Готовимся к сочинению
Темы 112-117

Елена ПОЛТАВЕЦ

---

Последняя тема из восьми, предложенных по роману Гончарова, выделена курсивом и предполагает “анализ” девятой главы первой части романа. Сразу заметим, что все “анализы” фрагментов и эпизодов на экзамене по литературе должны представлять собой ответ на вопрос об идейно-композиционном значении предложенного для “анализа” отрывка. Поэтому формулировать задание как “анализ” некорректно. “Анализ” может быть любым: лингвистическим, текстологическим и так далее. Нередки и случаи, когда “анализ” фрагмента или эпизода ребята сводят к более или менее эмоциональному рассказу о том, чем этот эпизод им понравился или не понравился и какие чувства возникли при чтении. И школьников тут винить не за что, если учесть провокационность самой формулировки темы.

Не меньшее недоумение вызывает и выделение курсивом этой темы, самой сложной из восьми. В чём же её особая сложность? Если на экзамене по литературе мы должны ответить на литературоведческий вопрос, то без раскрытия идейно-композиционной роли данного отрывка во всём произведении нам не обойтись. Значит, нужно показать связь фрагмента с сюжетом, основными образами и главными мотивами романа. Всё это, конечно, нужно и для раскрытия не выделенной курсивом темы «Письмо Обломова к Ольге Ильинской. (Анализ 10-й главы…)». Но письмо Обломова, а также повествование о реакции Ольги на это письмо (основное содержание эпизода) не являются внесюжетными, вставными элементами, каковым является «Сон Обломова», получивший даже отдельное заглавие. Именно «Сон» ощущается как “фокус” романа, концентрирующий основные его мотивы. Таково вообще назначение вставных элементов (вставных эпизодов, ретроспекций, новелл, притч, сюжетных писем или рассказов, мемуаров и так далее) в художественной литературе с античных времён. Эти вставные элементы порой содержат особый код для прочтения целого, а также намёк на жанровое своеобразие всей конструкции. Таковы “сказка” об орле и вороне в «Капитанской дочке», “поэма” о капитане Копейкине в «Мёртвых душах», история, рассказанная Каратаевым в «Войне и мире» и так далее.

Говоря о романе Гончарова, мы можем рассматривать сон и как мотив, а также как элемент рамочной композиции, так как перед последней встречей Обломова со Штольцем Обломову снова “грезится”, что он в Обломовке маленьким мальчиком слушает сказки няни. Пробуждение, как и в первой части романа, связано с приездом Штольца, что символизирует роль Штольца в жизни Обломова.

Напомним о функциях онейротопики (изображения снов в художественных произведениях — от греч. oneiros — сновидение и topos — место). Сон раскрывает прошлое героя или предсказывает будущее (сон Гринёва), является средством психологической характеристики и даже создаёт особый образ мира: “именно в этой точке повествование оказывается как бы на грани двух миров… автор сообщает здесь читателю некий мистический событийный план… (вспомним «Сон» Лермонтова)” (Г.Лесскис). Все эти функции пересекаются в сне Обломова, и их нужно рассмотреть. Добавим также, что мотив сна в романе Гончарова объединяется с мотивом мечты, грёзы наяву; Гончаров понимал сон в английском духе как “dream” (это слово означает и сон, и мечту). Обломов, подобно Дон Кихоту, живёт мечтой и собственной благородной фантазией. Есть и ещё одна функция «Сна Обломова», о которой нельзя не сказать, но прежде подумаем и о второй теме, связанной с этим фрагментом и обозначенной цитатой из статьи А.В. Дружинина «Обломов, без своего “Сна”…».

К счастью, при всех недостатках цитатных формулировок, в этой теме предлагается не расплывчатый “анализ”, а поиск ответа на конкретный вопрос: почему герой Гончарова становится ближе и понятнее читателю, когда читатель узнаёт содержание сна? Задача сужается, направление поиска задано, но формулировка темы предполагает знакомство (и отнюдь не поверхностное!) с прекрасной статьёй Дружинина. Это несколько противоречит «Стандартам», указывающим, что знакомство со статьёй Дружинина (и то ограниченное “фрагментами”) обязательно лишь для “профильного уровня” выпускников. Однако о специальных темах для профильных классов в «Перечне тем» ничего не говорится.

Чем же важна для понимания сна Обломова дружининская статья? В первую очередь тем, что в ней предлагается обратить внимание на “фламандскую” бытопись «Сна»; по мнению автора статьи, “все мелочи обстановки необходимы, все законны и прекрасны”. “Или для праздной потехи всякие художники… громоздили на своё полотно множество мелких деталей?” — спрашивает Дружинин, вспоминая фламандцев. В ответе на этот вопрос — ключ к разгадке «Сна»: именно “мелочи”, детали проясняют “высшие задачи” (Дружинин) романа.

Задумавшись над этими “мелочами”, мы не можем не искать ответа на вопрос, почему в «Сне Обломова» столь велика концентрация мифологических, библейских, сказочно-былинных образов. Для раскрытия их смысла нужно обладать незаурядной эрудицией (сложность темы ещё и в этом!), но попытаться стоит. А главное — эти образы складываются в мифологические модели мира, между которыми Гончаров устанавливает определённые связи. Так, Илья Муромец, как известно, тридцать три года лежал на печи, прежде чем приняться за свои подвиги (что служит как бы образцом для Илюши Обломова). Другой герой, с кого “делает жизнь” Обломов, — знаменитый Емеля, облагодетельствованный доброй волшебницей Щукой. Упомянут и Ильин день, ведь жизнь Ильи Обломова будет напоминать жизнь пророка Ильи. Пророк Илья послан Богом в далёкую Сарепту Сидонскую (как Обломов будет заброшен из центра Петербурга на далёкую Выборгскую сторону). “Я повелел там женщине вдове кормить тебя”, — сказал Бог пророку Илье. Вдова Пшеницына и окажется той доброй Щукой или сидонской вдовой, а может быть — Милитрисой Кирбитьевной (В.Звиняцковский). “Никакой пророк не принимается в своём отечестве”, как гласит Евангелие. Вот и Илья Обломов в своём отечестве, в петербургском дворянском кругу, даже от Ольги и Штольца отнюдь не получил и десятой доли того обожания, которым окружила его Агафья.

Отметим установленные Гончаровым параллели между пристанью на Волге и Колхидой аргонавтов, Жар-птицей и золотым руном, нашими былинными богатырями и Ахиллами с Улиссами и так далее. Даже смех у обломовцев гомерический, даже няня сравнивается с Гомером, и рассказывает она Илье — «Илиаду». Обломовка с её наливающимися в саду яблоками и безмятежными жителями, как бы не знавшими труда, — это, конечно, обломок рая. Страшный овраг, куда “свозили падаль”, — аналог геенны огненной. Эти примеры можно многократно умножить, но главное, что кроется за этими “мелочами”, — архетипический смысл, сконцентрированный в «Сне» и развёрнутый затем во всём романе. Обломовщина столь же русский, сколь и древнегреческий, и библейский тип существования. Недаром это слово во второй части романа снится Илье, как знаменитое “Мене, текел, фарес” Бальтазару (Валтасару) на пиру. Вот почему без своего сна Обломов не был бы столь “родным всякому из нас”. «Сон» раскрывает наиболее глубокие пласты обломовского (и нашего) подсознания, архетипы, свойственные всему человечеству. Аналогии с известными библейскими и мифологическими образами, проведённые в этой главе, послужат восприятию читателем Обломова как Фауста, Гамлета, Дон Кихота. В «Сне» автор готовит почву для создания гигантской фигуры Обломова, призванного встать в ряд с известными в мировой литературе “вечными образами”. Поэтому смешно видеть в Обломове только “продукт” крепостного права, а в изображении Обломовки — только “картину тёмного провинциального быта”, как понимали «Сон» многие, например современник Дружинина критик А.П. Милюков.

В заключение обратим внимание на деталь, ускользавшую до сих пор из поля зрения исследователей. Водовоз Антип, выезжающий в лучах утреннего солнца со своей бочкой, не является ли намёком на античного мудреца Диогена, жившего в бочке (своеобразного древнегреческого Обломова)? С Диогеном пожелал побеседовать Александр Македонский, мнивший себя не только властелином мира, но и покровителем философов. На предложение Александра исполнить любую просьбу Диогена последний ответил: “Посторонись немного, ты мне солнце загораживаешь”. Солнечные лучи, бочка, само имя “Антип” (одного из стратегов Александра звали Антипатр) создают особый антично-легендарный подтекст эпизода. Теперь становится понятно, почему даже первые страницы романа содержат отсылки к древним философам: то Обломов воскликнет, как Диоген: “Человека давайте мне!”, то вздохнёт, как Гераклит: “Всё течёт…” А кроме того, читателю должны вспомниться именно знаменитые споры древних о покое и движении, например того же Диогена из Синопа и Зенона Элейского (см. хотя бы стихотворение Пушкина «Движение», в котором этот спор получил остроумное продолжение). Ведь антитеза покоя и движения является главной в философском романе Гончарова.

Итак, дружининский призыв уяснить значение деталей «Сна» помог нам раскрыть ещё одну роль этого важнейшего фрагмента романа: детство Обломова поясняет нам детство человечества — античные и библейские времена, а может быть, поясняет и самые архетипы, которые, если верить современным философам, древнее человечества. “Солнце отражается в малой капле воды”, — напоминает Дружинин в статье о романе Гончарова.

Темы, предполагающие рассмотрение нескольких образов произведения, будь то “женские образы”, “образы помещиков”, “образы чиновников”, “Москвы и москвичей”, даже “образы природы”, ребята обычно раскрывают по рецепту незабвенного солдата Швейка: “А вот ещё был случай…” Если, например, рассматривается “Обломов”, пишут более или менее подробный пересказ событийной линии, связанной с Ольгой, цитируют или пересказывают кое-какие авторские характеристики, в лучшем случае обращают внимание на портрет и “черты характера”. После этого выражается “своё отношение”. Далее без особых логических ухищрений переходят к истории Агафьи и так далее. В результате раскрытие понятия “образ” подменяется пересказом или весьма невнятной характеристикой.

Итак, ключевое слово в теме — “образ”, и при составлении плана сочинения исходить надо из средств и способов изображения женщин (помещиков, чиновников, жителей города и так далее). Перечислив во вступлении средства создания образа, в основной части подробно рассматриваем их, приводя примеры изображения женщин. Так, рассуждая о портрете, сравним описания внешности и лейтмотивы этих описаний (у Ольги одна бровь выше другой, у Агафьи бровей вообще нет, расторопная и любопытная Анисья везде суёт свой нос: он и заметен более всего на её лице; и так далее). Сопоставим своеобразные звуковые лейтмотивы: Ольга — шум деревьев в парке, лёгкий хруст песка под ногами, а главное — “Casta diva”; Агафья — треск кофейной мельницы, стук ножей на кухне, шипенье плиты. Ольга воспринимается Обломовым и читателем подобно красивой статуе; она “стоит у бюста, опершись на пьедестал”; упоминание о Пигмалионе и Галатее, как известно, тоже намекает на мифологему статуи. Костюм её не описывается детально, он составляет единое целое с портретом, подобно складкам драпировки статуи, которые, красиво ниспадая, подчёркивают гармонию форм. Словом, “туалет никогда не мог быть виден на ней”, как скажет позже Лев Толстой, подчёркивая красоту Анны Карениной. Агафья, наоборот, “состоит” из локтей, передника, косынки; торопливо набрасывает шаль, юбку, чепец. Она занята “толченьем, глаженьем, просеваньем”… чего именно? Неважно, она “мелет”, “толчёт”, “гладит” самоё жизнь, она так относится к существованию вообще, поэтому и говорит монотонным голосом. И лишь в конце романа оказывается, что “проиграла и просияла” именно её жизнь.

Символические лейтмотивы романа, связанные с женскими образами, рассматриваем отдельно. Сирень и ария Нормы, обращённая к богине Луны, — знак будущей разлуки Обломова и Ольги (такова функция луны и сирени и в «Евгении Онегине», не говоря уж о мировой литературе). Образный код оперы Беллини вообще очень важен для понимания взаимоотношений героев Гончарова: лунная ночь, священные статуи, священная роща друидов (ср. особое значение, которое придаёт Ольга любимому парку), обряд с ветвью омелы (ср. ветвь сирени), неверный возлюбленный Нормы — Поллион. Есть даже мотив преступной любви жрицы, нарушившей обет целомудрия (ср. “другой путь к счастью”, отвергнутый Ольгой). “Тайна тяготит” жрицу, как говорит Обломов, и будет “тяготить” Ольгу, решившуюся скрывать свои отношения с Обломовым до принятия им решительных мер по управлению имением. Образ же Агафьи осмыслен в ключе сидонской вдовы, Милитрисы Кирбитьевны, волшебной Щуки и так далее.

Не забудем и о значении женских имён в романе. Ольга — “святая”, Агафья — “добрая”, Анисья — “исполняющая, завершающая”, что очень подходит этой героине, действительно не покладающей рук. В имени Агафьи, происходящем от греческого “агапэ” — термина, обозначающего высшую, безусловную любовь, заключается объяснение не только сущности Агафьи, но и Ольги. Древние противопоставляли агапической любви любовь-эрос и любовь-филию, “условную любовь, когда любят за что-то” (Звиняцковский). Любовь Ольги — это и эрос, и филия (Ольга говорит Обломову: “Мне нужно чего-то ещё”), но агапической любви нет в чувстве Ольги ни к Обломову, ни к Штольцу. Разговор Ольги со Штольцем при лунном свете в последней части романа — печальный симптом. Отчество Ольги — Сергеевна, Сергей — “высокочтимый”. Матвеевна (отчество Агафьи) — от Матвей, “дар Бога” (вспомним, что Бог предписал пророку Илье идти к сидонской вдове). Авдотьей Матвеевной звали мать писателя. Осталось интерпретировать фамилии. Хотя Ольга и Ильинская, она расстаётся с Обломовым, которому ближе оказалась женщина-ватрушка Пшеницына. (Обломов смотрел на Пшеницыну “с таким же удовольствием, с каким утром смотрел на горячую ватрушку”.) “Хлебная” фамилия Пшеницыной отсылает к евангельскому противопоставлению Марфы и Марии.

Антитеза Ольги и Пшеницыной поддерживается даже такими деталями, как различные (прямое и переносное) значения слова. Пшеницына взвесила жемчуг, который собралась заложить, чтобы купить любимые яства для Обломова; Ольга взвесила свою власть над ним. Заглядывая в своё счастливое будущее с Ольгой, Обломов заглядывается и на полные локти Агафьи. Внимание к таким приёмам, как сравнения, параллели, антитезы, поможет нам построить логические переходы в сочинении и выделить главную проблему, связанную с несколькими образами.

Сочинение на тему «Образ Захара и его роль…» строим по тому же принципу, что и сочинение о любом образе (образах). Отметим, что Захар, как и Штольц, — верный спутник Обломова даже во сне (в «Сне Обломова» он ещё Захарка). Подробно говорится о Захаре в седьмой главе первой части, там же даётся интертекстуальная отсылка (“Калеб”) к роману В.Скотта «Ламмермурская невеста», одним из персонажей которого является дворецкий Калеб. Разумеется, есть переклички и с образом Савельича в «Капитанской дочке», особенно в эпизодах упорной борьбы Захара с Тарантьевым за барский фрак или рубашку (“Не дам фрака!”). “Захар — это часть самого Обломова, Обломова без Захара нельзя себе вообразить, как Дон Кихота без Санчо Пансо” (Н.Д. Ахшарумов). Учитывая, что имя Захар переводится как “Память Господня”, комментируем последнюю сцену романа, в которой именно появление Захара, отказывающегося далеко уезжать от могилы барина, служит предлогом для Штольца рассказать всю историю Обломова “литератору”, в котором угадывается сам Гончаров. Захар ещё больше Обломов, чем его барин, как думают вслед за Обломовым читатели, но в Захаре вплоть до последней сцены подчёркивается комический аспект обломовщины.

Тема «Андрей Штольц как “человек действия”» тоже может быть раскрыта как темы об “образах”, но здесь обязательна связь с мотивом движения в романе. “Человеком деятельным” назвали Штольца Добролюбов и Писарев, Овсянико-Куликовский назвал его “человеком движения”. Имя Андрей напоминает об апостоле — покровителе Руси, да и просто о миссии странствующего проповедника. Антитеза покоя и движения, ключевая в романе, порождает антитезу “халат–сюртук (и даже клеёнчатый плащ Штольца)”, “статика–динамика”, “горизонталь–вертикаль”, “наслаждение–аскетизм”, “барин–бюргер”, “деревня–город”, “Азия–Европа” и так далее (П.Тирген). Однако покой, по Гончарову, более общая характеристика бытия, чем движение. Любое движение затухает, стремится к покою, идеалом же Гончарова является синтез. Необходимо обратить внимание на восьмую главу четвёртой части, в которой быт и интересы идеальной семьи Штольца и Ольги показаны как синтез разных веков, культур, даже природных зон (в Крыму). И дом их не в городе и не в деревне, а при дороге, на морском берегу. Не кто иной, как Штольц, произносит в той же восьмой главе панегирик Обломову, то есть, образно говоря, движение отдаёт пальму первенства покою. Может быть, это и есть философский итог романа, в первой части которого ставится под сомнение благотворность самого исторического прогресса. (“Тут бы хоть сама история отдохнула”, — поневоле воскликнешь вместе с Обломовым, особенно когда вспомнишь, что позади рай, а впереди Апокалипсис).

Очевидно, что Гончаров не собирался конкретизировать деятельность Штольца и ознакомить читателей с тем, каким именно образом его герой нажил “триста тысяч”. Традиционно это относят к недостаткам романа, но Штольц и задуман не как делец и предприниматель, а как пример синтеза “практических сторон” с “тонкими потребностями духа”. Об этом говорит даже “синтетическое” происхождение Штольца от немца и русской. Недаром Штольц противопоставлен Волкову, Судьбинскому, Пенкину, доктору, Тарантьеву — людям мнимого движения, которые
1 мая (ночь на это число является знаменитой Вальпургиевой ночью, когда нечистая сила устраивает главный шабаш в году) затевают какой-то зловещий хоровод вокруг Обломова, пока не появляется чуть ли не разгоняющий их Штольц.

“Любовь с силою Архимедова рычага движет миром”, — считает Штольц, будучи человеком движения. «Любовь в жизни Обломова» — не просто тема, а супертема. Чтобы охарактеризовать роль любви в жизни Обломова, нужно понять, что такое любовь в представлении Гончарова. Неизвестно, пытался ли Штольц в своём афоризме о любви перефразировать строки Данте (“Любовь, что движет солнце и светила”), но Гончаров уж точно свою концепцию любви строит с учётом теории Платона (недаром называет своего героя “обломовским Платоном”) и Пифагора (“Услышите шум сфер”, — предрекает Штольц Ольге). Сферический человек Платона (а фамилию Обломова можно понять и как производную от слова “облый” — круглый) совершенен и самодовлеющ, как и космическая сфера. Совершенством сферы объясняется возникающая в ней любовь. “Узнав раз, его разлюбить нельзя”, — сказал Штольц об Обломове. Недаром Платон Каратаев у Льва Толстого тоже “круглый”.

Типология любви, которой Гончаров посвятил все свои романы, сконцентрирована в размышлениях Штольца (“бесконечная вереница героев и героинь любви” в восьмой главе четвёртой части). В жизни Обломова были и эрос, и филия, и агапэ, целая “школа любви” (Ахшарумов). В чём же причина угасания любви Обломова и Ольги? В том ли, что в отношениях любящих женщина не должна играть роль Пигмалиона? (Вспомним посвящённые Захару и Анисье юмористические страницы, пародирующие отношения Обломова и Ильинской.) Или в том, что “сама надежда Гончарова создать образ гармонического человека и такой же любви на материале современной действительности была утопией” (Недзвецкий)? Ведь и семейная гармония Штольца и Ольги подвергнута сомнению автором… Говоря об Ольге Ильинской и её роли в “духовном преображении Обломова”, мы не должны забывать, что это “духовное преображение” было лишь временным. Как ни странно, в письме, которому Ольга не хотела верить, Обломов угадал истину и предсказал развитие их отношений, он даже облегчил своим письмом Ольге и Штольцу их будущее объяснение. Можно поставить вопрос: любовь или самолюбие движет Ольгой в её отношениях с Обломовым? Критики и исследователи романа отвечали на этот вопрос по-разному, но несомненно одно: Пшеницына любила Обломова “так сильно, как сорок тысяч Ольг не в состоянии полюбить его” (Ахшарумов). Разумеется, в сочинении нужно подчеркнуть взаимную преданность Обломова и Захара, дружбу со Штольцем, любовь Обломова к давно умершей матери, заботу его о своём Андрюше и детях Пшеницыной. Между прочим, Обломов любил кошек. Кто ещё из героев романа распространяет вокруг себя такую сферу любви? Никто.

Литература

1. Платон. Тимей.
2. Лощиц Ю. И.А. Гончаров. (Жизнь замечательных людей.)
3. Недзвецкий В. Романы И.А. Гончарова.
4. Звиняцковский В. Мифологема огня в романе «Обломов» // И.А. Гончаров. Материалы Международной научной конференции, посвящённой 190-летию со дня рождения. Ульяновск, 2003.