Готовимся к сочинению

Темы по романам «Преступление и наказание» и «Идиот»

Тема 157а предполагает анализ одного из самых знаменитых эпизодов романа «Преступление и наказание» — сна об убийстве лошади. Обратим внимание на замечания автора о “чрезвычайном сходстве с действительностью” снов его героев, о том, что это “болезненный” и “страшный” сон. Достоевскому, как и его современнику Л.Толстому, суждено было открыть в душе человека подсознание — область, не подвластную разуму, закрытую для него (научная психология обратится к изучению подсознания только в XX веке). Поэтому так важны в его прозе сны героев, их бред, галлюцинации — словом, то, что выходит за пределы сознания, что неподконтрольно рассудку.

Конечно, следует особенно отметить тот факт, что Раскольников видит себя ребёнком. Детское в герое — будь это Соня или Лизавета, Разумихин или даже Раскольников — всегда связано с нравственным инстинктом, живущим в человеке и безошибочно различающим добро и зло. И в нашем эпизоде Раскольников — “бедный мальчик” — “с криком пробивается сквозь толпу к савраске, обхватывает её мёртвую, окровавленную морду и целует её, целует её в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку”. Сочувствие забитому, страдающему существу и ненависть к торжествующему злу составляют важную сторону характера Раскольникова — по мысли писателя, эта “идея-чувство” и вызвала теорию героя, его разрешение “крови по совести”. Горячий, честный, но заблуждающийся герой романа становится яснее в эпизоде первого сна.

Сама сцена избиения лошади перекликается со стихотворением Некрасова «До сумерек» (из цикла «О погоде»): стихотворная строка “И по плачущим, кротким глазам!” отразится в эпизоде романа: мальчик видит, как лошадь “секут по глазам, по самым глазам!” Едва ли стоит категорически утверждать, что некрасовское стихотворение стало источником описанной сцены — как известно, Достоевский в черновых записях к роману записал: “как одна загнанная лошадь, которую я видел в детстве” (Полн. собр. соч. Т. 7. С. 41); но стихотворение «До сумерек» вспомнит Иван Карамазов, чтобы доказать наше “историческое, непосредственное и ближайшее наслаждение истязанием битья”; “этого кто ж не видал, это русизм” (Полн. собр. соч. Т. 14. С. 219; кн. V, глава IV «Бунт»).

Неслучайно среди криков пьяной толпы слышится “Топором её, чего!” — ведь проснувшись, Раскольников воскликнет: “неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове”; после этого сна герой “отрекается от проклятой мечты”, сбрасывает с себя “страшное бремя” — сон обнаруживает его человеческую несовместимость с идеей убийства. Но автор заставляет героя узнать, что старуха завтра в семь вечера будет одна, и “проклятая мечта” вновь овладевает Раскольниковым.

Мужика, забившего лошадь, зовут Миколка; так же зовут и маляра, который примет на себя преступление Раскольникова, желая “страдание принять”. Эти два начала — злое и жертвенное — живут и в герое (неслучайна его фамилия, говорящая о расколе в его душе); но эти же два начала живут и в русском народе, о чём Достоевский писал и в романах, и в «Дневнике писателя». А сам мотив заезженной клячи отзовётся в словах умирающей Катерины Ивановны: “Уездили клячу!.. Надорвала-а-ась! — крикнула она отчаянно и ненавистно и грохнулась головой о подушку”.

Тема 158а обращается к первому разговору между Раскольниковым и приставом следственных дел Порфирием Петровичем. Главное в этом разговоре сразу бросается в глаза — это поединок между преступником и следователем. Раскольников подстраивает свой приход к Порфирию так, чтобы тот заметил его “искреннюю весёлость”, а следовательно — его полную невиновность: герою, так сказать, нечего бояться. Отметим и старание Родиона Романовича как можно натуральнее “сконфузиться” при разговоре о деньгах и вещах, и “ловко выделанное раздражение”, с которым он обращается к Разумихину, и его умение увидеть ловушку в вопросе следователя (о красильщиках).

При этом всё настораживает Раскольникова — и присутствие Замётова, и насмешливый взгляд Порфирия (“«Знает!” — промелькнуло в нём как молния”), и как бы невзначай оброненное “Я уже давно вас здесь поджидаю”; об отцовских часах, отданных им в заклад, он говорит, “стараясь особенно, чтобы задрожал голос”, но сразу же “трепещет”: “Натурально ли? Не преувеличил ли?” Главное испытание, ожидающее героя, — это разговор о его статье. Статью вначале излагает Порфирий — это, конечно, неслучайно: как показал М.М. Бахтин («Проблемы поэтики Достоевского»), романы Достоевского представляют собой великий диалог, хор “неслиянных голосов”, каждый из которых ориентирован на чужое слово, его — это слово — угадывает, ловит, на него отвечает. И, конечно, трансформирует, искажает (“Раскольников усмехнулся усиленному и умышленному искажению своей идеи”). Потом статью (идею) излагает сам герой — и простодушный (а это, по Достоевскому, вовсе не значит глупый) Разумихин сформулирует главную мысль Раскольникова: “что действительно оригинально во всём этом, — и действительно принадлежит одному тебе, к моему ужасу, — это то, что всё-таки кровь по совести разрешаешь…” Разрешает Раскольников кровь по совести не всем, а лишь высшему разряду, тем, кто призван сказать новое слово. Остальным же — материалу, толпе, обыкновенным, тварям дрожащим — остаётся только повиноваться.

Теперь зададим себе вопрос: почему Порфирий Петрович так лично озлоблен против Раскольникова (это особенно проявится во второй их встрече, в конторе, когда противники будут, по словам следователя, представлять палача и жертвочку)? Конечно, мы помним, что социальная роль героя у Достоевского (ещё с «Бедных людей») всегда менее важна, чем идейная, что его бедный студент Раскольников гораздо ближе к помещику Свидригайлову, чем к другому бедному студенту — Разумихину, что следователь в романе предпочитает действовать “не по форме” — и всё же? Блестящий анализ характера Порфирия Петровича, его места в романе «Преступление и наказание» содержится в статье Ю.Ф. Карякина «Человек в человеке» (Вопросы литературы. 1971. № 7) — по сути дела, открытие этого характера; и статья эта ничуть не устарела. Дело в том, что персонажи Достоевского общаются прежде всего своими идеями — а идея Порфирия сродни раскольниковской. “Статейку вашу я прочёл как знакомую”, — скажет следователь в третью встречу с Раскольниковым, потому и неслучаен вопрос его в первом разговоре: “Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с...” Герой Достоевского не может не испытать своей идеи — это первое; а если всё “прахом пошло”, если не решился, значит, Порфирий считает себя лично задетым раскольниковской идеей — ведь Родион Романович его в материал зачислил. А что из этого следует — сказано уже в первом разговоре: “Vive la guerre eternelle” (“Да здравствует вековечная война”); та самая война всех против всех, что приснилась герою на каторге. Вот и мстит Порфирий за презрение к себе, за то, что его — не ставшего Наполеоном — в материал определили.

Жаль, что мало места — а ведь здесь ещё и спор с социалистами (“среда заела”), с их пониманием преступления (спор начался ещё в «Записках из Мёртвого Дома»); и разговор о Новом Иерусалиме и воскресении Лазаря (вспомним, что именно этот эпизод Иоаннова Евангелия читает Соня Раскольникову) — Раскольников неслучайно запинается, когда говорит, что он в Бога верит — он, конечно, не верит, но признайся он в неверии, Порфирий поймёт это как признание в убийстве. И, конечно, следует соотнести (хотя бы коротко) этот разговор с двумя последующими встречами: во второй Порфирий будет предельно злобен и мстителен, но Миколка, появившийся неожиданно для самого следователя (не этот “сюрпризик” готовил он Раскольникову), изменит Порфирия, “снимет” его бесчеловечную идею и возродит его; в третий раз следователь придёт к Родиону Романовичу, чтобы спасти того от нравственной гибели…

Тема 159б («Сцена сожжения денег Настасьей Филипповной») сформулирована неточно: во-первых, эпизод этот содержится не в 15-й, а в 16-й главе первой части романа, а во-вторых, деньги, брошенные в камин, как известно, не сгорели. Здесь, в этой сцене, один из важнейших композиционных мотивов прозы Достоевского — “все вместе”, или скандал (ср. поминки в «Преступлении и наказании»). В этом эпизоде связываются многие узлы романа и все действующие лица отчётливо проявляют свой характер.

У каждого из гостей, собравшихся на именины Настасьи Филипповны, свой интерес: Тоцкий собирается освободиться от своей содержанки, пристроив её в жёны Гане Иволгину; Ганя не любит Настасью Филипповну (она даже говорит, что он её ненавидит), но одержим идеей “стать Ротшильдом” — деньги, которые он получит от Тоцкого, дадут ему, мучительно переживающему свою бедность и ничтожество, чувство власти и независимости; генерал Епанчин дарит Настасье Филипповне жемчуг с явным расчётом на её благосклонность; князь поражён силой страдания этой женщины и готов умереть за неё; Рогожин, приехавший со своей компанией, привёз сто тысяч, как и обещал, и готов всё отдать за любовь Настасьи Филипповны. Тут же, на вечере у Н.Ф., выясняется, что Мышкин стал наследником огромного состояния — он “за честь сочтёт” взять Н.Ф. в жёны, но она не хочет его “сгубить” и отправляется с Рогожиным. Но перед тем как уехать, она хочет испытать Ганю Иволгина: она бросает в огонь сто тысяч рублей и обещает их отдать Гавриле Ардалионовичу, если только тот их из огня достанет.

Герои Достоевского любят испытывать себя, а ещё чаще — других. Собственно, таким испытанием гостей Н.Ф. была игра в пети-жё (предложил её Фердыщенко, но мысль эта понравилась Настасье Филипповне — “в желаниях своих Настасья Филипповна всегда была неудержима и беспощадна”, — пишет Достоевский). Таким же испытанием становится фантазия Н.Ф. — бросить пачку в огонь, чтобы на Ганину душу “в последний раз посмотреть”: Фердыщенко и Лебедев просят позволить им достать деньги из огня, Рогожин “упивается” зрелищем своей “королевы” — “Вот это так по-нашему!” — кричит он в восторге; “безудерж” (словечко из «Братьев Карамазовых») всегда отличал героев Достоевского. Ганя пошёл к дверям, но “зашатался и грохнулся в обморок” — его натура не выдержала предельной нагрузки, которой испытывала его Н.Ф. (и сам Достоевский). Князь, наблюдавший всю эту сцену “грустно и молча”, бросается догонять Н.Ф. — он понимает, что она тоже в предельном напряжении, которое может разрешиться каким-либо чудовищным поступком.

Формулировка темы 158б содержит грубую фактическую ошибку (на неё наша газета указала ещё год назад, но в этом году ошибка повторилась): Настасья Филипповна собирается венчаться не с Рогожиным, а с князем; впрочем, венчание не состоится, так как в последний момент Н.Ф. бросается к Рогожину (он стоит в толпе) и просит его увезти её. Не очень понятен выбор этого эпизода для анализа на выпускном сочинении — если оставаться в пределах, указанных темой, нельзя извлечь из предложенной сцены ничего особенно существенного. Прямым текстом сказано, что любовь князя к Н.Ф. — это “как бы влечение к какому-то жалкому и больному ребёнку”; её же согласие на свадьбу вызвано было множеством не до конца ясных и князю, да и читателю (Достоевский, как обычно, не договаривает о своих героях) чувств — здесь и ненависть к сопернице, Аглае Епанчиной, и страх перед Рогожиным (неслучайно дней за пять до свадьбы она “кричала, что Рогожин спрятан в саду <…> что он убьёт её ночью… зарежет!”), и любовь к князю, который первый в ней “честную” увидел. Важно и стремление гордой и униженной Н.Ф. “поднять голову” перед толпой, “затмить всех вкусом и богатством своего наряда”; здесь же упомянута истерика накануне венчания, когда Н.Ф. со слезами обнимает ноги князя и кричит: “Что я с тобой-то делаю!” — мысль, что она губит “младенца”, высказанная ещё в сцене именин, неотступно преследует героиню и, в конце концов, заставляет её убежать из-под венца. В реакции князя на произошедшее важно, что он отчасти предчувствовал это; можно было бы отметить и поведение князя с любопытными, пришедшими к нему; как сказал Лебедев, цитируя Писание: “Утаил от премудрых и разумных и открыл младенцам”.

Что касается темы 156б, то она нова только внешне: на самом деле, это другими словами сформулированная тема 154б: «Образ князя Мышкина и проблема авторского идеала в романе Ф.М. Достоевского “Идиот”». Её мы комментировали в прошлом году (см. № 20/2004. С. 14–15, 18).