Готовимся к сочинению
Темы 4-6

Надежда ШАПИРО

---

Прежде всего договоримся о терминах: далеко не все исследователи творчества В.А. Жуковского безоговорочно относят его к романтизму. Приведём слова Лидии Гинзбург из её книги «О лирике»: “Жуковский в нашем литературоведении трактовался по-разному. А.Н. Веселовский в своей книге о Жуковском назвал его творчество «поэзией чувства и сердечного воображения». Веселовский всецело связывал Жуковского с английским и немецким сентиментализмом, с поэзией «Бури и натиска» и настаивал на неорганическом, поверхностном характере его романтических связей. Позднейшие исследователи творчества Жуковского — Ц.С. Вольпе, Г.А. Гуковский — оспаривали эту точку зрения, трактуя Жуковского как романтика. Концепция Веселовского представляется мне наиболее убедительной. Жуковский-лирик был воспитан школой Карамзина, Жуковский — великий переводчик приобщал русскую литературу главным образом к предромантической литературе Запада. В тот момент, когда в России начались горячие толки и споры о романтизме, когда эта проблематика стала актуальной (начало 20-х годов), Жуковский в основном уже завершал своё поприще лирического поэта”.

В школе обычно не вводится термин “предромантизм”, да он и необязателен для понимания стихотворений Жуковского. Важно только, чтобы, говоря о романтической природе у Жуковского, авторы сочинений понимали под этим именно то, о чём писал Белинский, — субъективность пейзажей: в них чувства человека, воспринимающего природу, важнее самих картин природы. Иными словами, надо, чтобы ученики не попытались “подтянуть” стихи Жуковского к романтической лирике Пушкина или Лермонтова, где стихии могут быть грозны и упоительны, где появляются изображения природы экзотической, необыкновенно яркой и прекрасной в своей необычности, где просторы степи и неба передают ощущение безграничной свободы, для которой рождён человек.

В сочинении на довольно близкие темы № 4 и № 5 нужно рассмотреть не меньше двух-трёх стихотворений. Обратимся к элегиям «Вечер», «Невыразимое», «Море» (можно добавить балладу «Светлана» — с оговоркой, что, хотя балладу часто относят к эпическому, а не лирическому роду, в балладах Жуковского очень сильно лирическое начало). В жанре поэтического размышления, окрашенного грустью и меланхолией, очень естественно возникают картины природы. Что именно чаще всего изображает в своих элегиях Жуковский? С какими переживаниями героя связаны пейзажи? Какими средствами они создаются? Вот вопросы, на которые необходимо ответить.

Остановимся подробнее на стихотворении «Вечер» (1806). «Вечер» — размышление о радостях прошедшего и непреходящей красоте природы, о счастье созерцателя и певца, о скоротечности жизни. Первые шесть строф посвящены описанию наступающего вечера — изменению освещения: ручей светлый, катится в реку, сверкая; солнце заходит за гору, “поля в тени”, а рощи и отражённый в воде город “багряным блеском озарённы”; холмы “златые”, видимо, освещённые солнцем; и наконец, “облаков померкнули края, // Последний луч зари на башнях умирает; // Последняя в реке блестящая струя // С потухшим небом угасает”. После этих слов зрительные образы уходят, уступая место звукам, которым внимает герой: журчанию ручья, плесканью струй, чуть слышному колыханью тростника, голосам птиц. А следующие две строфы посвящены появлению луны — возвращаются свет и блеск.

Но что?.. Какой вдали мелькнул волшебный луч?
Восточных облаков хребты воспламенились;
Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;
В реке дубравы отразились.

В стихах “пейзажной части” — она составляет примерно половину всего стихотворения — переданы не предметы, а впечатление от них; чувства лирического героя как будто выражены открыто: “Как тихая твоя гармония приятна!”, “Как солнца за горой пленителен закат…”; “Как сладко в тишине у брега струй плесканье!” Подобное настроение содержится и в других восклицательных предложениях, например: “Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!” Но ощущение получается довольно сложное. Во-первых, с наслаждением соединена неназванная печаль, её можно услышать в словах исчезновения: “померкнули”, “умирает”, “потухшим”, “угасает”. А во-вторых, что ещё важнее, все “качественные” слова, прилагательные и наречия, утрачивают свои прямые значения, как будто отрываются от своих существительных и воздействуют на нас непосредственно. В самом деле, что означают слова “тихая гармония”, “тихое светило”, “задумчивые небеса”, “тихое веянье зефира”, “тихое трепетанье ивы”, “сладкое плесканье струй”? Все оценочные слова формируют общее состояние тишины, сладости, задумчивости, трепетанья — состояние души героя и читателя. (Ученые говорят о суггестивном, или внушающем стиле Жуковского.) И уж совсем невозможными с точки зрения обыденной логики кажутся строчки: “Дышать под сумраком дубравной тишиной” или “Как слит с прохладою растений фимиам!” — как сливается ручей с рекой в предыдущей строфе, понять легко, но здесь сливается прохлада с запахом растений. “Но, — пишет Г.А. Гуковский в книге «Пушкин и русские романтики», — для Жуковского здесь нет никакой нелогичности, и именно потому, что в его системе, в его стихах прохлада — это и не воздух, и не температура, так же как фимиам — это не запах. Прохлада — это состояние духа, наслаждение его, лёгкое, свободное переживание жизни природы в своей жизни… Фимиам — это молитвенное настроение, умиление и вдохновение, возносящееся к небу, даже если это фимиам растений… И вот такая прохлада может быть слита с таким фимиамом, потому что и то и другое — символы единого сложного настроения”.

“Пейзажная часть” стихотворения сменяется воспоминаниями о “протёкших временах”, о “священном круге” друзей, размышлениями о том, возможно ли сохранить чувство любви к друзьям и память о них, словами о счастливой участи того, кому “рок судил… быть другом мирных сёл, любить красы природы… Творца, друзей, любовь и счастье воспевать”, и о возможной скорой смерти певца. И эта вторая часть очень органично связана с первой и общим мечтательно-созерцательным настроением, и отдельными словами: в соседних строфах находим “небес задумчивых светило” и “сижу, задумавшись”; “ручей” из первых строк отзовётся “протёкшими временами” и “иссякшими радостей струями”; эпитет “тихий” появится и в завершающей строчке стихотворения — “над тихой юноши могилой”.

В «Невыразимом» (1819) картины природы — аргументы для доказательства важной мысли: можно воссоздать словами внешнюю “блестящую красоту” в отличие от душевных движений, которые искусство бессильно передать, но и здесь изображаются не столько предметы, сколько впечатления и ощущения: “пламень облаков, // По небу тихому летящих”, “дрожанье вод блестящих”. И опять, как в «Вечере», “слито с сей блестящей красотою” высокое и сложное состояние души — “сие столь смутное, волнующее нас, // Сей внемлемый одной душою // Обворожающего глас… // Сие шепнувшее душе воспоминанье // О милом радостном и скорбном старины…”. Это состояние, по мысли Жуковского, нельзя выразить точными словами (их нет в языке), но можно дать почувствовать, навеять словами беспредметными (не случайно у Жуковского так много прилагательных, наречий, местоимений, употреблённых вместо “предметных” существительных), соединёнными субъективно, нелогично и необыкновенно выразительно.

В «Море» (1822) природа тоже воспринимается субъективно, но субъективность эта иная. Герой сразу же заявляет о том, что море живо, чувствует и мыслит. А потом разгадывает тайну вечного движения волн и перемен в состоянии моря — она в любви моря к небу. И спокойная морская гладь, в которой отражается дневное и ночное небо, и буря, не сразу прекращающаяся после того, как тучи уходят, — всё это оказывается проявлениями глубокого чувства — сильного, нежного, высокого, самоотверженного.

Упрощённая формулировка темы предполагает назвать основные мотивы двух стихотворений. Точное определение термина “мотив” дать трудно, для нас — невозможно. Этот термин чаще всего соседствует с другими — “образ”, “тема”, — от которых его не удаётся отграничить. Условимся, что мотив — это элемент, чаще всего элемент сюжета, который может повторяться, видоизменяясь, в одном произведении, или в нескольких произведениях одного автора, или даже в произведениях разных авторов, разных народов и культур. В поэзии мотивом может оказаться слово, настроение, ситуация. Бывают мотивы, характерные для одного автора или одного литературного направления; например, для лирики Лермонтова характерны мотивы избранничества, изгнания, одиночества, сна и тому подобного.

Сравнивая стихотворения «Вечер» и «Море», мы явственно видим повторяющиеся образы: тишина и безмолвие, блеск, сияние неба и воды, отражение неба в воде, колеблющийся свет, освещённые солнцем облака; в обеих элегиях есть слова о таинственной жизни природы, о тайне, чаре, волшебстве и о любви. (Если прибавить наблюдения над «Невыразимым», заметим любовь Жуковского к изображению закатов, “дрожанья вод” и повторяющийся мотив движения вверх, “горе”, к высокому, светлому небу.)

Если же сочинение целиком посвящается «Морю» (восприятие, истолкование, оценка), то очень хотелось бы, чтобы выпускник воспринял и оценил и укачивающий ритм амфибрахия, и равномерное чередование мужских и женских окончаний при отсутствии рифм, и завораживающие лексические и звуковые повторы, которые как бы подкрепляют идею отражения (полного в начале стихотворения: “Ты чисто в присутствии чистом его” и частичного в конце: “И сладостный блеск возвращённых небес // Не вовсе тебе тишину возвращает”), и выразительные аллитерации и ассонансы (“льёшься его светозарной лазурью”; “ласкаешь его облака золотые”, “Ты бьёшься, ты воешь, ты волны подъемлешь, // Ты рвёшь и терзаешь враждебную мглу”), заметил тесную связь содержания с синтаксисом — широкое дыхание фраз о покое и задыхающийся напряжённый ритм, создаваемый короткими однородными сказуемыми-глаголами при рассказе о буре. Очень интересно осмыслить лексику — в целом характерную для Жуковского, но с интересными особенностями. Отметим слова, которые можно понять и в прямом смысле — применительно к морю, и в переносном — как будто речь идёт о человеческой душе: “глубокий”, “чистый”, “дрожишь”. Замечательно это почти просторечное пронзительное “дрожишь” в соседстве с высокими торжественными словами. Можно сравнить море Жуковского, кроткое и любящее, с “угрюмым океаном” Пушкина («Погасло дневное светило…») или своенравным и неодолимым морем, которое по прихоти своей охраняет или топит корабли, его же романтического стихотворения 1824 года.

Тот, кто отважится писать о «Песне» («Минувших дней очарованье…», 1818), должен иметь вкус к всматриванию в тончайшие оттенки смыслов и звучаний, чтобы не ограничиться повторением на разные лады мысли, несколько раз выраженной в трёх строфах этого стихотворения: в прошлом были счастливые дни или годы, их не вернуть, всё кончено, а теперь всё вспомнилось с новой силой. Всё стихотворение сплетено из отвлечённых слов, из синонимичных перифрастических выражений: минувших дней очарованье, воспоминанье, мечты, незримое с давнишних пор, милый гость, святое прежде и так далее, из повторяющихся слов и мотивов: душе стало зримо незримое, могу ль узреть, пустынный край не узрит... Но здесь-то и видно движение настроения — от радостной констатации через недоуменные сомнения к печальному выводу; то же движение можно увидеть и следя за тем, как воскресает минувших дней очарованье (1-я строфа), как слаба надежда на новый блеск мечты увядшей (2-я строфа) и как в пустынном крае… все дни прекрасны в единый гроб положены. Стоит осмыслить, почему почти все предложения в «Песне» вопросительные (во 2-й строфе — только вопросительные), это ведь не риторические вопросы, принятые у классицистов, а что-то совсем иное, хотя тоже ответа не требующее.

Можно подумать, облегчается или огрубляется понимание стихотворения, если восстановить биографическую основу, например, сказать, что “пустынный край” — это родина Жуковского, село Мишенское, город Белёв, где разворачивалась драматичная история его любви к Маше Протасовой, а “жилец безгласный” — могила А.И. Плещеевой, поверенной сердечной драмы поэта.

Что требуется написать в сочинении о балладе «Светлана», догадаться трудно. Допустим, можно рассказать о Бюргеровой «Леноре», которую не раз переводили и перелагали на разные языки. Жуковский сделал это трижды: мы знаем его «Людмилу», «Светлану», «Ленору». Сюжет баллады немецкого поэта XVIII века таков: девушка ждёт жениха, отправившегося на войну и не дающего о себе знать; потом он возвращается, и оказывается, что он мертвец. В «Людмиле» Жуковского героиня, отчаявшись, ропщет на Бога, не слушает увещеваний матери, клянёт жизнь без милого — и возвращение жениха-мертвеца, и гибель Людмилы оказываются наказанием: “Смертных ропот безрассуден”. В «Светлане» снят мотив войны; известно только, что “милый друг далеко” и “не пишет”. «Светлане» Жуковский придаёт национальный русский колорит, баллада начинается сценами девичьих гаданий “в крещенский вечерок”, и жених является героине во время гаданья. Ночная скачка в санях приводит Светлану с женихом сначала к храму, где отпевают покойника, потом к хижинке, где героиня оказывается одна и снова видит гроб; потом мертвец начинает шевелиться, страшно скрежещет зубами — и Светлана узнаёт в нём милого друга. Вся страшная история оказывается сном, Светлана просыпается, горюет оттого, что сон сулит ей “горькую судьбину”, — и видит наяву вернувшегося к ней жениха. В этой балладе героиня набожна, крестится, “в дверь с молитвою стучит”, снова молится перед иконой в избе, и к ней на грудь слетает “белоснежный голубок с светлыми глазами”. “Вера в провиденье” оказывается спасением для Светланы и “толком”, то есть идеей баллады. О каких героях, кроме Светланы, можно говорить в сочинении, не ясно.