Штудии
ШТУДИИ
Владимир
ШАДУРСКИЙ
ШАДУРСКИЙ Владимир Вячеславович (1972) — кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого.
Чеховское в творчестве Владимира Набокова
О набоковском восприятии личности и творчества Чехова много написано, но в основном западными учёными1. Исследователями отмечалась близость мировоззрений этих писателей, их скепсис к идеологиям, философским доктринам, объединяющее их “погружение в биологические науки: у Чехова — в медицину, у Набокова — в лепидоптерологию”2, а также пристрастие к точности деталей — в жизни и творчестве.
Многие аспекты воздействия чеховского творчества на Набокова тщательно проработаны литературоведами. Так, на вопрос об оценке творчества Чехова в «Лекциях по русской литературе» даны обстоятельные и точные ответы3. О набоковских аллюзиях на Чехова, о чеховских символических деталях можно прочесть в разнообразных публикациях набоковедов4. И в большинстве их работ указано, что отношение Набокова к пошлости “восходит” к Чехову. И всё-таки некоторые эпизоды рецепции Чехова набоковеды ещё не открыли.
Мы предлагаем свои наблюдения и мысли по обнаружению чеховских приёмов в построении трёх набоковских текстов: рассказе «Облако, озеро, башня» (1937), пьесе «Событие» (1938) и романе «Ада» (1969).
Во многих рассказах, драматических произведениях и романах Набокова очевидны явления, происхождение которых обусловлено образами и принципами поэтики Чехова. По мнению С.Карлинского, Набоков, работая над сюжетами своих рассказов, учился у Чехова “нешаблонным концовкам”5. В качестве образца подобной преемственности литературовед приводит рассказ Набокова «Подлец» (1927), в подтексте которого — чеховская повесть «Дуэль». М.Шраер, напротив, полагает, что “модель рассказа с открытым финалом, принёсшая Чехову наибольшую известность, не до конца устраивала Набокова”6. Потому ученик развернул “многоступенчатый диалог” с текстами учителя, начав его в «Подлеце» и продолжив переписыванием «Дамы с собачкой» в «Весне в Фиальте» (1936). Дополняя Шраера, заметим, что “нешаблонные” открытые финалы имеют не только эти рассказы, но и драматическая комедия «Событие», рассказ «Облако, озеро, башня» и ранний роман «Машенька».
Аналогиям между «Облаком, озером, башней» Набокова и «Домом с мезонином» Чехова мы уже пытались дать характеристику7. Контекстуальное сходство этих рассказов поразительно. В обоих рассказах героям неожиданно даруется восторг: для художника и Жени — это любовь, а для Василия Ивановича — “давно обещанный” пейзаж. Но, как у Чехова, так и у Набокова, счастье персонажей кратковременно: чужая воля железной рукой лишает их радости. Лида пресекает развитие любовного романа и заставляет сестру покинуть дом. Туристы избивают Василия Ивановича и насильно увозят его домой.
Казалось бы, на такой ноте, надрывающей сердце читателя, рассказ заканчивать нельзя. Критики, прочитав «Дом с мезонином», удивлённо пожали плечами. Рецензенты «Облака…» так же могли возмутиться, как были возмущены концовками «Машеньки» и «Подлеца». Действительно, что мешало Чехову соединить своих героев: отправить художника за возлюбленной в Пензенскую губернию; что мешало Набокову заставить своего героя вернуться в благодатный уголок? Но в том-то и дело, что обоим писателям сюжетная завершённость была не важна. Нужно было обозначить эмоциональную силу той неожиданной перипетии, что последовала за кульминацией. У Чехова Лида, “гуманистка”, заботящаяся о культуре и просвещении человечества, своим запретом разбивает сердца двух любящих людей. У Набокова “доброжелательные” коллективисты проявляют насилие и не позволяют человеку быть счастливым. И в том, и в другом случае главные герои неосмотрительно открывают сокровенное и гибнут от действий ближнего. В обоих рассказах писатели испытывают ужас от холода и чёрствости душ “доброжелателей”.
В комедии «Событие» Набоков обыгрывает множество элементов чеховских пьес. Некоторые из них отмечены комментаторами собрания сочинений писателя (Р 5; 757–769)8. Мы же фокусируем свой взгляд на том, как автор обманывает читателя, наталкиваемого на приёмы и ходы Чехова. Итак, что обыгрывает Набоков?
Действующие лица. В комедии есть сёстры Любовь и Вера. А вот Надежды, по стереотипу, сложившемуся не без Чехова, читатель не встречает. До самого финала мы верим Трощейкину. Но, вопреки его утверждению, близнец Мешаева оказывается не мифической фигурой, а реальным лицом: он появляется в последнем акте и приносит важную спасительную весть. Главным героем пьесы, во внутреннем мире которого действительно произошло событие, является внесценический персонаж — только что вышедший из тюрьмы и уже не помышляющий о мести Барбашин.
Драматургические приметы, воспетые Чеховым (если ружьё висит — в последнем действии выстрелит). В одном из актов комедии разбивается зеркало, которое, как и в других произведениях Набокова, не превращается в роковой знак, хотя Трощейкин ожидал беды. Для Барбашина, якобы затаившего смертельную обиду, покупают пистолет, значит, должна последовать расправа. Но этот пистолет не стреляет, да и автор его не показывает.
Реплики героев. В тексте Набокова всё взвешено до мелочей, и даже второстепенные персонажи несут чеховскую нагрузку: раешный стих Вагабундовой и остроты Ревшина напоминают цитаты песен Чебутыкина и ритмизованные шуточки Солёного.
Ремарки. В каждом указании драматурга видно, что он в первую очередь прозаик. Так, о Любе автором сказано: “молода, хороша, с ленцой и дымкой”; о Куприкове: “трафаретно-живописный живописец”; о Барбошине: “сыщик с надрывом”.
То, что у Чехова вышло тяжелее, напряжённее, у Набокова получилось легче. То, что в «Трёх сёстрах» глубокомысленно и драматично, в «Событии» просто не присутствует. Там, где у Чехова юмор, у Набокова гротеск. Игровой лёгкости, преодолевающей границы драматического жанра, Набоков учился у Чехова постоянно, но ни в каком другом его произведении нет такой водевильной весёлости.
В романе «Ада» обозначена интерпретация драматургии Чехова. Интерпретаторами чеховских пьес, сценических воплощений представлены персонаж-повествователь Ван Вин и герои-актёры, которые, как кажется читателю, всё время что-то путают. Так, Ван Вин, уверенный в существовании пьесы Чехова «Четыре сестры», вспоминает о роли Варвары, “старшей из дочерей покойного генерала Сергея Прозорова”9 (А 4; 416). Но имена, названия, реплики, видоизменённые в этом романе, выдают художественное отношение Набокова к драматургии Чехова, которое отличается от того почтительного и безупречно уважительного, что явлено в отзывах, интервью и лекциях. Здесь Набоков, как когда-то в «Событии», иронизирует по поводу избыточности персонажей в «Трёх сёстрах». Хотя ничего нового в этой иронии нет. Новое — в обращении к одному реальному эпизоду из жизни Чехова. Ван Вин обращает внимание на подпись Чехова: “<…> Tchechoff — так он писал своё имя, когда жил в том году в Ницце в отвратительном пансионе на улице Гуно, 9 <…>”10. В Ницце, где Чехов находился в конце 1900 — начале 1901 года и переписывал третий и четвёртый акты пьесы, с ним произошёл комический случай. Письма, направляемые по адресу Monsieur A. Tchekhoff, 9 rue Gounod, Pension Russe, Nice попадали к другому русскому по фамилии Чертков (см. письмо 3235 О.Л. Книппер). Чехов, видимо, понял, какую шутку сыграла с ним жизнь, и постарался избежать путаницы: сначала он просит на конвертах указывать имя Antoine. А затем, 1 (14) января, посылая поздравительные телеграммы (разумеется, по-французски) О.Л. Книппер (3237) и в Художественный театр (3238), помещает подпись Tchechoff, которая в русской транскрипции звучит как [ч’эшъф]. Вряд ли была допущена ошибка, и вряд ли это была новогодняя шутка. Чехов мог так подписаться, чтобы возлюбленная и дорогой ему театр имели возможность направить свои телеграммы лично ему, минуя неожиданного Черткова.
Психологический подтекст комедии Чехова, символичность судеб героев в какой-то мере передаются персонажам набоковского романа. Они пытаются привнести в реальность комическое, фарсовое начало, словно не замечая жестокости, трагичности жизни. Играя, они игнорируют беды бытия. Набоков противопоставляет мрачной действительности борьбы, революций, войн, водевильность жизни своих героев.
Кстати, по словам Вл.Немировича-Данченко, Чехов говорил, что задумал «Трёх сестёр» как водевиль. Юные Ада и Ван тоже при удобном случае могут припомнить игру актёров Московского Художественного театра и целые фрагменты пьес, вместе с ремарками и репликами (А 4; 227) — воспоминания, которые живут только в их памяти и подогревают дружеское общение близких людей, в котором доверительность соседствует с игрой и артистизмом (А 4; 415). Набоковские персонажи словно несут на себе рок героев Пушкина, Толстого, Чехова: за эффектную, психологически оправданную цитату, удачную литературную ассоциацию им впоследствии приходится расплачиваться, попадая в те положения, что и герои, с которыми эти цитаты связаны. И ещё они несут роковую вину, о которой не ведают (грех кровосмешения), но именно она придаёт событиям романа драматический характер. Набоковские герои хотят быть цельными: то, что они играют на сцене, пытаются воплотить в реальной жизни, и — наоборот. Их действительная жизнь чем-то напоминает театральные роли, но она очень сложно, парадоксально переиграна. Само тяготение набоковских героев к цельности, неразделимости любви и творчества, жизни и театра имеет чеховскую природу.
Чеховский интертекст помогает роману стать оригинальной жанровой разновидностью. Ван Вин, подобно Чехову, соединяет элементы драмы с элементами лирическими и эпическими. В его тексте ремарки работают по-чеховски и влияют на действие своим эпическим и одновременно лирическим характером11. Набоков как бы переигрывает функцию чеховской ремарки: чеховские детали театрализуют его роман, давая ему возможность обрести драматические черты. И в прозе Набокова так же, как в драматургии Чехова, происходило стирание родовых границ между эпосом, лирикой и драмой.
Чехов создавал «Трёх сестёр» для определённых актёров Художественного театра. Такая зависимость объясняет муки написания пьесы. И Набоков, конечно, знал об этом обязательстве, весьма печальном для свободного художника. Но, любя Чехова, он не мог его опорочить или очернить, как Достоевского. Ошибки и неудачи великого писателя он отмечает деликатно и “бичует” их художественными средствами.
Таким образом, если в 1920-е годы Набоков ещё учился у Чехова приёмам в организации повествования, то в 1930-е уже полемизировал его с пьесами и рассказами, а в более позднее время соотносил его художественную практику с собственными эстетическими и этическими исканиями.
Примечания
1 См. библиографический обзор в статье: Поздняков Н.Н. Набоковские штудии Чехова // Набоковский вестник. Вып. 4. СПб., 1999. С. 52.
2 Karlinsky S. Nabokov and Chekhov: the Lesser Tradition // The Garland Companion to Vladimir Nabokov. Edited by V.E. Alexandrov. N. Y.; London, 1995. P. 389.
3 См. обобщённую характеристику лекции Набокова о «Даме с собачкой»: Поздняков Н.Н. Набоковские штудии Чехова // Набоковский вестник. Вып. 4. СПб., 1999. С. 49–51.
4 Рroffer C. «Ada» as Wonderland: A Glossary of Allusions to Russian Literature // A Book of things about Vladimir Nabokov / Edited by Carl R. Рroffer. Ann Arbor., 1974; Проффер К. Ключи к «Лолите» / Пер. с англ. СПб., 2000; Chances E. Chekhov, Nabokov and the Box: Making a case for Belikov and Luzhin // Russian Language Journal. 1987. Vol. 40. № 140; Шадурский В. Интертекст русской классики в прозе Владимира Набокова: Учеб. пособие. Великий Новгород, 2003. С. 65–75.
5 Karlinsky S. Nabokov and Chekhov: the Lesser Tradition // The Garland Companion to Vladimir Nabokov. Edited by V. E. Alexandrov. N. Y.; London, 1995. P. 393.
6 Шраер Максим Д. Набоков: Темы и вариации / Пер. с англ. СПб., 2000. С. 84.
7 Шадурский В. В.В. Набоков и А.П. Чехов. К проблеме текстовых связей // Набоковский вестник. СПб., 1998. Вып. 1.
8 В тексте работы мы даем ссылки на издания: Набоков В.В. Русский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 1999–2000; Набоков В.В. Американский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 1997–1999; в скобках буква “Р” обозначает русский период, “А” — американский, первая цифра — номер тома, цифра после точки с запятой — номер страницы.
9 Англоязычный аналог в книге: Nabokov V.V. Ada or Ardor: A Family Chronicle (A novel). New York; Toronto: McGraw-Hill, 1969. Р. 427.
10 “<...> Tchechoff (as he spelled his name when living that year at the execrable Pension Russe, 9, rue Gounod Nice) <...>” . — Nabokov Vladimir. Ada, or Ardor... New York; Toronto, 1969. P. 454.
11 Ивлева Т.Г. «Точка зрения» в драматургии А.П. Чехова // Проблемы и методы исследования литературного текста. Сб. научных трудов. Тверь, 1997. С. 54.