Архив
ФАКУЛЬТАТИВ
Ольга БАРАНОВА
Ольга Сергеевна БАРАНОВА (1956) — учитель гимназии № 1 г. Полярные Зори Мурманской области, постоянный автор «Литературы».
О чём плачет скрипка Ротшильда?
По рассказам А.П. Чехова и И.Грековой
Когда современный автор называет своё произведение так же, как и классик, это всегда интересно. Возникают мысли о параллелях, о том, что всё в мире повторяется и что людская природа неизменна во все времена*.
* См. статью О.С. Барановой «Чем страшна Пиковая Дама?» (по повести А.С. Пушкина и рассказу Л.Улицкой) // Литература. 2004. № 4.
Несмотря на то, что у Грековой много цитат из чеховского рассказа и текст буквально пересказывается (это обусловлено сюжетом), всё же возникает потребность перечитать его, вспомнить. Чеховский герой Яков Иванов — крепкий высокий старик семидесяти лет — гробовщик в маленьком городке. “Кроме мастерства, небольшой доход приносила ему игра на скрипке”. Если говорить о характере Якова, то он “никогда не бывал в хорошем расположении духа”. В чём же причина? Герой считает, что постоянно терпит страшные убытки. Помните, как у И.Ильфа и Е.Петрова в «Двенадцати стульях»: “Люди в городе N умирали редко”, а похоронных дел мастер Безенчук “целыми днями шатался по городу, выпытывая, не умер ли кто”. Вот и Яков рассчитывал на дорогой заказ, а клиент “уехал в губернский город лечиться и взял да там и умер. Вот вам и убыток...” Старик считает, что его жизнь “прошла без пользы, без всякого удовольствия”, но не потому, что он мало видел радости, а потому, что упустил много денег, “впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад — там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берёт”. Свою обиду на жизнь Яков вымещал на робкой и несчастной жене, на рыжем тощем музыканте из еврейского оркестра, по иронии судьбы носившем фамилию известного богача Ротшильда. А ведь бедняк всегда уважал Якова за талант скрипача-исполнителя и не сделал ему ничего плохого. В дом к Якову приходит горе: единственный близкий, родной человек — жена Марфа — при смерти. Прежде бледная, робкая и несчастная Марфа перед смертью удивила Якова: “Лицо у неё было розовое от жара, необыкновенно ясное и радостное”. “Глядя на старуху, Яков почему-то вспомнил, что за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал её, не пожалел, ни разу не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на неё, бранил за убытки, бросался на неё с кулаками; правда, он никогда не бил её, но всё-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду. И он понял, отчего у неё теперь такое странное, радостное лицо, и ему стало жутко”. Её болезнь и смерть гробовщик тоже рассматривает с точки зрения денег, экономит на всём. Смастерив гроб, он записывает в свою книжку: “Марфе Ивановой гроб — 2 р. 40 к.”. Зачем и кому нужна эта запись? Убытки? Чёрствость? Привычка? Далее Чехов пишет: “Прощаясь в последний раз с женой, он потрогал рукой гроб и подумал: «Хорошая работа!»”.
Какой же сюжет положен в основу одноимённого рассказа И.Грековой? Как говорится, это совсем другая история. И всё же точек соприкосновения немало.
Приятельствуют две женщины: непрактичная интеллигентная учительница литературы Рита Петровна и лифтёрша Полина Ивановна. По мнению соседки, Рита совсем не умеет жить: не удержала в руках мужа, мало зарабатывает, не умеет копить, а деньги тратит на книги, кофе и сигареты. Вечно подрабатывающая Полина Ивановна — современная копия чеховского героя. Её муж, инвалид войны Николай Иванович, получает бесплатную путёвку на курорт. По мнению лифтёрши, это “хорошо, да не очень. С одного боку хорошо. Почти месяц — двадцать четыре дня — не поить его, не кормить: экономия. И свету меньше сгорит. Он по вечерам читать любит — борюсь с этим... Боюсь, загуляет он там с приятелями-инвалидами. Я ему денег в обрез дала: дорога туда-обратно. На эти деньги не разгуляешься”. На просьбу мужа выслать денег на дорогу Полина Ивановна заявляет непреклонно: “Как же, выслала! Держи карман! Я эти деньги горбом зарабатываю, тру-скребу, а ему на забаву. Нет уж, пускай сам, как хочет, выпутывается. Меня тут нет”.
Своё отношение к этому эпизоду писательница передаёт через реакцию учительницы: “У Риты защемило сердце. Вспомнила она Николая Ивановича, скромного, лысого, с палочкой, со скрюченной правой рукой и полуподвижной левой, как приходил он к ней чинить пылесос, как не хотел брать денег за починку, как, сопротивляясь, всё-таки взял, и какие у него были грустные глаза... У Риты даже в носу защипало”.
Сердобольные соседи по палате скинулись инвалиду на билет, а скряга жена всё не унимается: “На одну заварку сколько идёт! Говорю: «Пей пожиже», — а он погуще норовит. А сколько я из-за него работы пропустила! В дорогу собирала — раз. К Софье Петровне не пошла, из шестого подъезда. Встречала — целый отгул на него потратила. Это что же? тридцать рублей как не было!”
Вот тут-то и приходит в голову Рите навязчивая мысль, что где-то об этом она уже читала. Да ведь это чеховский рассказ «Скрипка Ротшильда»! С трудом уговорила она послушать его Полину Ивановну. Следуя извечной учительской привычке, пыталась Рита воздействовать на соседку силой классической литературы: читала, кое-где пересказывала текст своими словами. Результат неожиданный: слёзы Полины Ивановны и её слова: “Тоже жизнь у него не очень весёлая. Шугаю я его да шпыняю — только и радости. Пойдём в кино, билет — пятьдесят копеек, на двоих — рубль. Что мне, рубля жалко?”
Что это? Прозрение? Помните, цель искусства — катарсис. Через сопереживание, потрясение, возвышение — к очищению. Цель достигнута? Если бы! Финал рассказа грустный и закономерный одновременно. И если бы он был счастливым, Грекову можно было упрекнуть в искажении правды характера, а она ей верна:
“— Ну, как, свели вы Николая Ивановича в кино? — не удержалась, спросила Рита.
— Нет, — ответила Полина Ивановна. — Не успели мы с ним в кино. Начала про вас разговаривать и считать. Сколько вы получаете и сколько тратите. Сколько на сигареты, сколько на кофе, да на прачечную. Да на книжки... На счетах прикидывали... Так до вечера и просчитали”.
Хотя рассказы названы одинаково, чеховская «Скрипка Ротшильда» светлее, потому что она — символ печали, несбывшихся надежд, разочарования и одновременно покаяния. Ведь Яков, умирая, завещал скрипку человеку, которого сам обижал, унижал. То есть это ещё и просьба о прощении, и признание вины. У Грековой идея другая: увы, человека не переделаешь, грубые и деловые люди бывают сентиментальны, но расчувствуются лишь на минуту и всё же выгоды своей не упустят. Жаль только, что рядом с ними “под дисциплиной” живут близкие и родные люди, которые заслужили другого к себе отношения.
Заканчивая рассказ, Чехов пишет: “...Когда он (Ротшильд) старается повторить то, что играл Яков, то у него выходит нечто такое унылое и скорбное, что слушатели плачут, и сам он под конец закатывает глаза и говорит: «Ваххх!». И эта новая песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть её по десяти раз”.
Чеховский финал рассказа тоже вызывает вопросы. Почему эта грустная музыка так популярна в городе? Люди любят страдать, жалеть себя, плакать? А может, сопереживать? Помните ахматовское: “Всего прочнее на земле печаль”? А может, это тяга к искусству, прекрасному, раз в мире человеческих взаимоотношений нет гармонии? Как всегда, Чехов не даёт прямых ответов.
Рассказы написаны в разные эпохи, между ними почти восемьдесят лет. Проблема устарела, ведь на дворе новый век? Увы! Вслушайтесь: где-то рядом в наш прагматичный век о ком-то плачет скрипка Ротшильда.