КНИЖНАЯ ПОЛКА

Л.А. Сапченко. Н.М. КАРАМЗИН: СУДЬБА НАСЛЕДИЯ (ВЕК XIX). М.: МПГУ; Ульяновск: УлГУ, 2003. 380 с.

В отечестве нашем нельзя заниматься сразу несколькими делами: неизбежно назовут дилетантом или в одной, или в другой сфере, а то и в обеих. Не будь лучший русский лирик Тютчев дипломатом, может быть, и получил бы он заслуженную им славу, а так до сих пор ходит в тени Пушкина — профессионального литератора. Не напиши Карамзин свою «Историю», и его исследователям не пришлось бы напоминать, что он ещё и писатель, причём первоклассный.

Впрочем, с Карамзиным дело обстоит ещё сложнее: его «История» сама — величайшее произведение русской литературы. Но и тут мы сталкиваемся с распространённейшим предрассудком, будто бы литература — это только роман. То есть Донцова и Маринина — писатели, а Карамзин — историограф, и всё тут.

В своей книге Любовь Александровна Сапченко со свойственными её манере корректностью и деликатностью приводит массу примеров “переадресации” главных художественных достижений новой русской литературы в руки официального “первооткрывателя”, вопреки объективной научной истине. А между тем в 1867 году Н.Путята (которого со вполне понятным сочувствием цитирует автор) совершенно справедливо, на наш взгляд, называл “первым русским литератором” и “родоначальником” не Пушкина, а именно Карамзина; и четыре сотни страниц рецензируемого сочинения вполне подтверждают эту мысль.

Главный секрет успеха исследования Л.А. Сапченко заключается в его основательности, в огромном фактическом материале. Она обращается прежде всего к эмпирике, к богатейшему материалу русской словесности XIX века, все без исключения крупные явления которой так или иначе соотносятся с именем и творчеством Карамзина — равно как Пушкина.

Историческая по преимуществу методика определяет и ход рассуждения, и саму структуру сочинения: в первой главе с опорой на богатейший фактический материал рассматривается динамика восприятия личности творчества писателя современниками и представителями литературной мысли XIX столетия, в трёх остальных анализируется рефлексия русской литературой трёх основных групп карамзинской прозы: «Писем русского путешественника» и примыкающих к ним произведений; «Бедной Лизы» и других повестей; «Истории государства Российского» и иных сочинений исторической проблематики, как собственно художественных, так и публицистических.

Широта рассмотренного контекста позволяет автору книги обратить особое внимание и на то, что нынче называют “региональным компонентом” научных исследований, причём делается это безо всякого нажима и аффектации, всегда по делу; так, в работе привлекаются материалы, связанные с симбирским имением писателя, преимущественно на местном материале анализируется репутация писателя в провинции; значительное внимание уделяется творчеству авторов, так или иначе связанных с Симбирским краем: Гончарову, Аксакову, Ознобишину.

Кстати, именно в связи с поразительной широтой контекста хотелось бы сделать и замечание, точнее, назвать несколько имён, упоминания которых лично мне не хватило в этой книге: Ф.Глинки, А.Вельтмана, В.Теплякова, М.Муравьёва… Например, «Письма русского офицера» и «Письма к другу» Фёдора Глинки, особенно взятые в их полном объёме, которые, как представляется, являются безусловным (причём отчасти полемическим) откликом на «Письма русского путешественника» — взять хотя бы акцент в заглавиях (противопоставление “праздного” путешественника и человека при деле — офицера), а также критический характер описания жизни европейских столиц на фоне вполне “карамзинской” восторженности при описании сокровищ культуры и природы Европы.

Не менее интересным могло бы стать и сопоставление «Писем русского путешественника» с “двойным” путешествием Виктора Теплякова, реализованным параллельно в стихотворных «Фракийских элегиях» и прозаических «Письмах из Болгарии» — тут особенно интересно как раз “раздвоение” канонической (для русской традиции — именно карамзинской!) формы “путешествия” по сравнению с синтетическим единством книги-прообраза.

Наконец, виртуальное, как бы сейчас сказали, путешествие Вельтмана «Странник» следует соотносить не только с европейскими аналогами, но и с карамзинскими «Письмами» и их подражаниями — здесь тоже перед нами полемика, причём значимая во многих отношениях.

При этом я, разумеется, отдаю себе отчёт в том, что подобного рода “добавления” может сделать любой квалифицированный читатель.

К числу особых удач исследования можно отнести краткий очерк истории и теории путешествия как литературного жанра и “наиболее целесообразной формы человеческой активности”; эссе об эволюции темы сумасшествия и сумасшедшего дома от Карамзина до Чехова; анализ метаморфозы “русский путешественник” — “русский помещик” в русской литературе; плодотворное сопоставление переводных “эмблематик” и некоторых особенностей поэтики Державина и Карамзина; сравнительный анализ концептов “цветок” и “слеза” в русской литературе разных авторов и эпох.. Привлекает также критическое рассмотрение точек зрения на Карамзина, его наследие и особенно влияние на словесность последующих десятилетий литераторов так называемого демократического лагеря: Добролюбова, Щедрина, отчасти — Белинского.

Ю.ОРЛИЦКИЙ