Архив
Перечитаем заново
Александр Шуралёв
Александр Михайлович ШУРАЛЁВ (1958) — зам. директора по учебной работе Кушнаренковского педагогического колледжа, Республика Башкортостан.
При свете вечности
Мотивы и образы творений великого датского сказочника по праву принадлежат вечности, отражая её в мастерски высвеченных многоликих оттенках повседневности. Читая Андерсена, мы убеждаемся в том, что вечность складывается не из холодных льдин, как это безуспешно пытался сделать нравственно раненный осколками троллевского зеркала Кай в чертогах Снежной королевы, а из подробностей бытия, согретых страдающими, верящими и любящими сердцами таких героев, как Герда, Дюймовочка, Элиза.
Вот почему черты вечности, проступающие на страницах андерсеновских сказок, угадываются нами, читателями, в книгах других выдающихся мастеров словесного искусства.
Иногда такое совпадение настолько полно, что мы вправе считать его художественной реминисценцией, но реминисценцией непредусмотренной, возникшей стихийно по причине того, что идеи, как говорится, носятся в воздухе. К числу таких совпадений, вероятно, следует отнести и образ Ивана Северьяновича Флягина из повести Н.С. Лескова «Очарованный странник» (1873) в сравнении с бутылкой из сказки Г.Х. Андерсена «Бутылочное горлышко» (Flaskehalsen; 1858; первый русский книжный перевод — 1868, затем 1872).
Вот отчётливо совпадающие мотивы и образы сказки и повести.
Фамилия лесковского странника говорящая. Фляга — в русском обиходе — дорожная бутыль, атрибут путешественников, странников.
“Да, я помню всё так живо, как будто дело было вчера! Много я пережила, как подумаю, прошла через огонь и воду, побывала и под землёю и в поднебесье, не то что другие!..” — говорит о себе андерсеновская бутылка (сказка цитируется в переводе А.Ганзен по изд.: Андерсен Г.Х. Сказки и истории: В 2 т. Л., 1959. Т. 2. С. 22, 26–28, 30, 31).
“Я ведь много что поисходил, мне довелось быть — и на конях, и под конями, и в плену был, и воевал, и сам людей бил, и меня увечили, так что, может быть, не всякий бы вынес”, — рассказывает о себе лесковский Флягин.
Бутылка в сказке Андерсена наполнялась вином, болотной водицей, горькой целебной настойкой, семенами, в неё помещали клочок бумаги с последними словами тонущего вместе со своим кораблем штурмана и свечу во время праздничной иллюминации.
Многократно испытываемый судьбой Флягин перепробовал на своём веку много жизненных ролей. Он был и невольным убийцей, и форейтором, и спасателем, и птицеводом, и живодёром, и камнедробильщиком, и самоубийцей, и вором, и беглецом, и наёмным работником, и нянькой, и драчуном, и перепорщиком, и лекарем, и многожёнцем, и инвалидом, и пиротехником, и подёнщиком, и конэсером, и пьяницей, и солдатом, и офицером, и писарем, и артистом, и монахом, и странником. Подобно дорожной бутыли (фляге), его душа наполнялась каплями крови, пота и слёз.
Андерсеновская бутылка, оказавшись на чужбине, ощутила, “не понимать <…> языка, на котором говорят вокруг, — большая потеря!”
“Она не понимала ни слова из того, что говорилось вокруг неё: говорили на каком-то чужом, незнакомом ей языке, а не на том, к которому она привыкла на родине <…>
Бутылка же простояла в шкафу ещё с год, потом попала на чердак, где вся покрылась пылью и паутиной. Стоя там, она вспоминала лучшие дни, когда из неё наливали красное вино в зелёном лесу, когда она качалась на морских волнах, нося в себе тайну, письмо, последнее прости!..”
Лесковскому Флягину были чужды обычаи, и даже пища степняков, у которых он находился в плену, и по-новому ему открылось здесь, в степи, то, что казалось привычным и незаметным там, на родине. “Ах, судари, как это всё с детства памятное житьё пойдёт вспоминаться, и понапрёт на душу, и станет вдруг загнетать на печенях, что где ты пропадаешь, ото всего этого счастия отлучён…“
Вернувшись волею судьбы на родину, бутылка испытала настоящую радость.
“Бутылка понимала каждое слово; говорили на том же языке, который она слышала, выйдя из плавильной печи <…> Она опять очутилась дома, на родине! От радости она чуть было не выпрыгнула из рук и едва обратила внимание на то, что её откупорили, опорожнили, а потом поставили в подвал, где и забыли. Но дома хорошо и в подвале”.
Флягина на родине, куда ему всё-таки удалось бежать после десяти лет степного плена, высекли и выпороли сначала по-старому, в разрядной избе, а потом по-новому, на крыльце, перед конторою, при всех людях. Но он, несмотря на такую жестокую встречу, был рад своему возвращению. “Отрадно я себя тут-то почувствовал, через столько лет совершенно свободным человеком…”
Причина мирской разобщённости, неспособности узнать, услышать и понять друг друга заключается в том, что каждый прежде всего думает только о самом себе. Такова одна из основных мыслей, выраженных и в сказке, и в повести.
“На глаза у старой девушки навернулись слёзы; она стала вспоминать друга юных лет, помолвку в лесу, тост за их здоровье, подумала и о первом поцелуе <…> О многом вспоминала и думала она, только не о том, что за окном, так близко от неё находится ещё одно напоминание о том времени — горлышко той самой бутылки, из которой с таким шумом вышибло пробку, когда пили за здоровье обручённых. Да и само горлышко не узнало старой знакомой, отчасти потому, что оно и не слушало, когда она рассказывала, а главным образом потому, что думало только о себе”.
Пропутешествовав по миру, достигнув “зенита своего жизненного пути”, бутылка упала с воздушного шара на крышу дома и разбилась. Уцелевшее бутылочное горлышко стало поилкой в птичьей клетке в бедной чердачной каморке с окошком на солнечную сторону. “…Его заткнули пробкой, перевернули верхним концом вниз — такие перемены часто случаются на свете, — налили в него свежей воды и повесили к клетке, в которой так и заливалась коноплянка”.
Солнечная сторона — единственное светлое из оставшегося в одинокой жизни пожилой девушки. Но, потеряв, казалось бы, всё, что составляет человеческое счастье, она не утратила способности дарить радость людям, быть им полезной.
“— Право тебе незачем тратить двух ригсдалеров на свадебный венок для дочки! — говорила старая девушка. — Возьми мою мирту! Видишь, какая чудесная, вся в цветах! Она выросла из отростка той мирты, что ты подарила мне на другой день после моей помолвки. Я собиралась свить из неё венок ко дню своей свадьбы, но этого дня я так и не дождалась! Закрылись те очи, что должны были светить мне на радость и счастье всю жизнь! На дне морском сладко спит мой милый жених… Мирта состарилась, а я ещё больше! Когда же она начала засыхать, я взяла от неё последнюю свежую веточку и посадила её в землю. Вот как она разрослась и попадёт-таки на свадьбу: мы совьём из её ветвей свадебный венок для твоей дочки!”
Очарованный красотой природы Флягин мучительно горько приходит к пониманию красоты человеческой. Тоска по родине, соединившись с тоской по Грушеньке, подвигает его на служение народу. Перенеся много потерь, всю жизнь погибающий просто так, он хочет погибнуть не в пустую.
“— Разве вы и сами собираетесь идти воевать?
— А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть хочется”.
Из художественных подробностей сказки и повести складывается простая истина.
Суть существования в том, чтобы принести некоторую пользу окружающим, благодаря чему они даже в самые тёмные часы своей жизни почувствовали бы себя находящимися на солнечной стороне.
“В боковых аллеях тоже была устроена иллюминация, хоть и не такая блестящая, как в главных, но вполне достаточная, чтобы люди не спотыкались впотьмах. Здесь, между кустами, были расставлены бутылки с воткнутыми в них зажжёнными свечами; здесь-то находилась и наша бутылка, которой суждено было в конце концов послужить стаканчиком для птички <…> Сама бутылка, правда, стояла в боковой аллее, но тут-то и можно было помечтать; она держала свечу — служила и для красы и для пользы, а в этом-то вся и суть” (курсив мой. — А.Ш.).
Так удивительно полно совпадают ключевые мотивы и образы сказки Андерсена «Бутылочное горлышко» и повести Лескова «Очарованный странник», сохраняющих в многообразии оттенков национальную и авторскую самобытность и в то же время отражающих на своих страницах солнечный свет вечности, согревающий и объединяющий тех, кто жил, живёт и будет жить на земле.