Архив
ПЕРЕЧИТАЕМ ЗАНОВО
Евгений ПЕРЕМЫШЛЕВ
Евгений Викторович ПЕРЕМЫШЛЕВ (1959) — писатель, литературовед; автор работ по истории русской литературы и художественной культуры ХХ века.
Заболоцкий: От «Лодейникова» до «Прощания с друзьями»
Интерпретация одного метатекста
“Коля пишет, что Даниил Иванович и Александр Иванович умерли. При каких обстоятельствах — не пишет”1, — собственно, второй фразы могло и не быть, он догадывался, какая смерть настигла друзей. И Хармс, и Введенский побывали уже под следствием, а затем и в ссылке2 (и недаром о них и ещё об арестованном меньше года назад Николае Макаровиче Олейникове пытали Заболоцкого следователи)3. Скорее, видится здесь упование, что догадка не соответствует действительности.
И хотя пути давно разошлись — с Хармсом сохранялось просто знакомство, с Введенским отношения были разорваны, — судьба друзей-обэриутов не могла оставить Заболоцкого равнодушным. Но ни обдумать всё как следует, ни даже как следует погоревать не хватало сил. Годы, проведённые в лагере, каторжный труд, ежеминутный надзор мешают проявлению и таких чувств, как горе.
Много позже, отогреваясь душой, на чужой даче в Переделкино, Заболоцкий вернётся мысленно к потерям, многое вспомнит, чтобы заново переоценить. Было это летом и осенью 1946 года, когда он переводил немецких поэтов4.
Нетрудно предположить, какие чувства испытывал он поначалу. Радость по поводу недавнего освобождения умножалась на те надежды, которые испытывали все советские люди после окончания войны. Россия была страной-победительницей, и верилось, что самый страшный период истории позади. Это отражено и в мемуарах К.Симонова, и в «Памятных записках» Д.Самойлова, людей диаметрально противоположных, а потому единодушие их тем более значимо.
Покажется странным, но и «Постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград”», появившееся в августе того же 1946 года, было воспринято как факт если не положительный, то вполне закономерный. Разумеется, тут хронист и мемуарист в оценках расходятся. Для Самойлова, Наровчатова, Слуцкого непререкаемо — вектор мировой истории после войны переместился, совпал с вектором истории российской5. Симонов видел, что собственно общенародный подъём, ощущение исключительности и пытались истребить — серией постановлений, путём различных кампаний, — видел ретроспективно6.
В такой атмосфере и работал Заболоцкий над переводами, заказанными Марией Вениаминовной Юдиной, человеком ему не близким, даже едва знакомым, но и не вовсе чужим. Юдина общалась с обэриутами в довоенном Ленинграде, хотя Заболоцкого тогда не знала7.
Итак, Шиллер, Гёте, Рюккерт. И стихи самого Заболоцкого, который читал в том числе «Лодейникова»8, то бишь стихотворения 1932 и 1934 годов «Лодейников» и «Лодейников в саду».
Тут, собственно, и берёт начало сюжет, который положен в основу этого сочинения. С перевода немецких стихов началось возвращение Заболоцкого к судьбе друзей-обэриутов.
В 1947 году появляется новый «Лодейников», не столько переработанный, сколько переосознанный текст, составленный из давних стихов. Несправедливо утверждение комментаторов, будто лишь “в первоначальном замысле герой стихотворений… ассоциировался с поэтом Н.М. Олейниковым”9.
Именно в варианте 1947 года стихи напрямую отсылают к Олейникову, да и вообще ко всей обэриутской субкультуре тридцатых годов. Красавец Соколов — это художник Пётр Иванович Соколов, друг Олейникова, а Лариса — жена Олейникова10. Характерно, что в первом варианте стихов героиня носила имя Людмила, имя культурно значимое и отнюдь не конкретное11. Лариса — совсем иное.
Вскоре после ареста мужа Лариса Александровна Олейникова была выслана из Ленинграда в Стерлитамак12. И лишь зная, что стоит за строками, можно понять драматизм стихотворного фрагмента «Урал», тоже 1947 года, который предполагалось включить в так и ненаписанную поэму, куда должен был войти и второй вариант «Лодейникова».
Не отрывая от Ларисы глаз,
Весь класс молчал, как бы заворожённый.
Лариса чувствовала: огонёк, зажжённый
Её словами, будет вечно жить
В сердцах детей. И совершилось чудо:
Воспоминаний горестная груда
Вдруг перестала сердце ей томить. (НЗ.214)
Многозначительна и другая замена. В довоенном «Лодейникове» были строки:
...и страшно перекошенные лица
ночных существ смотрели из травы13.
В новом варианте подставлено слово схожее, только смысл стиха изменился на противоположный:
...и страхом перекошенные лица. (НЗ.169)
А чуть позднее рождается и перевод «Ивиковых журавлей». О том, когда возникла мысль перевести именно Шиллера, именно стихотворение о праведной мести, в 1946 году или позже, разговор отдельный. Но то, что сюжет баллады проецируется на судьбу давних друзей Заболоцкого, несомненно.
Одно из последних стихотворений Хармса, увидевших свет, — это песенка «Из дома вышел человек», которая появилась в № 3 журнала «Чиж» за 1937 год.
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком,
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
А дальше случилось так.
И вот однажды на заре
Вошёл он в тёмный лес
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез14.
Оставлю на совести комментатора утверждения, что сюжет песенки “связан с хармсовской онтологией”, и его вовсе не стоит интерпретировать в пределах автобиографических15.
Сюжет сюжетом, тем не менее сами эти стихи для Хармса имеют значение критически важное. С песенкой он соотносил начало конца — гонений, существования впроголодь. И записывал в дневнике (как всегда, сообразуясь с собственными правилами грамматики и синтаксиса): “Пришло время ещё более ужастное для меня. В Детиздате придрались к каким то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими то случайными задержками <…>
Я знаю, что мне пришёл конец. Сейчас иду в Детиздат, что бы получить отказ в деньгах.
1 июня 1937 года. 2 ч. 40 минут”16.
Тут не душевное помрачение, не мания преследования. Об этом эпизоде вспоминала и Н.В. Гернет, заведующая редакцией журнала «Чиж»17.
Но как бы ни толковал Хармс события бытия (опять-таки в соответствии с личной онтологией) и что бы ни имел в виду, складывая рифмованные строки, пусть и вовсе ничего, ибо детские стихи сочинял для денег, быстро и не ломая голову лишку, его герой следует путём шиллеровского Ивика. Легко сравнить.
К Коринфу, где во время оно
Справляли праздник Посейдона,
На состязание певцов
Шёл кроткий Ивик, друг богов.
Влекомый жаром песнопенья
И бросив Регий вдалеке,
Он шёл, исполнен вдохновенья,
С дорожным посохом в руке.Уже его пленяет взоры
Акрокоринф, венчая горы,
И в Посейдонов лес густой
Он входит с трепетной душой18.
Там-то и стерегут убийцы. И если у Хармса сюжет обрывается — исчез и всё, прочее остаётся вне пределов стиха (вписываясь в “общеобэриутский” текст “о явлениях и исчезновениях”) — то у Шиллера длится. Журавли, к которым Ивик обратился с мольбой открыть людям убийц, вновь появляются в небесах, и убийцы, испуганные знаком свыше, выдают себя. Имя Ивика, произнесённое ими в смятении, есть их же обвинительный приговор. Справедливость торжествует.
И так всего одно лишь слово
Убийцу уличило злого,
И два злодея, смущены,
Не отрекались от вины.
И тут же, схваченные вместе
И усмирённые с трудом, —
Добыча праведная мести, —
Они предстали пред судом19.
Недаром литературоведы отмечали: “Заболоцкий услышал в стихах Шиллера и передал то, что делает для нас осязательным саморазоблачение убийц Ивика…”20, не зря почувствовали: “В переводе… Заболоцкий стремился точнее, чем у Жуковского, передать зримые приметы места и времени”21.
Заболоцкий надеялся, что пора праведного мщения наступит.
А вот вариант того же сюжета, разработанный им почти одновременно.
В переводе из Шиллера не только описан журавлиный полёт, указано и направление.
Здесь всюду сумрак молчаливый,
Лишь в небе стая журавлей
Вослед певцу на юг счастливый
Станицей тянется своей.“О птицы, будьте мне друзьями!
Делил я путь далёкий с вами,
Был добрым знамением дан
Мне ваш летучий караван.
Теперь равны мы на чужбине, —
Явившись издали сюда,
Мы о приюте молим ныне,
Чтоб не постигла нас беда!”22
В стихотворении «Журавли», датированном 1948 годом, картина отлична.
Вылетев из Африки в апреле
К берегам отеческой земли,
Длинным треугольником летели,
Утопая в небе, журавли. (НЗ.226)
Это движение в противоположную сторону, возвращение, прерванное злыми силами.
Но когда под крыльями блеснуло
Озеро, прозрачное насквозь,
Чёрное зияющее дуло
Из кустов навстречу поднялось.Луч огня ударил в сердце птичье,
Быстрый пламень вспыхнул и погас,
И частица дивного величья
С высоты обрушилась на нас. (НЗ.226)
Мщения не будет, ибо символы мщения сами пали жертвой убийцы. Мысль поэта ясна. Понятно его отчаяние.
Во избежание недоумённых вопросов — каким образом стихотворение связано с “общеобэриутским” комплексом текстов и не есть ли это насильственное сближение вещей далёких — отмечу: связь прямая.
В песенке Хармса ключевая строка, на первый взгляд странная своей неуклюжестью: “Он шёл всё прямо и вперёд”23.
Неуклюжесть кажущаяся, ибо Хармс отсылает читателей к стиху Н.Гумилёва: “Орёл летел всё выше и вперёд…”24 Концовка же стихотворения «Орел» такова: птица становится одним из небесных тел и после смерти обретает бессмертие, вечную орбиту среди звёзд и светил.
Не о том ли думает Заболоцкий:
Только там, где движутся светила,
В искупленье собственного зла
Им природа снова возвратила
То, что смерть с собою унесла… (НЗ.226)
И всё-таки, отмщенья не будет. Мстители мертвы.
А вожак в рубашке из металла
Погружался медленно на дно,
И заря над ним образовала
Золотого зарева пятно. (НЗ.226)
Пустой спор, вспыхнувший вокруг этих строк — некий зоолог писал Заболоцкому, будто он ошибся, птицы не тонут и прочее (НЗ.623), — возник из-за того, что стихи рассматривались в орнитологическом, а не в биографическом контексте. Рубашка из металла — это панцирь, в который был облачён праведный мститель, но который не уберёг его самого.
В 1952 году написано «Прощание с друзьями», где горькое признание — обэриуты мертвы — сделано без обиняков.
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени. (НЗ.246)
Кажется, надеяться не на что, итоги подведены.
Но наступает 1953 год. Страна, не дыша, слушает дыхание Чейна-Стокса.
И когда всё разрешилось, Заболоцкий создаёт новую редакцию «Ивиковых журавлей», увидевшую свет год спустя.
Примечания
1 Письмо Е.В. Клыковой от 28 ноября 1943 года, из Михайловского Алтайского края // Заболоцкий Н. Огонь, мерцающий в сосуде… М., 1995. С. 435.
2 Дмитренко А., Сажин В. Краткая история “чинарей” // “…Сборище друзей, оставленных судьбою”. “Чинари” в текстах, документах и исследованиях. Т. 1. [Б. г.], [б. м.]. С. 41–42.
3 Заболоцкий Н.А. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1991. С. 336.
4 Юдина М.В. Совместная работа над эквиритмическим переводом “Песен Шуберта” // Воспоминания о Н.Заболоцком. М., 1984. С. 323.
5 Самойлов Д. Избранные произведения: В 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 308.
6 См.: Симонов К. Глазами человека моего поколения // Знамя. 1988. № 3.
7 Юдина М.В. Совместная работа… С. 323.
8 Там же. С. 326.
9 Заболоцкий Н. Собр. соч.: В 3 т. М., 1983. Т. 1. С. 617. Далее ссылки в тексте в форме: НЗ.617.
10 Олейников Н. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 40.
11 Заболоцкий Н. Вешних дней лаборатория. М., 1987. С. 137.
12 Олейников Н. Указ. соч. С. 222.
13 Заболоцкий Н. Вешних дней лаборатория. С. 137.
14 Хармс Д. Полн. собр. соч. СПб., 1997. Т. 3. С. 57.
15 Хармс Д. Там же. С. 290.
16 Хармс Д. Полн. собр. соч.: Записные книжки. Дневник. Кн. 2. СПб., 2002. С. 192.
17 Гернет Н. О Хармсе (Заметки к вечеру памяти Д.И. Хармса. Москва, 1976 год) / Публикация и вступительная статья Г.Я. Левашовой // Нева. 1988. № 2. С. 203–204.
18 Золотое перо. Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русских переводах. 1812–1970. М., 1974. С. 667.
19 Там же. С. 672.
20 Кашкин И. Для читателя-современника. М., 1977. С. 478–479.
21 Золотое перо. С. 575.
22 Там же. С. 667.
23 Хармс Д. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 57.
24 Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988. С. 131.