ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Изучение русской поэзии второй половины XIX века
на уроках в 10-м классе

Лектор Л.И. СОБОЛЕВ

---

План лекций по курсу

№ газеты	Название лекции
34	Лекция 1. Поэтический мир Тютчева.
36	Лекция 2. Поэтика Тютчева.
38	Лекция 3. Жизнь и поэзия Фета. Контрольная работа № 1 (срок выполнения - до 15 ноября 2004 г.)
40	Лекция 4. Основные мотивы лирики Некрасова.
42	Лекция 5. Поэтическое новаторство Некрасова. Контрольная работа № 2 (срок выполнения - до 15 декабря 2004 г.)
44	Лекция 6. Поэзия А.К. Толстого.
46	Лекция 7. Путь Я.П. Полонского.
48	Лекция 8. К.Случевский - предтеча поэзии XX века.
	Итоговая работа

Лекция 6. Поэзия А.К. Толстого

Биография и творчество. История
в сознании Толстого. Смех А.К. Толстого. Основные мотивы лирики.

Поэзию А.К. Толстого проще всего представить ученикам в лекции — довольно будет двух уроков, чтобы познакомить десятиклассников с поэтическим творчеством этого оригинального писателя.

У каждого поэта можно найти стихотворение, представляющее самое главное в этом поэте (разумеется, с точки зрения той или иной темы, идеи и проч.). Для А.К. Толстого это, по-моему, короткое стихотворение 1858 года:

Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими — досель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами —
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь!

Главное в этом стихотворении — утверждение собственной духовной свободы. Интересна история непечатания этого стихотворения: посланное И.С. Аксакову, негласному редактору славянофильского журнала «Русская беседа», оно было возвращено автору с письмом: “Странно как-то становиться под одно знамя, чтобы отстаивать чужое знамя <…> Я просто считаю это стихотворение — в настоящем его виде, без выражения Вашего собственного на этот предмет воззрения — вредным. Ваш авторитет может поощрить многих слабодушных и породить перевёртышей. Они не поймут Вашего стихотворения и употребят его во зло” (Цит. по: БП, 1, 538). В примечаниях к указанному тому приводятся строки немецкого поэта Ф.Фрейлиграта: “Поэт стоит на башне более высокой, чем вышка партии” (Там же); комментатор напоминает, что А.К. Толстой прямо высказал царю своё несогласие с несправедливым осуждением Чернышевского, взгляды которого были решительно враждебны поэту, что он вступался за И.С. Аксакова, Т.Г. Шевченко, И.С. Тургенева — в 1869 г. в одном из писем он написал: “Дух партий мне не знаком”, — и привёл последние 4 строки своего стихотворения (Там же, 539). Внимательное перечитывание этого стихотворения способно убедить читателя в правоте А.К. Толстого: ведь свобода поэта вовсе не означает неразличения “врагов” и “друзей” — поэт говорит лишь о том, что правота друзей не сделает его пристрастным, то есть слепым приверженцем одного знамени. Вот эпиграф к нашему разговору о поэте.

Биография и творчество

“Всем знавшим его хорошо известно, какая это была душа, честная, правдивая, доступная всяким добрым чувствам, готовая на жертвы, преданная до нежности, неизменно верная и прямая. «Рыцарская натура»” (Тургенев. С. 185).

Самое главное о себе поэт сообщил в письме к итальянскому драматургу и историку литературы Анджело Губернатису, просившему у А.К. Толстого сведений о нём для публичной лекции; письмо (от 20 февраля 1874 г.), по словам поэта, представляет “возможно более полную исповедь” (далее цитируем по СС. Т. 4). “Я родился в С.-Петербурге в 1817 году, но уже шести недель от роду был увезён в Малороссию своей матерью и дядей с материнской стороны г-ном Алексеем Перовским <…> известным в русской литературе под псевдонимом Антоний Погорельский” (С. 423). Мать поэта, её сёстры и братья были побочными детьми Алексея Кирилловича Разумовского, сенатора при Екатерине II и министра народного просвещения при Александре I. В начале XIX века они были узаконены, получили дворянское звание и фамилию по названию подмосковного имения Разумовского — села Перова. Богатство и близость ко двору определили многие черты бытового уклада Перовских, среди которых были и министр внутренних дел Лев Алексеевич Перовский, и оренбургский военный губернатор Василий Алексеевич, и губернатор Крыма Николай Алексеевич, и генерал-адъютант Борис Алексеевич, член Государственного совета, воспитатель великого князя Александра Александровича (императора Александра III). Алексей Перовский, упомянутый поэтом, участвовал в сражениях Отечественной войны 1812 года, в заграничном походе 1813 г., был автором знаменитых некогда романтических повестей «Лафертовская Маковница» (Пушкин упоминает её в «Гробовщике»), «Чёрная курица, или Подземные жители» (по преданию, написана для племянника Алексея) и романа «Монастырка». Наш поэт с детских лет был товарищем игр цесаревича (будущего императора Александра II), с которым сохранил добрые отношения и в дальнейшем, служа во II Отделении собственной е.и.в. канцелярии. Во время Крымской кампании А.К. Толстой добровольцем был зачислен в стрелковый полк императорской фамилии, а в 1856 г. назначен флигель-адъютантом. В 1861 г. поэт писал императору: “Служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре <…> Из меня всегда будет плохой военный и плохой чиновник, но, как мне кажется, я, не впадая в самомнение, могу сказать, что я хороший писатель <…> Служба и искусство несовместимы <…>” (С. 139–140). При этом А.К. Толстой указал “средство служить” государю — “говорить во что бы то ни стало правду”, и это — “единственная должность, возможная для меня” (С. 140). Позже поэт был назначен егермейстером двора. Добавлю, что в литературе А.К. Толстой был дилетантом — он не связывал себя ни с одним журналом, ни с одной литературной партией, ни с одним идейным направлением, и на творчество смотрел не как на профессию, а как на служение (см. подробнее: Ямпольский. С. 93; Майорова. С. 9–11).

“Моё детство было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделённый весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии <…> С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи — настолько поразили моё воображение некоторые произведения наших лучших поэтов <…> Кроме поэзии я всегда испытывал неодолимое влечение к искусству вообще, во всех его проявлениях” (С. 423–424).

Искусство навсегда останется для нашего поэта высшей ценностью — он всю жизнь служил “таинственной отчизне” (из послания «И.С. Аксакову»); умея высоко ценить природу, “и быт родного нам народа”, и “всё земное”, он тем не менее настойчиво провозглашал в том же стихотворении:

Нет, в каждом шорохе растенья
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота!
Я в них иному гласу внемлю
И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю,
Но выше просится душа.

Красота — важнейшая категория в мире А.К. Толстого, имеющая не только эстетическое, но и нравственное значение. Его спор с утилитаристами был последовательным и бескомпромиссным — в том же письме к Губернатису поэт заявлял: “Я один из двух или трёх писателей, которые держат у нас знамя искусства для искусства, ибо убеждение моё состоит в том, что назначение поэта — не приносить людям какую-нибудь непосредственную выгоду или пользу, но возвышать их моральный уровень, внушая им любовь к прекрасному, которая сама найдёт себе применение безо всякой пропаганды” (С. 426). Особенно показательно стихотворение «Против течения».

ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ

1

Други, вы слышите ль крик оглушительный:
“Сдайтесь, певцы и художники!
Кстати ли
Вымыслы ваши в наш век положительный?
Много ли вас остаётся, мечтатели?
Сдайтеся натиску нового времени!
Мир отрезвился, прошли увлечения —
Где ж устоять вам, отжившему племени,
Против течения?”

2

Други, не верьте! Всё та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная,
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звёзды небесные!
Правда всё та же!
Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного
Против течения!
<…>

5

Други, гребите! Напрасно хулители
Мнят оскорбить нас своею гордынею —
На берег вскоре мы, волн победители,
Выйдем торжественно с нашей святынею!
Верх над конечным возьмёт бесконечное,
Верою в наше святое значение
Мы же возбудим течение встречное
Против течения!

Как и любимый герой поэта, Иоанн Дамаскин, А.К. Толстой неустанно восставал “противу ереси безумной, // Что на искусство поднялась // Грозой неистовой и шумной”.

В мире А.К. Толстого — будь это баллады или любовная лирика, исторические драмы или его знаменитый роман «Князь Серебряный», шуточные стихи или так называемые пейзажные стихотворения — преобладает мажорное, торжественное настроение; здесь нет эстетизации зла (оно безобразно, будь это деспотизм в любых его проявлениях или казённая эстетика петербургской архитектуры николаевского времени — см. «Портрет»). Личности поэта был свойствен размах широкой натуры — недаром в его стихах так часто встречаются мотивы воли, удали:

Край ты мой, родимый край!
    Kонский бег на воле,
В небе крик орлиных стай,
    Волчий голос в поле!

Гой ты, родина моя!
    Гой ты, бор дремучий!
Свист полночный соловья,
    Ветер, степь да тучи!

И.Ф. Анненский пишет о “коренной черте поэтической души Толстого”, о его “влечении в беспредельное, вширь и ввысь” (Анненский. С. 486).

Приведу последнюю цитату из письма к Губернатису; говоря о нравственном направлении своих произведений, А.К. Толстой характеризует его как “отвращение к произволу” и как “ненависть к ложному либерализму, стремящемуся не возвысить то, что низко, но унизить высокое”; впрочем, “оба эти отвращения сводятся к одному: ненависти к деспотизму, в какой бы форме он ни проявлялся” (С. 426). Эти воззрения отразились и в исторических произведениях поэта.

История в сознании А.К. Толстого

Для А.К. Толстого древняя домонгольская Русь — “наш европейский период”. Это выражение я цитирую из письма поэта к Б.М. Маркевичу от 7 февраля 1869 года (СС. Т. 4. С. 259); там же автор спрашивает: “И откуда это взяли, что мы антиподы Европы? Над нами пробежало облако, облако монгольское, и пусть чёрт его умчит как можно скорее” (Там же). А.К. Толстой не был ни западником, ни славянофилом — и если в знаменитых «Колокольчиках…» можно увидеть панславистские идеи, то в стихотворении «Одарив весьма обильно…» нельзя не заметить резкую самокритику, высказанную в полемике с тютчевским стихотворением «Эти бедные селенья…»:

Мы беспечны, мы ленивы,
Всё у нас из рук валится,
И к тому ж мы терпеливы —
Этим нечего хвалиться!

Никакого противопоставления России и Европы поэт не признавал, а в русской истории видел несколько катастроф — удельную междоусобицу после смерти Ярослава (об этом иронически повествуется в «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева»), татаро-монгольское иго и царствование Ивана IV; московский период русской истории А.К. Толстой, по его собственному признанию, ненавидел, но интересовался им едва ли не более всех других и посвятил ему свою знаменитую драматическую трилогию. Об Иване говорится и в нескольких балладах — в «Василии Шибанове», «Князе Михайле Репнине», «Старицком воеводе». Большая часть баллад А.К. Толстого посвящена домонгольской Руси — князю Владимиру и былинным богатырям, дочери князя Ярослава и мужу её Гаральду Норвежскому. В балладе «Сватовство» праздничный мир Киевской Руси времён князя Владимира блещет всеми красками мая — прекрасна “в красе седых кудрей” княгиня, прекрасен, “бодр и весел” мудрый князь Владимир, прекрасны женихи-богатыри (“светлы, как заря”), прекрасен и сам мир вокруг — с расцветшими вербами, свистом дроздов, рокотом соловьёв, звонким криком журавлей на болоте… Поэтическая и аристократическая старина (в Новгороде А.К. Толстой видел прежде всего аристократическую республику) противостоит плебейской, казарменной, умственно и нравственно неполноценной новизне. “Наследники Батыя и Мамая”, по мнению поэта, это Иван Грозный и Николай I, Аракчеев и нигилисты — всё, что воплощает политический и умственный деспотизм. В балладе «Поток-богатырь» главный герой пляшет при дворе князя Владимира (опять, конечно, праздник, “пированье идёт, ликованье”) и, утомясь, засыпает “на полтысячи лет” — просыпается “на Москве на реке”, во времена Ивана IV, которого, словно хана и земного бога, толпа чествует, повалясь “на брюхи”.

Да и полно, уж вправду ли я на Руси?
От земного нас бога Господь упаси!
Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога! —

думает Поток и засыпает ещё “лет на триста”. Но, проснувшись “на другой на реке” во времена автора баллады, герой знакомится с новейшими уродствами — суд присяжных оправдывает убийцу, какой-то “аптекарь, не то патриот” требует от него уважать мужика, “что смиреньем велик”, а в “длинной палате вонючей” красавицы “потрошат чьё-то мёртвое тело”. Потока же с его здравым смыслом называют “ретроградом”, “феодалом” и “остзейским бароном” — сейчас, через сто тридцать лет, очевидна и нам, читателям, бессмысленность этих важных тогда слов-сигналов. Поток резонно заключает, что потребность “лежать // То пред тем, то пред этим на брюхе // На вчерашнем основана духе!” — будь то преклонение перед “московским ханом” или перед мужиком. “Я не знаю, что значит какой-то прогресс, // Но до здравого русского веча // Вам ещё, государи, далече!”, — заключает Поток-богатырь и с тем засыпает ещё “лет на двести”; “А покудова он не проспится, // Наудачу нам петь не годится”. Двести лет ещё не прошло — подождём и мы.

А.К. Толстой неизменно смеялся над нигилизмом — в стихотворении «Порой весёлой мая…» («Баллада с тенденцией») поэт высмеял “ложный либерализм” с его стремлением “унизить высокое” (СС. Т. IV. С. 426): цветущий сад нужно засеять репой, соловьёв — истребить за бесполезность, тенистый приют нужно изгадить за то, что в нём свежо и чисто. Толпы демагогов

В одном согласны все лишь:
Коль у других именье
Отымешь и разделишь,
Начнётся вожделенье.

Нужно заметить, что некоторые современники пеняли поэту за то, что он гласно выступает против нигилистов, в то время как те не имеют возможности ответить; некоторые — например, редактор «Вестника Европы» М.М. Стасюлевич — считали нигилизм слишком ничтожным, чтобы с ним стоило всерьёз бороться. А.К. Толстой отвечал оппонентам: нигилизм “вовсе не дрянность, он глубокая язва. Отрицание религии, семейства, государства, собственности, искусства — это не только нечистота, — это чума, по крайней мере, по моему убеждению” (СС. Т. IV. С. 376; п. М.М. Стасюлевичу от 1 октября 1871 г.). Насколько “противник нигилисма схватит смешную сторону этой язвы <…> настолько он отымает у неё силы” (Там же. С. 377).

Смех А.К.Толстого

Об “испытании смехом” написано много — у нас это прежде всего книга М.М. Бахтина о Рабле (о смехе в XX веке см. отличную статью А.М. Зверева «Смеющийся век» — Вопросы литературы. 2000. № 4). То, что не выдерживает испытания смехом, не стоит серьёзного отношения; подлинные ценности (вспомним хотя бы героя «Дон-Кихота») смехом не разрушаются. И действительно, «Надписи на стихотворениях А.С. Пушкина» смешны, но вовсе не разрушают пушкинской поэзии, не убивают её. Так, стихотворение «Золото и булат» — после строк: “«Всё куплю», — сказало злато; // «Всё возьму», — сказал булат” — дописано А.К. Толстым так:

“Ну так что ж?” — сказало злато;
“Ничего!” — сказал булат.
“Так ступай!” — сказало злато;
“И пойду!” — сказал булат.

А под «Царскосельской статуей» (помните — “Дева над вечной струёй вечно печальна сидит”) написано:

Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский,
В урне той дно просверлив, воду провёл чрез неё.

Если в смехе нашего поэта нет ренессансного “полного освобождения от жизненной серьёзности” (Бахтин. С. 272) — хотя что такое комедия «Фантазия» как не наслаждение смехом, освобождающим от идиотизма действительности? — то способность комически писать о вполне серьёзных (и для самого А.К. Толстого) вещах явлена в его поэзии в очень сильной степени. Это, например, знаменитая «История государства Российского…» с её рефреном “Земля наша богата, // Порядка в ней лишь нет” — как пишет О.Майорова, “трогательной легенде о любовном союзе власти и народа придан обратный смысл: ни один из правителей России не сумел ни порядка навести, ни — ко всеобщему изумлению — исчерпать богатства «земли»” (Майорова. С. 14). «Песня о Каткове, о Черкасском, о Самарине, о Маркевиче и об арапах» защищает убеждение А.К. Толстого о необходимом расцвете всех национальностей, входивших в Российское государство; всерьёз поэт провозгласил это своё пожелание на обеде в Одессе 14 марта 1869 года, а на выпады шовинистов — в том числе и своего приятеля Б.М. Маркевича — ответил «Песней…»:

Друзья, ура единство!
Сплотим святую Русь!
Различий, как бесчинства,
Народных я боюсь.

Катков сказал, что, дискать,
Терпеть их — это грех!
Их надо тискать, тискать
В московский облик всех!
...................................
Как жаль, что между ними
Арапов нет у нас!

Тогда бы князь Черкасский,
Усердием велик,
Им мазал белой краской
Их неуказный лик;
С усердьем столь же смелым
И с помощью воды
Самарин тёр бы мелом
Их чёрные зады…

А.К. Толстому доступен и гротеск — вспомним, например, «Сон Попова»; виртуозный комизм «Рондо» исследован в статье М.Л. Гаспарова (см., например, Гаспаров. С. 66–74). По-видимому, для поэта жива арзамасская традиция — и в бессмыслице, гротескно напоминающей о гримасах бытия, поэт видит свою логику и свою красоту — назову стихотворение «Вонзил кинжал убийца нечестивый…» и «Сидит под балдахином…»; едва ли стоит читать на уроке вслух «Бунт в Ватикане» или «Мудрость жизни», а для (про) себя — советую.

Отдельная тема — создание Козьмы Пруткова. “Литературная личность” (термин Ю.Н. Тынянова) директора Пробирной палатки, “вдохновенного мракобеса” (Новиков. С. 7) воплощает идею единомыслия в чистом виде. Но Прутков ещё и автор многочисленных пародий (кои он, кстати сказать, вовсе не числит пародиями), без которых уже нельзя представить себе русскую поэзию середины XIX века. Особое место в наследии этого выдуманного писателя занимают афоризмы («Плоды раздумья»), в которых граница между здравым смыслом и абсурдом весьма подвижна.

Основные мотивы лирики

В письме к А.Губернатису поэт заметил, что почти все его стихотворения “написаны в мажорном тоне” (СС. Т. IV. С. 425); для А.К. Толстого Божий мир прекрасен, красота всегда есть в мире, и дело художника — высвободить прекрасное, показать его людям. Для этого нужно подняться над суетой — и тогда откроется (скорее — почувствуется) истина («Средь шумного бала, случайно…»), тогда приоткроется путь к мирам иным («Мне в душу, полную ничтожной суеты…»). Ведь всё на свете — “лишь тень таинственных красот, // Которых вечное виденье // В душе избранника живёт” («Иоанн Дамаскин»).

Именно любовь поднимает человека над заурядностью ежедневного бытия, освобождая его душу («Меня, во мраке и пыли…»). Любовь, как и творчество, преображает человека и мир, приобщает героя к гармонии мира.

Слеза дрожит в твоём ревнивом взоре —
О, не грусти, ты всё мне дорога!
Но я любить могу лишь на просторе —
Мою любовь, широкую, как море,
Вместить не могут жизни берега.

Когда Глагола творческая сила
Толпы миров воззвала из ночи,
Любовь их все, как солнце, озарила,
И лишь на землю к нам её светила
Нисходят порознь редкие лучи.

И, порознь их отыскивая жадно,
Мы ловим отблеск вечной красоты;
Нам вестью лес о ней шумит отрадной,
О ней поток гремит струёю хладной
И говорят, качаяся, цветы.

И любим мы любовью раздробленной
И тихий шёпот вербы над ручьём,
И милой девы взор, на нас склоненный,
И звёздный блеск, и все красы вселенной,
И ничего мы вместе не сольём.

Но не грусти, земное минет горе,
Пожди ещё — неволя недолга,—
В одну любовь мы все сольёмся вскоре,
В одну любовь, широкую как море,
Что не вместят земные берега!

Те же мотивы находим в драматической поэме «Дон Жуан», где духи говорят о любви:

Всемирным полная движеньем,
Она светилам кажет путь,
Она нисходит вдохновеньем
В певца восторженную грудь;
Цветами рдея полевыми,
Звуча в паденье светлых вод,
Она законами живыми
Во всём, что движется, живёт.
Всегда различна со вселенной,
Но вечно с ней съединена,
Она для сердца несомненна,
Она для разума темна.

Художника — да и просто человека — у А.К. Толстого отличает стремление к идеалу, постоянное чувство его присутствия в мире. Этот мотив легко заметить в стихотворении «Темнота и туман застилают мне путь…»:

Темнота и туман застилают мне путь,
    Ночь на землю всё гуще ложится,
Но я верю, я знаю: живёт где-нибудь,
    Где-нибудь да живёт царь-девица!

Как достичь до неё — не ищи, не гадай,
    Тут расчёт никакой не поможет,
Ни догадка, ни ум, но безумье в тот край,
    Но удача принесть тебя может!

Я не ждал, не гадал, в темноте поскакал
    В ту страну, куда нету дороги,
Я коня разнуздал, наудачу погнал
    И в бока ему втиснул остроги...

Эта “царь-девица” явно откликнется в одноимённом стихотворении Я.П. Полонского 1876 года, по поводу которого В.С. Соловьёв заметит: “Все истинные поэты так или иначе знали и чувствовали эту «женственную Тень»” (Соловьёв. С. 156). Далее она появится в стихах самого Соловьёва и Блока, где в облике Прекрасной Дамы навеки останется в русской поэзии.

Заметный мотив лирики А.К. Толстого — воспоминание. Как правило, этот мотив звучит традиционно-элегически и связан с “утраченными днями” («Ты помнишь ли, Мария…»), “горькими сожалениями” («На нивы жёлтые нисходит тишина…»), минувшим счастьем («Ты помнишь ли вечер, как море шумело…»), одиночеством («У моря сижу на утёсе крутом…»), “утром наших лет” («То было раннею весной…»). Но это — на первый взгляд. “Воспоминание, — пишет И.А. Бунин, употребляя это слово «не в будничном смысле», — живущее в крови, тайно связывающее нас с десятками и сотнями поколений наших отцов, живших, а не только существовавших, воспоминание это, религиозно звучащее во всём нашем существе, и есть поэзия, священнейшее наследие наше, и оно-то и делает поэтов, сновидцев, священнослужителей слова, приобщающих нас к великой церкви живших и умерших. Оттого-то так часто и бывают истинные поэты так называемыми «консерваторами», то есть хранителями, приверженцами прошлого <…> И оттого-то так и священны для них традиции, и оттого-то они и враги насильственных ломок священно растущего древа жизни” (Бунин. С. 429). Отсюда и другой мотив в поэзии А.К. Толстого — мотив запустения, разрушения и упадка усадебной жизни, дорогой и неизменно ценной для нашего поэта.

ПУСТОЙ ДОМ

Стоит опустелый над сонным прудом,
    Где ивы поникли главой,
На славу Растреллием строенный дом,
    И герб на щите вековой.
Окрестность молчит среди мёртвого сна,
На окнах разбитых играет луна.

Сокрытый кустами, в забытом саду
    Тот дом одиноко стоит;
Печально глядится в зацветшем пруду
    С короною дедовский щит...
Никто поклониться ему не придёт —
Забыли потомки свой доблестный род!

В блестящей столице иные из них
    С ничтожной смешались толпой;
Поветрие моды умчало других
    Из родины в мир, им чужой.
Там русский от русского края отвык,
Забыл свою веру, забыл свой язык!

Крестьян его бедных наёмник гнетёт,
    Он властвует ими один;
Его не пугают роптанья сирот —
    Услышит ли их господин?
А если услышит — рукою махнёт...
Забыли потомки свой доблестный род!

Лишь старый служитель, тоской удручён,
    Младого владетеля ждёт,
И ловит вдали колокольчика звон,
    И ночью с одра привстаёт...
Напрасно! Всё тихо средь мёртвого сна,
Сквозь окна разбитые смотрит луна,

Сквозь окна разбитые мирно глядит
    На древние стены палат;
Там в рамах узорчатых чинно висит
    Напудренных прадедов ряд.
Их пыль покрывает, и червь их грызёт...
Забыли потомки свой доблестный род!

Об этом же стихотворения «Шумит на дворе непогода…», «Приветствую тебя, опустошённый дом…», а в стихотворениях «Тяжёл наш путь, твой бедный мул…» и «Где светлый ключ, спускаясь вниз…» мотив разрушения осложняется традиционной в общем темой гибели целых цивилизаций (последние три стихотворения входят в цикл «Крымские очерки»).

“Толстой оказался одним из немногих русских классиков, — пишет Ольга Майорова, — наследием которого официальная идеология никогда — ни в XIX-м столетии, ни в XX-м — не пыталась манипулировать. Никакая власть не объявляла его «своим»: пронизанное иронией слово Толстого твёрдо сопротивлялось подобным попыткам” (Майорова. С. 14).

Вопросы и задания для самопроверки

1. Разберите стихотворение А.К. Толстого «Против течения». Какое место занимает это стихотворение в литературной борьбе середины XIX века?

2. Как создаётся характер Ивана Грозного в трагедии «Смерть Иоанна Грозного»?

3. В чём близость и в чём отличие характера Годунова у А.К. Толстого и Пушкина?

4. Составьте план-конспект урока по творчеству Козьмы Пруткова.

Анненский — Анненский И.Ф. Сочинения гр. А.К. Толстого как педагогический материал // Толстой А.К. Стихотворения. Поэмы. Князь Серебряный. Сочинения Козьмы Пруткова. М., 1999 (статья впервые напечатана в журнале «Воспитание и обучение», 1887. № 8, 9).

Бахтин — Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990.

БП — Толстой А.К. Полное собрание стихотворений: В 2 т. Л., 1984 («Библиотека поэта», большая серия, второе издание).

Бунин — Бунин И.А. Инония и Китеж // Бунин И.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 2000.

Гаспаров — Гаспаров М.Л. «Рондо» А.К. Толстого. Поэтика юмора // Гаспаров Михаил. О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. СПб., 2001.

Майорова — Майорова О.Е. “Служа таинственной отчизне…”. Литературная судьба А.К. Толстого // А.К. Толстой. Поэзия. Драматургия. Проза. М., 2001.

Новиков — Новиков В.И. Художественный мир Пруткова // Сочинения Козьмы Пруткова. М., 1986.

Соловьёв — Соловьёв В.С. Поэзия Я.П. Полонского // Соловьёв В.С. Литературная критика. М., 1990.

СС — Толстой А.К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963–1964.

Тургенев — Тургенев И.С. Письмо к редактору по поводу смерти гр. А.К. Толстого // Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. Т. 11. М., 1983.

Ямпольский — Ямпольский И.Г. А.К. Толстой // Ямпольский И. Середина века. Л., 1974.

В предлагаемой читателю статье использованы наблюдения и соображения А.С. Немзера, высказанные им на лекциях об А.К. Толстом, которые читались в нашей школе на протяжении многих лет. Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить его за эти лекции.