ПЕРЕЧИТАЕМ ЗАНОВО

Евгения СТРОГАНОВА,
г. Тверь

---

Строганова Евгения Нахимовна — доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы Тверского государственного университета.

“Мушкетёрские” письма М.Е. Салтыкова

Писательские письма обычно интересуют литературоведов как материал для воссоздания житейской и творческой биографии автора или как своеобразная “творческая лаборатория”, в которой выкристаллизовываются художественные замыслы.

Однако известно немало случаев, когда письмо становится формой бесцензурной или наиболее оперативной публикации, когда в рамках бытового письма как жанра “первичного” (М.М. Бахтин) возникает иное жанровое образование — как правило, шутливое стихотворение или рассказ.

“Компанией мушкетёров” сам Салтыков называл круг лиц, с кем он был близок во второй половине 1870-х — начале 1880-х годов и проводил свой досуг — совместные обеды, игра в карты, посещение театра. В их числе — любимый друг, известный либеральный деятель 1850–1860-х годов, присяжный поверенный Алексей Михайлович Унковский; инженер путей сообщения, карточный партнёр Александр Николаевич Ераков; юрист и поэт Алексей Львович Боровиковский; член Петербургского окружного суда, гласный петербургской думы Владимир Иванович Лихачёв. Непременное содержание их времяпрепровождения составляла карточная игра, но, разумеется, не этим определялись приятельские привязанности Салтыкова. С.А. Макашин писал, что дружеское общение писателя питало его творческую фантазию, давая материал “для сатирической разработки типа «русского культурного деятеля» из верхушки либерально-буржуазного общества”. В общем и целом это так. Но неверно было бы предполагать, что Салтыков в своём дружеском окружении только черпал материал для художественных картин. Ближайшими знакомыми писателя были люди, способные его понимать, чьим мнением он интересовался и дорожил, — свои люди, с которыми существовал единый язык общения. И именно эта сторона дружеских взаимодействий Салтыкова прочитывается в его письмах.

“Мушкетёрскими” в ближайшем смысле следует называть письма, адресованные членам “компании мушкетёров”, но мы используем это именование расширительно, включая сюда все письма Салтыкова, содержащие шуточные рассказы, не предназначенные для печати. Эти письма (прежде всего к А.М. Унковскому, А.Н. Еракову, А.Л. Боровиковскому, В.П. Гаевскому и другим) отличает свой “код”, выделяющий их как особый пласт в салтыковском эпистолярии. Признаками этого “кода” можно считать языковую раскованность, нетабуированность, свободное использование некодифицированной, в том числе и обсценной лексики, “раблезианский” юмор, нередко эротического свойства. Действующими лицами шуточных историй являются друзья Салтыкова и некоторые симпатичные ему люди (А.М. Унковский, А.Н. Ераков, А.Н. Островский, И.С. Тургенев), а также лица, к которым он испытывает явную антипатию (К.П. Победоносцев, Т.И. Филиппов и другие). За каждым из них закрепляются определённые признаки и характеристики: изображению Еракова сопутствуют эротические мотивы, в Островском подчёркивается “благообразие”, в Тургеневе — “благовоспитанность”, доминантой рассказа о Победоносцеве являются противоестественные сексуальные наклонности, в рассказах же об Унковском акцентированы наклонности “естественные”: здоровый эротизм, чревоугодие, сквернословие. Такого рода рассказы сам Салтыков называл “анекдотами” (см. в письме к Боровиковскому: “Хотел написать Вам сто пар анекдотов, да боюсь, уместно ли”. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: В 20 т. М., 1977. Т. 20. С. 71. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием тома и страницы). Однако, кроме анекдотов, в письмах есть произведения, обладающие иными жанровыми признаками. К таковым относятся, например, сказка «Архиерейский насморк» и “переписка” императора Николая Павловича с Поль де Коком, которые С.А. Макашин определил как “эпистолярные сатирические миниатюры”. Это удачное обозначение может быть применимо и ко всем остальным текстам, что не отменяет необходимости видеть жанровые различия между ними и признавать, что основным видом “эпистолярной сатирической миниатюры” у Салтыкова является анекдот.

Бытующее понятие “литературный анекдот” отграничивает анекдот как культурный феномен, по функции близкий мемуару и являющийся частью “малой истории”, от анекдота бытового, фольклорного (см.: Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века / Сост. Е.Курганов, Н.Охотин. М., 1990). Однако под пером некоторых авторов анекдот становится и литературным жанром, например, цикл анекдотов Хармса о Пушкине или же псевдохармсовский цикл о русских писателях. Творцом именно таких литературных анекдотов был Салтыков.

Эпистолярные анекдоты Салтыкова отвечают одному из исконных признаков анекдота как “первичного” жанра: героями придуманных им историй являются реальные лица, курьёзные же случаи, происходящие с ними, основаны не на фактическом, а на психологическом правдоподобии (В.Э. Вацуро). Представляющий собой “текст в тексте” анекдот помещён в соответствующую эпистолярную раму и в каждом случае по-своему соотносится с ней, обладая, однако, свойствами изолированности и завершённости. Каждый анекдот, как правило, имеет пограничные приметы, хотя они не всегда бывают отчётливо выражены. К таким приметам относятся начальные формулы (вроде “кстати о…”) и финальные пуанты (см., например, ниже в анекдоте о Победоносцеве заключительную реплику: “А на другой день все либералы говорили: и не то ещё будет, ежели доступ на высшие курсы будет для женщин затруднён”). Степень автономности анекдота от контекста различна в каждом конкретном случае. Так, письма к Боровиковскому часто строятся как серия известий об общих знакомых, что определяет “каскадный” принцип их соединения — нанизывание различных историй, порой развивающих одну тему, венцом которой становится кульминационный анекдот.

Анекдоты Салтыкова, не рассчитанные на широкую публику, предполагают посвящённого читателя, который без дополнительных комментариев способен понять, в чём соль, и не будет спрашивать, в каком месте надо смеяться. Ориентация на осведомлённого реципиента, знание им актуальной исторической конкретики являются необходимым структурным компонентом и современного анекдота (вполне можно предположить, что через энное количество лет потребуют пояснения не только анекдоты про “белых”, но и про “новых русских”). Анекдоты же Салтыкова, подобно всем другим его текстам, нуждаются в обязательном комментировании, объяснении исторических реалий, положений и лиц.

“Мушкетёрские” письма Салтыков писал в 1875–1885 годах, в основном в те периоды, когда отсутствовала возможность непосредственного общения с близкими людьми. Обычно это было во время пребывания за границей (1875–1876, 1880, 1881 годы); постоянным и любимым адресатом его российских посланий был А.Л. Боровиковский, длительно живший вне Петербурга (к нему обращено наибольшее количество “мушкетёрских” писем). Анализируя датировку писем, можно заметить, что эпистолярные произведения появляются именно в те периоды, когда Салтыков не пишет для печати. Его писательская натура не выносила молчания. Так, в 1876 году он сетует на то, что не может продолжать цикл «Культурные люди», так как не хватает весёлости и лёгкости для завершения большого замысла, но в письмах этого времени, как бы компенсируя своё публичное молчание, он создаёт продолжающуюся “переписку” Николая I с Поль де Коком. Или другой пример. В апреле 1884 года были закрыты «Отечественные записки», и Салтыков прекращает писать для публики, сообщая одному из адресатов: “Пытался несколько раз и не могу” (20, 55). Но именно в это время он отправляет несколько “каскадных” писем Боровиковскому. Таким образом, эпистолярные произведения возникали как своего рода “параллельная”, бесцензурная литература, в которой реализовалось стремление Салтыкова писать в своей любимой юмористической манере. При этом он предполагал, что его эпистолярный текст будет прочитан не только адресатом, но станет известен более широкому кругу лиц и разойдётся в списках (именно благодаря этому сохранились сказки «Архиерейский насморк» и «Сенаторская ревизия» и “переписка” с Поль де Коком). О том, что Салтыков стимулировал подобное тиражирование в среде своих близких знакомых, свидетельствует его фраза в письме к Некрасову: “Я сегодня послал Унковскому историю о том, как А.Н. Ераков лишил целомудрия дочь нашей хозяйки. Но боюсь, что он прочтёт А[лександру] Н[иколаевичу], а тот, пожалуй, обидится. Прочтите это письмо Вы — наверное, улыбнётесь. Там же два письма из Поль де-Коковой переписки. Думаю, что Ераков тоже будет смеяться” (18–2, 279). Значительная часть эпистолярия Салтыкова, к сожалению, утрачена: так, сохранилось ничтожное количество его писем к А.М. Унковскому, остальные же — более сорока! — были уничтожены. В дошедших до нас письмах содержится в общей сложности около тридцати эпистолярных миниатюр.

В своих эпистолярных произведениях Салтыков использует те же приёмы сатирической разработки, что и в профессиональном творчестве. Так, литературно кодифицированное соответствие им можно найти в «Пошехонских рассказах». Это является подтверждением “литературности” эпистолярных историй и аргументом в пользу того, чтобы рассматривать их в составе не только эпистолярного, но и художественного наследия писателя. В своих воспоминаниях В.И. Танеев передаёт рассказ Унковского о том, что в 1889 году С.П. Боткин, лечивший Салтыкова, велел сделать анализ его мочи. Когда Салтыков получил результаты, то “положил их в конверт, запечатал и сделал надпись: «Моя моча. После моей смерти завещаю отдать сукину сыну Бартеневу для Русского архива»” (М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1975. Т. 2. С. 232–233). Анекдот этот весьма показателен во многих отношениях, в том числе и как косвенное свидетельство того, что сам Салтыков не исключал будущую публикацию своих писем, а соответственно и более широкую известность помещённых в них “параллельных” текстов.

Предлагаем вниманию читателей несколько эпистолярных анекдотов, дающих представление об этом своеобразном салтыковском жанре.

Эпистолярные анекдоты М.Е. Салтыкова

Сидим мы с Унковским и удивляемся: как это ты так нерасторопен, братец!¹ Третий вот уж с месяц как назначен², а ты и до сих пор с поздравлением не бывал! В прошлый сезон мы с ним в сибирку³ игрывали, а нынче думаем: вот кабы Павлов приехал, он бы к нему съездил, а от него к нам, — всё бы хоть частицу аромата с собой принёс. Он говорит, что это второй пример: Ломоносов и он. Он ещё хуже, ибо незаконнорождённый. Прямое, говорит, доказательство, что Россия — государство демократическое. Ржевский протоиерей прислал телеграмму⁴: блаженно чрево родившее (носившее, кажется!) тя и сосцы яже еси сосал. И он не сам ответил, а Брилианту⁵ велел: читал с удовольствием и благодарю ржевское духовенство. Многие из смеявшихся над ним покаялись, и многим благочестивым людям являлся Татаринов⁶ и говорил: ныне только разрешились узы, сковывавшие душу мою! <…> Он же, когда ему о сём было повещано, только сказал: откуду мне сие? Великий Михаил⁷ обиделся: как это на место его, сына секретаря московского магистра, сделали незаконнорождённого сына ржевского аптекаря! Говорят, он и до сих пор не может опомниться: сидит и плачет, а митрополит Филофей⁸ клетчатым платком утирает ему слёзы. Это, говорит он, слёзы благодарности, батюшка! сладкие слёзы! пущай текут! И в благодарности, отвечает Филофей, не надлежит чрезмерного дерзновения выказывать, но смириться и рещи: твори, Господи, волю свою! На первый раз ему поручено: устроить хор певчих при домашней церкви в дому Г[осударственного] конт[ролёра]⁹, и я слышал, будто он выписывает тебя, чтобы ты показал, как нужно читать «Апостол». Но это ещё неверно, потому что интригует Брилиант, которому хочется самому отхватать «Апостола». Чиновники не только не удивляются, но говорят, что так и следовало ожидать. Что он и умнее и красивее Михаила, и что даже <...> у него больше.

Из письма к И.В. Павлову от 27 ноября 1878 г.
Т. 19–1. С. 89–90.

* * *

Пушкинский праздник произвёл во мне некоторое недоумение. По-видимому, умный Тургенев и безумный Достоевский сумели похитить у Пушкина праздник в свою пользу, и медная статуя, я полагаю, с удивлением зрит, как в соседстве с её пьедесталом возникли два суднышка, на которых сидят два человека из публики¹⁰. Достоевский всех проходящих спрашивает: а видели вы, как они целовали у меня руки. И по свидетельству Тургенева (в Петербурге подагрой страдающего, но, кажется, сегодня уезжающего за границу), будто бы прибавляет: а если б они знали, что я этими руками перед тем делал!

Из письма к А.Н. Островскому от 25 июня 1880 г.
Т. 19–1. С. 157.

* * *

…В Париже проливные дожди, сырость, слякоть, а я не остерёгся, ходил в театры и схватил жесточайшую простуду. Выходит, что я живу здесь взаперти совершенно так, как бы жил на Колтовской или в 1-м Парголове. Даже в эту минуту жена и дети присутствуют на представлении «La Biche au bois»¹¹, а я, как дурак, сижу дома. А представь себе, в этой пьесе есть картина «Купающиеся сирены», где на сцену брошено до 300 голых женских тел (по пояс), а низы и <...> оставлены под полом в добычу машинистам. Я слышал, что Унковский нарочно приехал инкогнито в Париж и перерядился машинистом, чтобы воспользоваться <...> (300 <...>!). Но как только мне будет полегче, я сейчас же отправлюсь. А может быть, тоже машинистом переоденусь.

Из письма к В.П. Гаевскому от 30 августа (11 сентября) 1881 г. Париж.
Т. 19–2. С. 33.

* * *

Был в «La biche au bois». Урусов¹² сидел около меня и всё кричал, чтобы его на сцену пустили. Задницы были голубые, зелёные, розовые, красные, белые с блёстками, и у всех — ангельское выражение.

Из письма к В.П. Гаевскому от 13/25 сентября 1881 г. Париж.
Т. 19–2. С. 40.

* * *

Каторжная моя жизнь. Вот Островский так счастливец. Только лавры и розы обвивают его чело, а с тех пор, как брат его сделался министром¹³, он и сам стал благообразнее. Лицо чистое, лучистое, обхождение мягкое, слова круглые, учтивые. На днях, по случаю какого-то юбилея (он как-то особенно часто юбилеи справляет), небольшая компания (а в том числе и я) пригласила его обедать¹⁴, так все удивились, какой он сделался высокопоставленный. Сидит скромно, говорит благосклонно и понимает, что заслужил, чтоб его чествовали. И ежели в его присутствии выражаются свободно, то не делает вида, что ему неловко, а лишь внутренно не одобряет. Словом сказать, словно во дворце родился. Квас перестал пить, потому что производит ветра, а к брату царедворцы ездят, и между прочим будущий министр народного просвещения Тертий Филиппов, который ныне тоже уж не <...>, но моет <...> мылом казанским. И всё с кн[язем] Воронцовым-Дашковым¹⁵ разговаривают. Хоть бы одним ушком эти разговоры подслушать. А Аспазия¹⁶ у них — Феоктистиха¹⁷ и старая бандерша Евгения Тур¹⁸.

Из письма к И.С. Тургеневу от 6 марта 1882 г.
Т. 19–2. С. 100.

* * *

Вы отсутствуете из Петербурга в самое горячее время. В музее Лента появилась девица Виолетта, без рук, которая рисует ногами. Ноги без перчаток; выше колен надето трико, так что видны только ягодицы, но больше — ни-ни. Сверх того в том же музее показывают мужчину Антона, без рук и без ног, который делает детей… угадайте чем? И когда нужно демонстрировать, то с дозволения об[ер-]полициймейстера приводят к нему девицу Виолетту, и через три-четыре минуты ребёнок сделан! <…>

Несколько слов о наших общих знакомых.

Унковский — сделал ребёночка, но какого пола — неизвестно, потому что дитё родится месяца через четыре. Эта неожиданная радость, по-видимому, остепенила Ал[ексея] Мих[айловича], так что он уж не знает и сам, смеяться ему или нет. Иногда вдруг выпалит — и сейчас же вспомнит: шестой! Видимся мы очень редко, потому что я почти совсем не выхожу из дома.

Владимир Ив. Лихачёв деятельно готовится к посту министра каких бы то ни было дел. Утром ездит в съезд, вечером — заседает. Газеты полны его именем. Воскресенья¹⁹ ещё в ходу, и я аккуратно их посещаю. Елена Осиповна²⁰ конфект больше не покупает, а потчует винными ягодами (фигами) и Абазою с Коробкою²¹. Лихачёвы совсем разошлись с Елисеевыми; но почему — неизвестно. До того разошлись, что Гр[игорий] Зах[арович]²² сказал, что ежели они приедут в тот город, где он имеет местопребывание, то он немедленно провалится сквозь землю. Вообще Г[ригорий] З[ахарович], по-видимому, совсем одурел. Лишил Кат[ерину] Павл[овну] наследства и живёт в своё удовольствие, полагая, что «Отечественным запискам» конца не будет.

Ераков, Александр — имеет приезд ко двору благоверной государыни Екатерины Михайловны. В бытность мою в Ораниенбауме (где я целое лето на даче провёл) скрывался от меня, не ожидая ничего хорошего для своей репутации от моего знакомства. По возвращении в Петербург у меня не был, но 8-го ноября²³, услышав, что за обедом будет стерляжья уха, приехал, однако ж приглашён не был. Говорят, будто дела его плохи, так как В[ера] Ал[ександровна] даёт уроки музыки, и он сам определился на службу в каком-то правлении жел[езной] дороги. Но за квартиру — платит. Адрес: 1-я рота Измайл[овского] полка, дом Тарасова.

Победоносцев Константин и Катков Михаил²⁴ — заняты деланием вреда.

Из письма к А.Л. Боровиковскому от 18 ноября 1882 г.
Т. 19–2. С. 149–150.

* * *

Вчера был у меня Островский, который с братцем посетил Кавказ. Ужасно хвалит Батум: вот, говорит, куда ступайте! Климат — чудесный; губернатор — добрейший, а вице-губернатор — ещё добрее. Вот истинное определение русской жизни. Климат хорош; но всё-таки только тогда вполне хорош, ежели и губернатор и вице-губернатор соответствуют. Я это чувство давно испытываю. Хочется мне оседлость какую-нибудь купить, да вдруг вспомнишь: а каков-то губернатор? каков исправник? становой? мировой судья? Затаскают, засудят; из убежища отдохновения устроят каторгу. Вообще, мне в этом отношении не везёт. Не могу найти себе убежища, да и конец.

Из письма к Н.А. Белоголовому от 18 декабря 1883 г.
Т. 19–2. С. 255.

* * *

В августе меня обыкновенно посещает lumbago²⁵. Посетил и теперь. Болезнь эта глупая и состоит в том, что чувствуешь, будто задницу вывихнул. Теперь я мажу себе йодом хвостик (кстати: Боткин меня удостоверял, что он знает одного сенатора с хвостом — к счастью, в старом сенате) и так как это горячит, то по ночам я вижу ни с чем несообразные сны. Так, например, будто бы задница моя разделена на участки, и один участок с торгов достался Вам, а Вы хотите на нём шпанскую мушку поставить. Я протестую, говорю: ведь больно-то будет мне; а Вы говорите: должен же я свои деньги выручить и т.д. Словом, сущий вздор, который может привидеться только после долгого разговора с Ратынским²⁶.

Или ещё: будто бы Победоносцев и митрополит Аника²⁷ спорят, отчего оное место называется причинным. Победоносцев будто бы утверждает, что оттого, что оно есть причина всех зол, а Аника возражает: это смотря по тому, какова причина! Ежели у кого причина малая и слабая, то, действительно, кроме пакости, ничего и ожидать нельзя; но ежели у кого причина исправная, то оная даже удовольствие доставить может и т.д. Опять сущий вздор, но при драхеншусе²⁸ неизбежный.

Кстати о Победоносцеве. Ходит слух, будто на одном званом обеде хозяйка дома, которая от своих родственников-офицеров слышала, что К[онстантин] П[етрович] болен, что у него шулята слабы, и когда она обращалась за разъяснением, то ей говорили, что это та самая болезнь, которая на вульгарном языке называется “в три пальчика без смычка” — так вот эта самая хозяйка в самый разговор обеда вдруг обращается к Побед[оносцеву] с вопросом: а что, К[онстантин] П[етрович], у вас шулята всё ещё слабы? Общий конфуз. Но, к счастью, выручила молоденькая сестра хозяйки, которая, видя общее замешательство, спросила: ведь, кажется, по-французски эта болезнь онанизмом называется. В эту минуту ударил гром и кто-то <...> но не Алексей Михайлович, потому что он ещё в деревне. А через минуту из-за туч показалось солнышко, и стали разносить фрукты. А на другой день все либералы говорили: и не то ещё будет, ежели доступ на высшие курсы будет для женщин затруднён.

Из письма к А.Л. Боровиковскому от 5 августа 1884 г.
Т. 20. С. 62–63.

* * *

Из общих знакомых я только двоих продолжаю видеть: Унковского и Лихачёва. Из них первый — веселится, второй — стремится. У второго сын, Александр, от земли не видать, а тоже уж стремится, состоит членом Кодификационной Комиссии²⁹, рассуждает столь здраво, что к праздникам 150 р. награды получил. Только за одно здравое рассуждение — такая куча денег! сколько же бы ему дали, если б он не вполне здраво рассуждал, а например хоть на манер Кахановской комиссии?³⁰

Но на Унковского даже смотреть приятно. Теперь я его редко вижу, но всякий раз, когда вижу, то думаю: стало быть, веселиться ещё можно. Но он уже допустил в своих собеседованиях некоторые улучшения, и теперь даже при “дамах” употребляет вводные изречения, вроде “<...>!” “ах <...>!” Разумеется, “дамы” стараются не понимать, но как он ведёт себя в высшем обществе и с министрами (представьте себе, является к ним по делам, просто возвещает об себе: Унковский — только и всего, и его не отсылают в участок), — не знаю. Во всяком случае, лестно думать, что у меня до сих пор сохранилось два знакомых, из которых одного все любят, а другого все считают человеком, без коего шагу ступить нельзя.

Из письма к А.Л. Боровиковскому от 15 января 1885 г.
Т. 20. С. 127.

Примечания

1 Письмо обращено к школьному приятелю Салтыкова И.В. Павлову, который служил управляющим Витебской контрольной палатой.

2 Речь идёт о назначении Т.И. Филиппова на пост товарища государственного контролёра.

3 Карточная игра.

4 Т.И. Филиппов, выходец из духовной среды, был уроженцем Ржева.

5 П.А. Бриллиант — чиновник Государственного контроля.

6 В.А. Татаринов — государственный контролёр в 1863–1871 годах, по предложению которого были взяты на службу И.В. Павлов и Т.И. Филиппов.

7 Речь идёт о брате драматурга М.Н. Островском, предшественнике Филиппова на посту товарища государственного контролёра.

8 Митрополит киевский Филофей (в миру Т.Г. Успенский) в годы службы Салтыкова в Твери был там епархиальным архиереем.

9 Филиппов был известен как знаток, собиратель и исполнитель народных песен.

10 Речь идёт о празднике по поводу открытия в Москве памятника Пушкину, на котором выступили с речами многие известные писатели, но наиболее шумный успех имели выступления Тургенева и Достоевского.

11 Спектакль-феерия «Лесная лань».

12 А.И. Урусов, известный адвокат и литератор.

13 М.Н. Островский в 1881 году был назначен министром государственных имуществ.

14 Речь идёт об обеде в честь 35-летия литературной деятельности А.Н. Островского.

15 И.И. Воронцов-Дашков, министр императорского двора и уделов, один из организаторов консервативной организации «Священная дружина».

16  Греческая гетера, славившаяся своим умом, образованностью и красотой.

17  Жена Е.М. Феоктистова, редактора «Журнала Министерства народного просвещения», вскоре назначенного начальником Главного управления по делам печати. По слухам, карьерному продвижению мужа способствовали ее близкие отношения с М.Н. Островским (справка О.В. Смирновой).

18 Возможно, Салтыков подразумевает изменение либеральных убеждений Е.Тур (Е.В. Салиас де Турнемир) на крайне консервативные (справка О.В. Смирновой).

19  Воскресные обеды у Лихачёвых.

20  Лихачёва Елена Иосифовна, публицист, переводчица, известная деятельница женского движения.

21 Петербургские мировые судьи В.К. Абаза и П.С. Коробко, знакомые В.И. Лихачёва.

22 Г.З. Елисеев, публицист, один из соредакторов журнала «Отечественные записки».

23 День именин Салтыкова.

24 Проводники реакционной политики обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев и редактор влиятельных консервативных изданий М.Н. Катков.

25 Люмбаго — прострел, острая боль в пояснице.

26 Н.А. Ратынский, соученик Салтыкова по Московскому дворянскому институту, служивший в Санкт-Петербургском цензурном комитете и в Совете главного управления по делам печати.

27 Иоанникий (в миру И.О. Руднев), митрополит московский в 1882–1890 годах.

28 Drachenschuss (нем.) — люмбаго, прострел.

29 А.В. Лихачёв, криминалист, служил в кодификационном отделе Государственной канцелярии.

30 Особая комиссия по составлению проектов местного управления под председательством М.С. Каханова.