Готовимся к сочинению
Тема 340 (комплект № 39)

Дарья ВАЛИКОВА

---

Похоже, что так называемая деревенская проза в последнее время почти исчезла из литературы — разумеется, если иметь в виду литературу настоящую, глубокую, запоминающуюся. В самом деле, такие знаменитые “деревенщики”, как Абрамов, Можаев, Носов, Астафьев покинули этот мир; Белов теперь пишет в основном о крестьянстве тридцатых годов, а Распутин и Личутин — напротив, о перебравшихся в город потомках своих старух да стариков... Уходят со сцены остатки той деревни, которую они знали, и в общем-то в пору было бы привести горькие слова Астафьева: “Мы отпели последний плач <...> о бывшей деревне... Как говорится, восплакали хорошо, на достойном уровне, достойном нашей истории... Но это кончилось. Сейчас идут только жалкие подражания книгам, которые были созданы двадцать-тридцать лет назад. Подражают те наивные люди, которые пишут про уже угасшую деревню. Литература теперь должна пробиваться через асфальт”, если бы... Пожалуй, если бы не было Бориса Екимова, пишущего о современных жителях нашего многострадального села, — пишущего без подражаний и на хорошем художественном уровне, что позволяет ему иметь своего читателя, да и быть в поле зрения критиков.

Особенно заметным произведением Екимова стала повесть «Пиночет» (1999 ), где в центре внимания — фигура колхозного председателя. Тема личности председателя и, шире, вообще начальства в деревне отнюдь не нова для литературы. Достаточно вспомнить, допустим, «Историю села Брёхова» (1968) или «Живого» (1966) Бориса Можаева, где противостояние либо, наоборот, единение рядовых крестьян со своей непосредственной властью составляет движущую силу сюжета. Что в «Живом», что в «Истории...» эта непосредственная власть малограмотна, до идиотизма некомпетентна, бездушна и мстительна. Например, Гузёнков из «Живого» — типичный “профессиональный” начальник, который “кажется, все районные конторы по очереди возглавлял... И председателем райпотребсоюза был, и заведующим заготскота, и даже директором комбината бытового обслуживания”. Сам уже давно позабывший, “как хлеб пашут”, он вершит над хлебопашцами свой произвол. Крестьянин Фёдор Кузькин по прозванию Живой попадает к нему в немилость, вследствие чего “обложил председатель Живого, как борзятник русака. Сколько ни беги, а конец один — выдохнешься и упадёшь...”

Пётр Афанасьевич Булкин из «Историии...» — персонаж комический, тоже из “профессиональных начальников”, “колеблющихся вместе с линией партии”. То он — директор маслозавода, то председатель колхоза, то — сельсовета; уже уйдя на покой, “парторга замещает” — “людей уму-разуму учит”. Всюду, где ступает нога этого славного “выдвиженца”, царят бесхозяйственность, воровство, начётничество, показуха... И всё это никого не удивляет, не возмущает — народ привык относиться к таким руководителям как к природным явлениям, спорить с которыми бессмысленно и себе дороже. Но в конце концов многострадальному селу Брёхову выпадает редкостная удача: Булкина и иже с ним сменяет прогрессивный и здравомыслящий председатель Петя Долгий, который, невзирая на давление вышестоящего начальства, начинает проявлять заботу об интересах людей, а не о перевыполнении плана…

Можаевские персонажи принадлежат советскому доперестроечному прошлому; екимовские — дню сегодняшнему. Екимов представляет юг России, те благодатные, в отличие от Нечерноземья или Сибири, места, где хутора и станицы ещё относительно многолюдны, где не так давно было приличное количество крепких и даже богатых хозяйств... В последнее, постперестроечное время картина довольно плачевна. Колхозы и совхозы разваливаются, население живёт в основном личным подсобным хозяйством (“Конечно, джуреки не грызём. Две коровки... Огород хороший. Картошки, капусты, закруток на весь год хватает”), а также привычным воровством с колхозных полей и ферм. Последнее производится масштабно и в открытую: “Дояркам чего не работать... Комбикорм бери, молоко — тоже бери... И на базар... Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись в доярки...”; “В свинарнике чего не работать... Кашу бери, пожалуйста, хоть два ведра, хоть три. Корми домашность свою... Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись в свинарки...”

Герой повести, Корытин-младший, становится председателем такого колхоза не по своей воле, а по наследству: сначала действующий председатель, Корытин-старший, попав в больницу, умоляет сына временно занять его пост, а когда отец умирает, односельчане просят младшего остаться и работать дальше. Он соглашается на это с большой неохотой, понимая, какую неподъёмную ношу ему придётся принять; а вскоре сами колхозники становятся не рады, что единогласно выбрали себе такого председателя. Ибо тот объявляет войну воровству самым жесточайшим образом: с конфискациями, увольнениями и прочим. За что получает прозвище Пиночет и ненависть многих и многих. Колхоз начинает почти процветать — но ненависть от этого не исчезает.

Разумеется, своего прозвища Корытин не заслуживает ни в коей мере. Во-первых, сравнивать его “жестокость”, направленную на элементарное соблюдение законов и правил, с жестокостью кровавого диктатора, презревшего все законы, — попросту грешно. А с другой стороны — настоящему Пиночету, помимо своих преступлений, как известно, удалось-таки при помощи гайдаров и чубайсов чилийского разлива создать устойчивую, динамично развивающуюся, конкурентоспособную экономику с низким вообще и смехотворно низким для Латинской Америки уровнем коррупции. Чилийский Пиночет при всей своей авторитарной натуре понимал, что административно-командные методы не оправдывают себя в народно-хозяйственной жизни, и ставку сделал на самостоятельного и свободного производителя, частника. “Наш” же Пиночет продолжает дело своего отца, председателя старой закваски. Екимов даёт красноречивую картину того, в чём состоит это самое дело. Умирающий Корытин-старший переживает, что бросает хозяйство во время уборки и сенокоса: “ — ...Жизнь поклал. Такие труды... — говорил он горячечно. — За двадцать лет всего два раза был в отпуске. Вас, детей своих, толком не видал.
А теперь — всё без призору...

— Там люди остались, твои спецы... — уговаривал Корытин-младший...

— А то я не знаю, какие они хозяева. Лишь за моей спиной...”

После этого отец даже ухитряется сбежать в колхоз, отчего ему становится ещё хуже:

“ — ...Поглядел — душа вянет. За два дня хоть разгону им дал. Будут крутиться.

— Надолго ли... — остудил его сын.

...Корытин-младший стал выходить из палаты, осторожно, на цыпочках, но уже на пороге услышал странный звук: тоненький, скулящий. Тихо вернулся к кровати отца. Да, старый Корытин, этот суровый мужик, отвернувшись к стене и закрыв от белого света лицо большими ладонями, по-детски, по-щенячьи плакал, неумело, со всхлипами, до боли стыдясь своей слабости и не умея совладать с нею”.

Корытин-младший, конечно, не очень-то рад порядку вещей, при котором без постоянно задаваемого “разгона” никто “крутиться не будет”. Но и пытаться как-то его изменить и в голову ему не приходит. Он знает, что простое решение: раздать землю, сделать всех фермерами (у самих себя воровать-то небось не станут!) будет провальным — во-первых, потому, что государство бросило фермеров на произвол судьбы (“Это — одни слёзы... Кто попервах выходил, те ещё дышат, но тоже через раз”), во-вторых, потому (и это главное), что подавляющее большинство самих колхозников не хотят брать землю и работать до седьмого пота — отвыкли (“В колхозе выросли, с колхозом и помирать”).

На просьбу сестры уехать и всё бросить, раз все его так ненавидят, Корытин отвечает: “...Как их оставишь... Детвора... Ныне будем пряники есть, конфетами закусывать. А завтра от голода заревём. В Бударинском колхозе племенную ферму, тысячу двести коров, за неделю на мясо порезали, продали... Детвора... Хоть и взрослые люди”.

Страшную правду о том, как в течение прошедшего века самостоятельного русского крестьянина обращали и обратили в “детвору”, нам уже поведали писатели-деревенщинки старшего поколения — тот же Можаев, Белов, Тендряков, Яшин и другие; Екимов словно подводит окончательный итог свершившегося раскрестьянивания (повторим, что действие происходит на благодатном российском юге; чего ж говорить про другие края и веси!). Ясное дело — на каждый колхоз-совхоз “пиночета” не поставишь, да и случись что с ним — всё будет развалено и растащено моментально. Такие крестьяне со своим натуральным хозяйством страну не прокормят (себя-то — еле-еле).

“—Неужели там, наверху, не поймут, что губят крестьянство — значит, губят Россию? Чужой горбушкой сыт не будешь. Должны ведь понять и повернуть...

— Ничего не вернёшь, — тысячу раз обдуманное повторил Корытин. — Ни царя-батюшку, ни прошлую нашу жизнь. Что с воза упало — тому конец. Это — главное, что надо понять...”

Вероятно, у выпускников своё ощущение и времени, в котором они живут, и времени исторического. Так что обратившиеся к рассматриваемой теме могут в заключение сочинения высказать свою точку зрения на то, как сегодня актуализируется проблематика произведений на “деревенскую” тему, созданных в советский период.