Другое мнение

Быть честным — стремление человека, а не государственной системы. Какой способ общественного устройства ни возьми — везде увидишь красочные картинки, закрывающие дырки на обоях государства. Некоторые такие картинки передаются от эпохи к эпохе, будто и впрямь драгоценное наследие предков. Уж и обои переклеили, и дырки совсем в других местах, а картины никогда не существовавших идиллий всё маячат у нас перед глазами, отводя их, наши глаза то есть, от реального положения дел.

Одним из масштабных полотен советского времени была Наша Советская Школа: светлые классы, весёлый гомон голосов, пытливые глазёнки и ты, с седыми прядками, над нашими тетрадками… Обсуждая сегодня реформу образования, многие забывают, что сей светлый образ — не более чем обманка, нарисованная на куске старого холста, и бросаются защищать лучшие традиции нашей школы, запамятовав, что некоторые из них существуют только в кино, в книгах… на стенах картинных галерей…

В конце октября в Петербурге проходил Первый съезд словесников. Среди разумных идей и интересных дискуссий звучали на нём и речи, пафос которых показался мне обращённым к миражам. Не стоило бы и спорить с отдельными речами, если бы мнения, в них высказанные, не разделялись большинством участников съезда.

Особая миссия литературы

У уроков литературы особая роль. Литература — единственный предмет, на котором детям прививают чувство прекрасного, приучают их к чтению и воспитывают. Воспитание человека и гражданина — едва ли не первый пункт целей литературного образования, заявленных в новом стандарте, разработанном Министерством образования. Убеждённые в особом значении своего предмета, делегаты съезда даже проголосовали за то, чтобы сделать курс литературы обязательным для всех специальностей всех педвузов.

Школа — это не программы, не учебники, не количество учеников в классе, не возможности зарубежных поездок, не меню школьной столовой. Школа — это учителя. И пока мы не перейдём к какой-нибудь немыслимой сегодня альтернативной форме обучения (например, все учатся дома при помощи компьютера), успешность обучения каждого конкретного ученика будет во многом определяться личностью учителя. Повезло ученику с учителем — он предмет любит, учит, усваивает. Не повезло — ничего путного не выйдет. Предмет ученик может и любить, но урок будет всячески игнорировать. Диапазон воспоминаний о школьных учителях литературы — от “Я поступил на филфак, потому что у нас в старших классах была такая учительница литературы…” до “Мне в школе привили стойкое отвращение к чтению” — у всех на слуху. Так не пора ли очистить нормативные документы для учителей от лозунгов и деклараций, сосредоточившись на том, что может реально дать ученику учитель любой, средний, звёзд с неба не хватающий? Воспитывать, так же как и прививать интерес к чтению, должны не учителя, а родители. Сможет учитель приохотить какого-нибудь безнадёжного оболтуса к чтению — честь ему и хвала, но нельзя от него этого требовать. Я думаю, что если бы у нас были в ходу Государственные стандарты для родителей, то эти два пункта — воспитание и приучение к чтению — давно перекочевали бы из учительского стандарта в родительский. Но так как стандарты для родителей у нас ещё не ввели, а очень хочется обязать кого-то отвечать за вышеуказанные пункты, учителям и приходится отдуваться.

На съезде был спор, должен ли стандарт по преподаванию литературы открываться декларациями о воспитании. И большинство делегатов ответили твёрдо: да, должен, а как же? Мне же кажется более реалистичной позиция московской учительницы Р.А. Храмцовой, имевшей мужество сказать: “Мы воспитываем не больше, чем физики или физкультурники. Воспитывает литература, но только если мы можем ей соответствовать”.

Дети стали меньше читать

Об этом не раз с надрывом говорили на съезде. Продолжения у этой фразы были всякий раз разные. Например, и такое, прозвучавшее в речи ректора СПбГУ Л.Вербицкой: дети меньше читают, потому что их оболванивает современное телевидение. Поэтому нельзя, чтобы не было нескольких государственных каналов телевидения…

Ощущения насчёт того, сколько читают дети, у каждого свои, но не нужно забывать, что это только ощущения, а не достоверная статистика. (Впрочем, насколько достоверна статистика — это ещё большой вопрос.) Мне кажется, что люди, оплакивающие теперешнее детское чтение, представляют себе советских школьников скорее по картинкам из букваря, чем по собственным воспоминаниям: с книжкой, со скворечником, с подшефной старушкой… На мой взгляд, ситуация сейчас точно такая же, как и двадцать, и тридцать лет назад: в хороших школах дети читают поголовно, а в обычных — только лучшие ученики.

Наше образование — лучшее в мире

Нужно отдавать себе отчёт, что именно мы имеем в виду, когда говорим о превосходстве нашего образования над западным или, наоборот, о необходимости равняться на западное образование. Материалы, постоянно публикующиеся в рубрике «Образование» интернет-издания «Русский журнал» (www.russ.ru), указывают нам на вещь, в общем-то, очевидную: “западное образование” — это русский миф; система образования в Италии отличается от системы образования во Франции, система образования в Германии совсем не такая, как в Англии, и все эти системы образования отличаются от американской…¹ Единственное реальное преимущество нашего школьного образования, о котором говорят все, кто имел возможность сравнить сам, поучиться или поучить детей “здесь” и “на Западе”, вне зависимости от конкретной страны, — в России учат думать. Такой вот парадокс: наша школа, прямая наследница советской школы, десятилетиями существовавшей в системе несвободы и жёсткого госконтроля, думать учит, а у “западной”, привыкшей к демократии, это получается хуже. Не стану высказывать свои предположения, почему так выходит ², — это дело серьёзных научных исследований, но связь этого нашего преимущества с количеством часов на литературу и сочинением как формой выпускного экзамена (равно как и с любым другим параметром, который можно включить в нормативный документ, например, в стандарт) для меня совсем не бесспорна.

Кроме того, мы предпочитаем умалчивать об элементарном и эффективном средстве, во многом объясняющем наши успехи в образовании: чтобы добиться хорошей успеваемости, мы применяем к детям насилие, во всём цивилизованном мире давно уже немыслимое. Все эти так привычные нам учительские: “Я кому говорю?!”, “Вот будет родительское собрание — я твою мать порадую!”, “У тебя на плечах голова или?..”, “Кто напишет на два, может ни на что хорошее не надеяться!”, “А Сидоров у нас, как всегда, ни мычит, ни телится” — давно уже невообразимы в устах западного учителя, потому что нарушают права ребёнка и могут отрицательно повлиять на его дальнейшее развитие. Да и за родителями, применяющими жёсткие меры, чтобы заставить чадо учиться, общество может установить свой контроль. У них заставлять ребёнка хорошо учиться — значит нарушать его права. А у нас не заставлять ребёнка хорошо учиться — значит быть плохим родителем. Мы заставляем, а они упрашивают.

Кроме прямого результата, есть у этой ситуации и результат опосредованный. У нас обычно — не особо задумываясь о способах — считают нужным приучать детей к дисциплине и самоконтролю, что на обучении всегда сказывается положительно. А у них часто — только и думая, чтобы ни один ребёнок не был ущемлён ни в каких своих правах, — сверх всякой меры облегчают содержание программы и требования к ученику, что на обучении сказывается явно отрицательно. (Особенно это касается начальной и средней школы.)

Эта общая картина (не исключающая существование противоположных явлений) зависит от того, что трудно изменить реформами, — от менталитета нации. Поэтому катастрофические предчувствия по поводу будущего нашей школы, свойственные многим участникам съезда, кажутся мне преувеличенными.

ЕГЭ по литературе — национальная катастрофа

Если не большая, то, во всяком случае, большая часть учителей, присутствовавших на съезде, была настроена резко против введения единого экзамена в той форме, в которой сейчас предлагается: тесты с выбором ответов — тесты с открытым вопросом — мини-сочинения. Учителя говорят, что при подобной форме итогового контроля изменится содержание уроков и что подготовка к такому экзамену выхолостит содержание предмета. Может быть, учителям виднее, но я пафоса их выступлений не понимаю. Добро бы хотели заменить сочинение одними тестами — здесь потери были бы несомненны. Но если сравнивать предлагаемую сегодня Министерством форму ЕГЭ с сочинением — я не уверена, что сочинение лучше. И не потому, что я в восторге от ЕГЭ, а потому, что я не в восторге от сочинения.

Нельзя не считаться с тем, что огромное большинство детей школьные сочинения терпеть не могут (вспомните собственное детство). Причин тут несколько. Во-первых, совсем не все учителя сами способны породить достаточно длинный, связный, интересный текст. Им неудобно в этом признаться, но это так. А как может учить писать тот, кто сам не умеет? Во-вторых, жёсткая форма, в которую традиционно заставляют наших школьников облекать свои сочинения (вступление — основная часть — заключение, тезис — антитезис и тому подобное) сковывает многих учеников, способных выразить свои реакции на литературное произведение в более интересной и творческой форме. В-третьих, вопреки второму пункту и в унисон с первым, для очень многих детей необходимость выражать себя письменным словом тяжела, просто неподъёмна. Это сродни способности к музыке или рисованию — никому же не приходит в голову требовать этих способностей от всех. Поэтому форма мини-сочинения, проверяющая умение логически рассуждать, но не требующая эстетических изысков, кажется мне самой разумной. Оптимальное решение, по-моему, — предоставить школьнику возможность самому выбирать, в какой форме он хочет сдавать экзамен — в форме разнообразных заданий или в форме полноформатного сочинения. При этом сочинение может стать формой экзамена, необходимой для поступления на филологические факультеты.

Гораздо большее недоверие, чем форма, в которой собираются проводить ЕГЭ, у меня вызывает сама перспектива его введения. Считается, что ЕГЭ обеспечит всем детям на выходе из школы равные права. Ну да, равные, такие же равные, как у участников лотереи: кто-то выиграет, кто-то проиграет. Даже если ЕГЭ будет проходить только в форме совокупности заданий, а не в форме большого сочинения, обеспечить единый критерий оценки и равную квалификацию проверяющих невозможно не только в масштабах страны, но и в пределах небольшого города. Если при теперешней системе проверки ученик и родители знают, что за человек проверяет экзаменационную работу и чего от него можно ожидать, то при намечающейся их ждёт полная неопределённость и мучительное ожидание результатов. Впрочем, слабые ученики, вероятно, будут ожидать результатов с надеждой: ведь слабый ученик у одного проверяющего может набрать больше баллов, чем сильный у другого. Полное торжество справедливости.

О лицемерии

“Реализация программы модернизации общего образования с учётом сложившейся социокультурной и экономической ситуации в России при сохранении лучших традиций отечественного гуманитарного образования потребовала осмысления новых подходов в подготовке учителя-словесника и повышения его квалификации, разработки социальных программ, ориентированных на поддержку и развитие новых ценностных ориентиров в выборе профессии учителя русского языка и литературы, подготовки специалистов, ориентированных на работу в профильных школах”. (Из проекта резолюции съезда.)

Есть ученики. Есть учителя, которые учат учеников. Есть методисты, которые учат учителей. Есть учреждения, где учат методистов. И вот люди, которые учат методистов, которые учат учителей, которые учат учеников, изъясняются таким языком. Ну скажите, какое отношение приведённое выше предложение имеет к “сохранению лучших традиций отечественного гуманитарного образования”? Правда, оно может пригодиться для новых традиций отечественного образования: его можно включить в тест по русскому языку с заданием разобрать предложение по составу. Тогда уж точно никто не будет сетовать, что тесты так просты, что любого ученика можно подготовить к ним за неделю.

Как убого, косноязычно, не чувствуя вкуса к языку говорят многие борцы за “чистоту русского языка” и “повышение культуры нашего общества”! При этом считается, что каждый выпускник школы должен говорить по-русски правильно, ясно и красиво. У кого не выходит — тот плохо учился и пусть пеняет на себя, когда не получит нужной для поступления в институт отметки из-за речевой ошибки.

Ещё пример. На эмблеме съезда было написано: “Первый съезд методистов и учителей словесников” — был пропущен дефис перед приложением. Представитель Министерства образования Л.М. Рыбченкова с возмущением рассказала, как один из питерских телеканалов закончил свой репортаж о съезде тем, что показал эмблему со словами: “Чему нас могут учить те, кто сам делает ошибки?” Досаду Л.М. Рыбченковой можно понять: обидно, когда журналисты, даже не удосужившись разобраться в проблемах, стоящих перед съездом, формируют общественное мнение, ухватившись за мелочь. Но если знание всех тонкостей русской орфографии и пунктуации считается у нас необходимым условием для поступления в вуз, то не понятно ли подобное злорадство? Ведь за ошибку, которая во всех остальных жизненных ситуациях кажется незначительной мелочью, абитуриенту снижают оценку — со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Получается, что к себе мы весьма снисходительны, а к ученику предъявляем “гамбургский счёт”. Интересно, что мысль о самосовершенствовании учителя как о средстве “нравственного воспитания и эстетического развития подрастающего поколения” на съезде не высказывалась.

Примечания

1 Об образовании у нас и на Западе см. также http://magazines.russ.ru/oz/2002/2/index-pr.html

2 От двух не удержусь. Во-первых, условия жизни на Западе гораздо более определённые, “алгоритмизированные”. Прорвало трубу — обратитесь в соответствующую службу, она всё ликвидирует. Нужно ли говорить о том, какое множество решений имеет эта задача (“прорвало трубу”) в наших условиях? И так во всём. Умение нестандартно взглянуть на ситуацию нам просто нужнее для жизни, чем жителям западных стран, поэтому оно у нас и развивается лучше, в том числе у учителей, которые естественным образом передают свой жизненный опыт ученикам.

Во-вторых, страны с развитыми демократическими традициями из соображений толерантности часто предпочитают обходить острые углы. Например, в Америке не читают «Тома Сойера», потому что там изображён расизм. Если бы мы руководствовались такой же логикой, вся русская классическая литература была бы запрещена для чтения в школе: ведь среди учеников наверняка окажутся потомки крепостных крестьян! Когда человек привыкает, что все явления существуют в рамках привычного и законного, он вряд ли может адекватно оценить явление, выходящее за эти рамки.