О Пушкине, о завучах… о планах…

“Ложь перед самим собой, выставляемая за правду, губит всю жизнь” (Л.Н. Толстой). (По одному или нескольким произведениям русской литературы XIX века.)

Из экзаменационных тем 2004 года

У меня есть друг, много лет проживший в актёрском общежитии. Однажды он опоздал на репетицию. Видимо, день, в который произошло именно это опоздание, был особенным. И человек, отвечавший за присутствие актёров именно на этой репетиции, потребовал объяснений. А опоздание моего друга тоже было особенным из-за количества субъективных, а главное — объективных причин. В результате сложения этих обстоятельств и умножения на темперамент всех действующих лиц этой истории появился рассказ «Объяснительная», который потом и по радио звучал, и в книжку попал. А вспомнила я об этой истории, потому что сама попала в подобную и веду себя очень похоже. Вместо того чтобы писать эти строки, мне необходимо было бы сейчас заняться составлением объяснительной записки — документа, объясняющего, почему отставание в прохождении программы по литературе в 9-м классе достигло таких размеров, что вслух и произнести нельзя: программа — документ государственный и за её невыполнение много кого наказывают. Написать объяснительную записку мне нетрудно. Но для выражения чувств, мною испытываемых, рамки официально-делового стиля слишком тесны.

Планирование — дело полезное, оно учителя в рамках держит, распыляться не даёт. Против этого, я думаю, никто возражать не будет. Первый урок планирования я получила в самом начале работы в школе, куда пришла в 1982 году (помните, это было время, когда в журнале «Русский язык в школе» печатали статьи о «Продовольственной программе на уроках русского языка»?). Первого сентября за парты уселись ученики четвёртого “А” и “Б”, и мы начали с ними повторять “изученное в 1–3-м классах”. Я была учителем неопытным, и это самое “изученное” почему-то никак не хотело повторяться. Проходили недели, а я каждый урок выводила слово “повторение” в графе «Тема урока». Когда, наконец расправившись с бумажной работой начала учебного года, завуч заглянула ко мне на урок и в журнал, то пришла в ужас. Мне быстро и доходчиво объяснили, что такое программа и её прохождение, и я поняла все прелести своего трёхлетнего статуса “молодого специалиста”: учить можно — наказать нельзя.

Следующий уровень овладения сложной наукой соответствия программе и плану я прошла на пятом году своей работы, когда начала работать в 9-м (это было до перехода на четырёхлетнее начальное образование) классе. Заглянув в программу и увидев там: «Достоевский Ф.М. — 5 часов», я чуть не в слезах пошла к завучу (правда, уже другому). “Тебе зачем 1 час «Этики и психологии семейной жизни» (если кто не знает — это такой предмет был) протарифицировали?” — было мне ответом. Так я осваивала на практике интеграцию учебных предметов. Вообще, время тогда было для учителя очень сложное, но как оттачивалось мастерство! Приходилось всё время быть начеку: существовали такие методисты-виртуозы, которые, приходя на урок, сверяли потом тему его с записанной в журнале, и не дай Бог, если в дневнике у ученика к этому уроку было домашнее задание не из того параграфа!

Чуть позже я узнала, что есть учителя, которые МОГУТ! СЕБЕ! ПОЗВОЛИТЬ! (моё ощущение в тот момент): познакомилась с Евгением Николаевичем Ильиным, который оказал на меня огромное влияние. Правда, с его методико-педагогическими принципами я очень скоро стала спорить, но до сих пор благодарна ему за удивительное чувство свободы, которое тогда ощутила. Правда, и тут было не всё до конца честно. Заполнения журнала от Ильина никто не требовал. А ещё выяснилось, что за неделю-две до выпускных экзаменов он закрывал двери для всех гостей и готовил своих учеников к написанию СОЧИНЕНИЯ-КАК-НАДО.

Потом мы стали жить в другой стране, это вообще способствовало укреплению чувства свободы. Мне посчастливилось найти программу, содержание которой вполне соответствовало моим представлениям о том, чем нужно заниматься на уроках литературы. Я познакомилась с учителями, профессиональное общение с которыми необыкновенно обогатило меня. Я проработала в школе двадцать два года, но вопросов у меня теперь гораздо больше, чем в первые годы работы. И ответить на них не то чтобы никто не может, но почему-то все от этих вопросов уходят. Вопросов-то много, но все они сводятся к одному: зачем мы врём?

Я конформист: такая, видно, натура, да и “мяли много”. И очень не люблю ездить в автобусе без билета. Но как это ни ужасно, должна признаться, что я преступница. Я не выполню в этом году программу по литературе. Потому что сейчас, в конце февраля, мы говорим о южных поэмах Пушкина. А пьесу Грибоедова мы ещё не изучали, потому что мы её читаем “вместе с Пушкиным” в Михайловском — когда Пущин привезёт. Мои ученики не победили на окружной олимпиаде (а следующий уровень — только через неё) в середине января, потому что не могли ответить на фактические вопросы о Грибоедове и Пушкине. Если кто-то из них захочет после 9-го класса уйти в другую школу, то “останется без” «Героя нашего времени» и Гоголя, которых я точно буду изучать в 10-м. Как уже много лет (и большинство учителей поступают так же) начинаю 11-й класс с Чехова, а заканчиваю… Нет, я лучше не буду говорить, чем заканчивается у меня 11-й. Я абсолютно уверена, что подавляющее большинство моих коллег находятся в точно такой же ситуации.

Я не подрываю устои, но “чтоб продлилась жизнь моя” учительская, я должна получить ответы на вопросы, которые меня мучают. Почему мы всё время врём? И кому? Кто он — “незримый кто-то”, “чёрный кто-то”?

Пусть мне честно объяснят, какой я преподаю предмет. Я понимаю, что литература — это искусство. Но тогда — что преподаю я? Моя дочь сейчас заканчивает филологический факультет РГГУ, у неё в зачётке названия отдельных дисциплин: анализ поэтического текста, анализ прозаического текста, анализ драматического произведения, теоретическая поэтика, историческая поэтика, теория литературы, история литературы… Мои ученики всё это должны освоить за четыре часа в неделю, а в параллельном классе за три. (Мне могут возразить: где филфак вуза, а где школьный класс? Но ведь темы выпускных сочинений, на которые нас ориентирует министерство, свидетельствуют о том, что расстояние между ними практически отсутствует. Впрочем, об этом так много было сказано в последнее время, что не стоит повторяться.) А ещё риторика и стилистика, потому как должны научиться устно и письменно высказываться на филологическую тему. И высказываться в строго отведённое уроками время, подчиняя расписанию настроение, вдохновение, творчество. И не только на филологическую, а вообще не потерять способность высказываться, потому что ни один учебный предмет в школе этому не учит — на тестовые задания отвечаем.

Объяснительную я писать не стану, сдам новый вариант планирования. Завуч, который положит его в папку, и так всё понимает, и бумага нужна не для него — просто “палочки должны быть поперпендикулярны”. И силы для работы пока ещё находятся, из каких-то скрытых резервов берутся — стоит перечитать «Капитанскую дочку» и в четвёртой главе споткнуться о фразу: “Комендант по собственной охоте учил иногда своих солдат; но ещё не мог добиться, чтобы они все знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста”. (Я всегда пересказываю ученикам поразивший меня фрагмент выступления академика А.М. Панченко — слова о его бабушке, которая учила мальчика, как различать правую и левую руку: “А вот которой крестишься — та и правая”.) Куда поворачиваться, какая сторона правая? В сторону ученика, который пальцем водит по строчке в расписании уроков, где буквы «Л-И-Т-Е-Р-А-Т-У-Р-А», а на самом деле это для него сегодня “Татьяна-Надежда-Ирина-Владимир-Ивановна-Петрович+Пушкин”. Вот ему врать нельзя и от его ответов уйти не так-то просто, потому и отстаю на… нет, лучше не скажу.