Штудии

Тамара ВЕТРОВА

---

Тамара Викторовна ВЕТРОВА (1955) — преподаватель словесности Детской школы искусств г. Лесного Свердловской области.

Лучший из читателей

Много лет назад я прочитала историю о том, как майор Ковалёв лишился носа — обнаружил, как известно, на лице гладкое место… Помнится, я удивилась. То есть само фантастическое происшествие меня не особенно смутило; к восприятию фантастического мы готовы иногда значительно лучше, чем принято думать; обескураживало другое. Я имею в виду острую необходимость (запрограммированную школой) отыскать в тексте великого писателя великий смысл (желательно, конечно, обличительный) или хоть какой-нибудь — на крайний случай… Но ничего такого не получалось. Потому что повесть Гоголя не походила, к примеру, на «Песню о Буревестнике», полную иносказаний, но в целом понятную даже малограмотному восьмикласснику…

В общем, Некто (Нос) расхаживал по Петербургу, откликался, хотя и маловразумительно, на горькие замечания майора; между прочим, молился в церкви!

Признаться, какое-то время этот Нос гипнотизировал меня, то есть буквально вся эта умопомрачительная фигура… Его манера и то, как его брови “несколько нахмурились”; достоинство его ответов, все эти “ничего решительно не понимаю” и “изъяснитесь удовлетворительнее”; и вообще — нос, который вчера только сидел на лице, а сегодня щеголял в мундире! И сам имел “лицо своё”, которое “прятал в воротник”! Так вот, этот нос (Нос) в два счёта заслонил от меня предполагаемую проблематику, все вопросы, как сказали бы в прежние времена… Ловко передвигаясь по Невскому, Нос увлёк моё внимание в область, возможно, и не описанную Гоголем; известно: “Чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия”. Что там, в этих “скрытых туманом” областях? О которых “решительно ничего неизвестно”?

Чудный и никак не объяснённый Нос, безусловно, самодостаточен; а намёк на таинственные, скрытые туманом происшествия — не более чем намёк; а Нос — вот он, достоверен до последней пуговицы! Какого же ещё смысла прикажете искать?!

А теперь я кое-что скажу по предмету, куда менее интересному, чем сбежавший нос майора Ковалёва: скажу о школьном сочинении, вернее даже, о знакомой всем школьникам — авторам сочинений — словесной фигуре: “Этим Гоголь хотел сказать”, или “Горький призывал…”, или “Пушкин верил…”. Конечно, доискиваться до убеждений людей, которые жили (и умерли) много лет назад, — не слишком весёлое занятие, особенно для молодых людей, покуда лишённых собственных убеждений… Скорбный труд… Однако сочинение-то написать всё-таки нужно, и старшеклассник, подсобравшись, бойко рассуждает о проблеме народности в произведениях Некрасова (да и в произведениях других русских писателей также; потому что все любили народ, а иначе их в школьную программу не включили бы, верно?). В общем, рассуждает о народности и о гражданственности и об образах, само собой: “В Евгении Онегине Пушкин показал…”, “Гоголь хотел сказать…”.

Что дальше? Это хорошо известно. Сочинение написано — вначале в школе, потом в институте. Таким образом, с Пушкиным, Некрасовым, Гоголем и всеми остальными покончено — чаще всего на всю оставшуюся жизнь (а заодно покончено, уж извините, и с народностью, и с гражданственностью). Не думаю, что хоть кто-то выигрывает от подобного положения вещей: ученик? общество (в котором гражданственность продолжает оставаться дефицитом)? школа? Никто не выигрывает. Однако метод остаётся незыблемым, как закон природы: анализ в единстве формы и содержания. Хотя — какая там форма? С содержанием бы разобраться…

…Один из героев Стругацких предлагает своему собеседнику: “А ты попробуй поставить в центр мироздания не Землю, а Солнце”. Между писателем и читателем я лично выбираю писателя, но в в центр готова поставить именно читателя; назначить Солнцем… Почему? Вовсе не оттого, что искусство или, в частности, литература принадлежит народу; никто никому не принадлежит, слава Богу… А вот то, что жизнь литературного произведения невозможна без читателя, от этого никуда не деться (хорошо бы, конечно, чтобы было устроено как-то иначе, — но увы! И ещё: книги, которые десятилетия, а то и больше дожидались своего читателя, только подтверждают это).

Итак, читатель. Малопривлекательный выбор между Пушкиным и простодушным восьмиклассником, и всё же…

Данное действие (то есть перемещение читателя с периферии в центр) порождает как минимум три простых вопроса: что полезнее — узнать авторскую позицию или составить свою? Узнать чужое мнение о книге или составить своё? И наконец: в чём преимущества собственного прочтения?

Три вопроса? Ну нет, один-единственный: как превратить читателя — в Читателя? Азбука, первые шаги…

Русские народные сказки являются общепризнанным стартом для юного читателя (хотя именно ребёнку они нередко менее интересны, чем принято считать; “что за прелесть эти сказки” становится понятным, как известно, позднее — если становится, конечно…). Моя шестнадцатилетняя ученица призналась в сочинении: “Русские сказки когда-то казались мне примитивными, дикими, воинственными”. Как же разглядеть в “дикости” поэзию, в “воинственности” — эпическую мощь; как увидеть за “примитивной” формой изощрённый язык символов (о котором смутно догадывался другой мой ученик тринадцати лет: “Чтение русских сказок как распутывание клубка, в котором надо выбрать именно ту нить, что не оборвётся!”? Как увидеть, а главное — зачем? Потому что в этих вопросах не одни лишь русские народные сказки; в них Гоголь и Достоевский, Толстой и Пушкин — русская литература; литература…

Некоторые комментарии наводят нас на “правильный” ответ: “В русских народных сказках — вековечные чаяния народа о лучшей доле”. Пусть так, прекрасно! Но почему Емеля до последнего не сходит с печи, однако ж получает и царство, и царскую дочь? И почему Илья Муромец вошёл в русскую фольклорную историю не как инвалид, а как богатырь? И, уж извините, сакраментальный вопрос: почему дуракам везёт — в русских народных сказках в особенности?

На мой взгляд, эти вопросы исключительно важны, то есть важно, чтобы они возникли, потому что, не возникнув на данной ступени, они не возникнут и позднее… К примеру: зачем принц в сказке Андерсена ищет именно капризную невесту («Принцесса на горошине»)? Или — если подумать не только о сказках — что такого преступного совершает гоголевский Чичиков, покупая мёртвые души (когда все кругом продают— живых!)? (Этот замечательный вопрос задал, по-моему, В.Набоков.) И почему у Гончарова чем положительнее герой, тем примитивнее, схематичней? Почему так захватывающе впечатляющи все монстры в произведениях Гоголя, все его “нетопыри” (по выражению того же Набокова)? Почему, в самом деле, так красивы все эти уроды русской литературы? И какую мораль или идею можно вынести из подобного заключения: “Без носа человек — чёрт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин…”?

Бесперспективно (да и просто некорректно) всерьёз дискутировать, насколько важны все составляющие анализа литературного произведения для понимания единства формы и содержания (у любого здания должны быть не одни только окна и двери и не одна труба, из которой идёт дым; фундамент нужен тоже).

Ученик получает представление об эпохе создания художественного произведения; он знакомится с биографией писателя; далее доходит дело до идейной проблематики произведения… Далее? Далее — всё. На Нос, который бестолково шляется по Невскому, и на страдания майора Ковалёва, лишённого носа, у него просто не остаётся времени! Да и что такое в самом деле этот нос!

Результат? В результате, обращаясь к значительному и пренебрегая пустяками, отыскивая то, что сказал автор, и не замечая несказанного, мы отказываемся от открытия самых золотоносных (скрытых от глаз) слоёв художественного произведения; перечёркивая собственное мнение (а это совсем не обязательно дежурное восхищение; это и недоумение, и непонимание, и когда смешно только тебе, а всем остальным не смешно!). Итак, перечёркивая собственное мнение, мы перечёркиваем формулу вечности книги и получаем вместо неё действительно “совершенно гладкое место”! Потому что поручик, стаскивающий свой “бессмертный сапог”, описанный писателем Гоголем, жив до той поры, пока жив его бессмертный читатель — Набоков, возможно, лучший из читателей Гоголя… И герой Шукшина был поистине творческим читателем, когда сообразил, кто правит птицей-тройкой (чего не скажешь об авторах учебника литературы, которые твёрдо знают, что птица-тройка — символ будущей России). Не хватает только, чтобы они оказались правы… Но, слава Богу, нету ответа…