КНИЖНАЯ ПОЛКА

«А СЕРДЦЕ РВЁТСЯ К ВЫСТРЕЛУ...» / Сост., вступ. ст., сопроводит. тексты А.А. Кобринского. М.: Эллис Лак, 2003. 576 с.

Что общего у Маяковского, Есенина и Цветаевой? Только ли то, что они — крупнейшие поэты Серебряного века? Автор (назовём его так — это будет справедливо) этой необычной мини-антологии находит у них (а также ещё у десяти менее известных современников) ещё одну общую черту — поистине роковую: они поэты-самоубийцы.

Десять лет назад представить себе подобную антологию было просто невозможно. Идея собрать под одной обложкой биографии и стихи тринадцати (тоже роковое и, наверное, не случайное здесь число) поэтов, по собственной воле прекративших своё земное существование, пришла в голову известному петербургскому исследователю русской поэзии Александру Кобринскому.

Кто-то покончил с собой от несчастной любви, кто-то в припадке психического расстройства, кого-то довели до рокового шага обстоятельства жизни и преследования врагов. Но всех их — поэтов-самоубийц Серебряного века — роднит ещё одно: то, что суицид был ещё и неотъемлемой частью литературного этикета, эстетическим фактом. Никогда прежде то, что теперь называют творческим поведением, не становилось столь важной составляющей творчества вообще, репутации художника.

Не менее важным было и ощущение свободы художника, появившееся в эту пору, — свободы от условностей, от обязанностей, от Бога, наконец. Потому что самоубийство — это прежде всего страшный грех. Но Серебряный век был эпохой не только страстной веры, но и безудержного атеизма, эпохой крайностей во всём.

Хотим мы этого или нет, во всех стихотворениях, включённых в книгу, мы ищем прежде всего объяснения: почему? И если по поводу Маяковского, Цветаевой или Есенина мы знаем ответ (даже десяток ответов!), то по поводу других поэтов (а ведь их оказалось так много!) мы, несмотря на тщательнейшим образом составленные биографические очерки, продолжаем теряться в догадках. И ищем ответ, естественно, в их стихах.

Надо сказать, автор книги и здесь сделал всё от него зависящее: подобрал для публикации именно те стихи, которые кое-что объясняют. По крайней мере, тягу к смерти или, на худой конец, отсутствие страха перед ней. И — разочарование в жизни и людях. И наконец — отчаянье, целое море отчаянья!..

Однако одного этого всё-таки недостаточно. Кто, скажите, выразил отчаяние и неприятие жизни сильнее, чем Блок, Гиппиус или Сологуб? Кто так часто писал о суициде, как Брюсов? Но ведь они-то умерли своей смертью! Значит, для того чтобы покончить с собой, нужно всё-таки что-то иное. То, чего не было у Блока, но было у этих несчастных тринадцати! То, что попытался найти в своей антологии-исследовании Александр Кобринский.

Важно и то, что книга возвращает нам прекрасные стихи до сих пор мало известных (точнее — хорошо, но несправедливо забытых) авторов. А ведь при жизни и Анасатасия Чеботаревская, и Надежда Львова, и Иван Игнатьев, и Виктор Гофман, и Василий Князев были достаточно заметными авторами. И — что тоже немаловажно! — активными участниками литературного процесса, близкими людьми более читаемых сегодня авторов. Без их судеб, без их стихов нельзя понять многих обстоятельств жизни. К примеру, той же Ахматовой, посвятившей Князеву «Поэму без героя», Брюсова, любовь к которому привела к самоубийству Львову, Чеботаревской, бывшей житейской и литературной спутницей Сологуба…

Характеризуя в статье «О стихах Н.Львовой» её последние стихотворения, Анна Ахматова назвала их “заклинанием смерти”. А Марина Цветаева, проводившая и отпевшая в своих стихах и “Серёжу”, и “Володю”, придумала для таких стихов ещё более страшное определение — “Письмо в бесконечность. — Письмо в беспредельность. — Письмо в пустоту”. Кстати, всё это тоже можно прочитать в книге Кобринского.

Ю.ОРЛИЦКИЙ