Я иду на урок
Я ИДУ НА УРОК
Лидия ШАХОВА,
г. Ульяновск
Сближение отдалённых реальностей
Художественные характеры Гобсека и Плюшкина на уроке литературы
Изучая с ребятами поэму Гоголя «Мёртвые души», работая над пониманием образа Плюшкина, учитель говорит о том, что мотив скупости, превращённой в страсть, привлекал до Гоголя художников слова разных эпох и осмыслялся ими в различных родах и жанрах литературы. В 1668 году была создана комедия Мольера «Скупой»; в 1830 году Пушкин пишет маленькую трагедию «Скупой рыцарь»; в 1835 году Бальзак завершает вторую редакцию повести «Гобсек». В каждом из названных произведений исследовался неповторимый характер, решались важные художественные задачи.
Интересно рассмотреть типологические сходства и существенные отличия Гобсека и Плюшкина. Этой работе может предшествовать урок по повести Бальзака, на котором выясняется функция рамочной композиции, сложность и неоднозначность характера заглавного героя1.
Урок по соотнесению характеров Гобсека и Плюшкина учитель может начать, прочитав слова Дервиля из повести Бальзака: “…Я нашёл объяснение <…> речам, казавшимся мне бессмысленными, и увидел, до чего может дойти скупость, превратившаяся в безотчётную, лишённую всякой логики страсть, примеры которой мы так часто видим в провинции”2. Как бы подхватывая и развивая эту мысль, Гоголь в «Мёртвых душах» даёт образ патологической скупости, показывая читателю российскую провинцию и помещика Плюшкина.
Учащиеся без особого труда приведут примеры, говорящие о том, что сближает Гобсека и Плюшкина.
Гобсек
“Иной раз я даже спрашивал себя, какого он пола. Если все ростовщики похожи на него, то они, верно, принадлежат к разряду бесполых” (с. 15).
Плюшкин
“У одного из строений Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределённое, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба! — подумал он про себя и тут же прибавил: — Ой, нет!» — «Конечно, баба!» — наконец сказал он, рассмотрев попристальнее3.
Сходство мы видим и в обрисовке портретов Гобсека и Плюшкина.
Гобсек
“Не знаю, можете ли вы представить себе с моих слов лицо этого человека, которое я, с дозволения Академии, готов назвать лунным ликом, ибо его желтоватая бледность напоминала цвет серебра, с которого слезла позолота <…> Черты лица, неподвижные, бесстрастные, как у Талейрана, казались отлитыми из бронзы. Глаза, маленькие и жёлтые, словно у хорька, и почти без ресниц, не выносили яркого света, поэтому он защищал их большим козырьком потрёпанного картуза. Острый кончик длинного носа, изрытый рябинами, походил на буравчик, а губы были тонкие, как у алхимиков и древних стариков на картинах Рембрандта и Метсу” (с. 12).
Дервиль отмечает “металлический взгляд” Гобсека.
Плюшкин
“Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперёд, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки ещё не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из тёмных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух” (с. 110).
Чичиков видит, как на “деревянном лице” Плюшкина показалась мгновенная радость.
Сходной оказывается и функция вещественного окружения, при описании которого прозаические подробности приобретают внутренний драматизм и своеобразную поэзию. Повторяются некоторые словесно-смысловые мотивы и образы, имеющие символическое значение.
Одним из них является образ кучи — метафоры бессмысленного накопления.
Гобсек
“А у меня всё ещё звучало в ушах фантастическое перечисление богатств, которое я слышал от умершего, и я невольно посмотрел на кучу золы в камине, увидев, что к ней устремлены его застывшие глаза. Величина этой кучи поразила меня. Я взял каминные щипцы и, сунув их в золу, наткнулся на что-то твёрдое, — там лежала груда золота и серебра, вероятно, его доходы за время болезни <…>
В комнате, смежной со спальней покойного, действительно оказались и гниющие паштеты, и груды всевозможных припасов, даже устрицы и рыба, покрывшаяся пухлой плесенью. Я чуть не задохся от смрада, в котором слились всякие зловонные запахи. Всё кишело червями и насекомыми” (с. 63) (выделено мною. — Л.Ш.).
Плюшкин
“У этого помещика была тысяча с лишком душ, и попробовал бы кто найти у кого другого столько хлеба зерном, мукою и просто в кладях, у кого бы кладовые, амбары и сушилы загромождены были таким множеством холстов, сукон, овчин выделанных и сыромятных, высушенными рыбами и всякой овощью, или губиной. Заглянул бы кто-нибудь к нему на рабочий двор, где наготовлено было на запас всякого дерева и посуды, никогда не употреблявшейся <…> всё тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты” (с. 110–111) (выделено мною. — Л.Ш.).
“Гниль”, “навоз”, “пыль” видит Чичиков в хозяйстве Плюшкина.
Любопытно, что даже составляющие этих куч в значительной части совпадают:
| дорогая мебель | шкаф с старинным серебром |
| серебряная утварь | |
| вазы | китайский фарфор |
| книги | какая-то старинная книга |
| превосходные гравюры | длинный пожелтевший гравюр какого-то сражения |
Однако если “куча” Гобсека завершает рассказ Дервиля о нём, то ход Гоголя иной: “куча” Плюшкина предваряет появление её хозяина. Гоголь начинает свой рассказ о Плюшкине с того, чем Бальзак завершает повесть. Автор «Мёртвых душ» усложняет свою задачу, если иметь в виду, что в ненаписанном томе он собирался показать своего персонажа возрождённым.
Исследуя Гобсека, Бальзак не ставит задачи создать национальный характер: мать Гобсека была еврейка, отец — голландец, двадцать лет Гобсек скитался в голландских владениях Ост-Индии. При описании этого “вселенского гражданина” используются образы культуры многих стран и веков. Он подобен “тем старцам древнего Рима, которых Летьер изобразил позади консулов на своей картине «Смерть детей Брута»” (с. 62–63). Этот голландец, “достойный кисти Рембрандта”, поражал воображение Дервиля. “Он походил на статую Вольтера в перистиле Французской комедии, освещённую вечерними огнями” (с. 37). Его немая усмешка выражала, “вероятно, те же ощущения, что и беззвучный смех Кожаного Чулка” (с. 13).
Совсем по-иному создаётся характер русского помещика в «Мёртвых душах». Его появлению предшествует: “«А! заплатанной, заплатанной!» — вскрикнул мужик” (с. 102) на вопрос Чичикова о нём, а затем даётся одно из важнейших в поэме лирических отступлений о метко сказанном русском слове. “Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдёт оно ему в род и потомство…” (с. 103).
Показывая у Плюшкина залежи никогда не употреблявшихся продуктов и вещей (“…много всего, что идёт на потребу богатой и бедной Руси”), Гоголь размышляет о русском национальном характере: “Итак, вот какого рода помещик стоял перед Чичиковым! Должно сказать, что подобное явление редко попадается на Руси, где всё любит скорее развернуться, нежели съёжиться, и тем поразительнее бывает оно, что тут же в соседстве подвернётся помещик, кутящий во всю ширину русской удали и барства, прожигающий, как говорится, насквозь жизнь” (с. 114).
Любопытно отметить и различия в изображении слуг у Гобсека и Плюшкина. У Гобсека это привратница и инвалид, у которых нет в повести имён, они — часть фона.
У Гоголя это колоритные Прошка и Мавра. Прошка — мальчик лет тринадцати, который, как и “всякий призываемый в барские покои”, “обыкновенно отплясывал через весь двор босиком, но, входя в сени, надевал сапоги и таким уже образом являлся в комнату. Выходя из комнаты, он оставлял сапоги опять в сенях и отправлялся вновь на собственной подошве. Если бы кто выглянул из окошка в осеннее время, и особенно когда по утрам начинаются маленькие изморози, то бы увидел, что вся дворня делала такие скачки, какие вряд ли удастся выделать на театрах самому бойкому танцовщику” (с. 118).
Но если “бойкий танцовщик” молчит, когда барин возводит на него напраслину, то Мавра, которая принесла сухарик, не собирается проглатывать обвинения: “Всегда понапраслиной попрекаете!” — на что Плюшкин произносит: “Ну, что ж ты расходилась так? Экая занозистая! Ей скажи только одно слово, а она уж в ответ десяток!” (с. 121). За этими типами национального масштаба встаёт крестьянская Русь. Они и жертвы скаредности помещика, и укор ему.
В облике Гобсека постоянно присутствует известная статуарность, окаменелость, нечто твёрдое, завершённое, имеющее чёткие очертания. Он напоминал мраморный столб, “черты лица… казались отлитыми из бронзы”, его бледное лицо казалось “вылитым из серебра”, череп жёлтый, “как старый мрамор”.
Рисуя Плюшкина, Гоголь, в отличие от Бальзака, показывает “зримое исчезновение жизненной материи, плотных форм через «прореху на человечестве»”4. У Плюшкина “вещественность стремилась к энтропии за счёт своего рассеивания, гниения…”5.
На уроке можно прочитать интересное наблюдение В.Н. Топорова: “В страсти Плюшкина к мелким, ненужным вещам есть нечто бесконечно трогательное, глубоко бескорыстное, что делает его отдалённым предшественником крохоборства. Если другие великие писатели: Шекспир, Мольер, Бальзак, Пушкин — изображали скупость в её величественных формах и грандиозных потугах, как страсть к деньгам, к золоту, к роскоши, то у Гоголя является, один среди всех, очень странный скупой — в убыток себе. Плюшкин — это святой скупости, потому что из любви к вещам как таковым — в их малости, ничтожности — идёт на огромные жертвы, теряет настоящее богатство”6. Исследователь считает, что у Плюшкина были основания для обиды на автора, который, “много говоря о человеческом, о необходимости забирать его с собою, выходя из мягких юношеских лет <…> не захотел увидеть человека в своём герое и поспешил вынести окончательный и обсуждению не подлежащий приговор — «прореха на человечестве»”7.
В заключение отметим ещё одно
образно-тематическое
совпадение-противопоставление.
Как Дервиль, так и Чичиков вступают с рассматриваемыми нами персонажами в деловые отношения. Дервиль с помощью Гобсека покупает юридическую контору, оформляет эту сделку. Чичиков, мошенническая цель которого — скупка мёртвых душ, а путь к богатству основан на фикции, тоже совершает купчую крепость. Автор показывает вымороченность российской действительности, русский “пересол” и “перехлёст”.
Как мы видели, совпадений много, они существенны. Однако характеры Гобсека и Плюшкина во многом противопоставлены друг другу.
Рассмотрение способов воплощения характеров Гобсека и Плюшкина выявляет глубокое различие художественного решения одного мотива авторами, принадлежащими к разным национальным литературам.
Примечания
1 Шахова Л.Г. Разрушение личности в буржуазном мире: Повесть Бальзака «Гобсек» в 9-м классе // Литература в школе. 1989. № 3.
2 Бальзак О. Гобсек / Перевод с франц. Н.Немчиновой. М., 1968. С. 63. Все дальнейшие сноски на повесть даются по этому изданию.
3 Гоголь Н.В. Мёртвые души. М., 1980. С. 108. Все дальнейшие сноски на поэму даются по этому изданию.
4 Большакова А. Усадебные локусы в «Мёртвых душах» // Гоголь как явление мировой литературы: По материалам международной научной конференции, посвящённой 150-летию со дня смерти Н.В. Гоголя. М., 2003. С. 248.
5 Шульц С.А. Чичиков: Одиссей или Эней? (Об эпическом в «Мёртвых душах» // Гоголевский сборник. СПб.–Самара, 2003. С. 125.
6 Топоров В.Н. Вещь в антропологической перспективе (апология Плюшкина) // Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. С. 89.
7 Там же. С. 81.