымком потянет из открытого сосуда, кто явится нашим глазам? Что верно, то верно — не знает никто. Но, быть может, в этом незнании и есть мощная притягательность, которая всё завораживает и завораживает нас, как город, который построили не люди, а джинны?