Я иду на урок
Я ИДУ НА УРОК
Антонина ЕРЕМЕЕЕВА,
пос. Турукта,
Республика Саха
(Якутия)
Век XX. Экспрессионализм.
Франц Кафка
Опыт интегрированного урока
Уважаемая редакция!
Я, учитель Туруктинской средней школы с тридцатилетним стажем работы, являюсь традиционным и давним подписчиком газеты «Литература». Работаю в малокомплектной сельской школе, поэтому уже по определению являюсь учителем-интегратором: веду русский и литературу, музыку и мировую культуру. В силу сложившихся обстоятельств (не предлагают курсы повышения квалификации, нет рядом коллег, ведущих эти же предметы, отсутствует канал «Культура») ваша газета, безусловно, помогает “удерживать планку” профессионализма. Всегда радуюсь за коллег из других школ, когда читаю их интересные публикации. Сама же так и не решилась отправить вам сочинение выпускницы, девочки-медалистки, по Бунину. Зато после публикации задания со стихами И.Бродского и я, и ребята 10-го и 11-го классов увлеклись; каждый урок, как молитвой, начинали хоровым чтением «Я обнял эти плечи...», после чего каждый делился найденной “изюминкой” — поворотом мысли, интонацией, логикой, ритмом и т.д. Все наши коллективные находки оформила в анализ стихотворения самая пишущая ученица, и мы отправили работу в вашу редакцию. В сельской и школьной библиотеках нет не только монографий по Бродскому, но и книг с его стихами. Наверное, это чувствовалось, потому что Надюшина работа напечатана не была (хотя мы потом вместе читали чужие сочинения, и наше казалось нам не хуже). Прошло энное количество времени, но все ребята читают строки Бродского наизусть, цитируют, сравнивают со строками любви других поэтов. Спасибо вам за это.
В этом году решилась поделиться с коллегами методическими наработками по теме «Начало ХХ века. Экспрессионизм. Франц Кафка». Урок по курсу мировой культуры.
Опыт убеждает меня в неэффективности чисто лекционной подачи материала и позволяет сделать вывод: только повторяя путь художника, создавая собственный “шедевр”, ученик пропускает творение через себя. Обратная сторона медали — дилетантизм. Но, полагаю, в пору ученичества это не страшно и графоманством не грозит. Поэтому мои ученики на уроках литературы и МХК лепят из пластилина портики разных ордеров, пишут гимны — подражания Сапфо, японским хайку, английским лимерикам, рисуют копии Ренуара, Ван Гога.
Подтверждение своему бесстрашию я нашла у Оскара Уайльда: “Благо, даруемое нам искусством, не в том, чему мы от него научаемся, а в том, какими мы, благодаря ему, становимся”.
Новые программы по литературе предлагают знакомство с произведениями Ф.Кафки уже в 7-м классе. Мне кажется, принципиальные положения разработанного мной урока можно использовать и здесь.
До уроков, посвящённых данной теме, прошу учеников прочесть новеллу Ф.Кафки «Превращение», быть готовыми поделиться размышлениями о прочитанном. На уроке использую слайды из учебного пособия «Западноевропейское искусство первой половины ХХ века» (слайд-фильм, серия 2, ред. Пономарёв Н.В.) и пластинку из фонохрестоматии по музыке для 7-го класса под редакцией Д.Кабалевского.
На экране слайды с картин художников-экспрессионистов: Э.Хеккеля, Э.Нольде, М.Пехштейна, П.Клее, М.Бекмана. Задерживаю кадр Отто Дикса «Война», одновременно со слайдами музыка Арнольда Шёнберга «Уцелевшие в Варшаве». По окончании музыкального фрагмента:
— Что необычного в картине и услышанной музыке? Какое впечатление они производят? О чем говорят с нами художник О.Дикс и композитор Шёнберг? (Человеческое страдание.) Можно ли описать нечеловеческие ужасы и страдания войны возвышенным, благородным языком Рафаэля и Баха (поспорим?!)?
Как правило, ученики в споре бывают категоричны в оценках, приходится часто переводить их теоретические баталии на язык художественных образов.
“Да” — «Ария альта № 47» из «Страстей по Матфею» Баха.
“Да” — «Вестсайдская история» Л.Бернстайна.
“Да” — Двенадцатый этюд Шопена, «Сикстинская мадонна» Рафаэля, «Фашист пролетел» А.Пластова.
“Нет” — «Герника» П.Пикассо.
“Нет” — «Предчувствие гражданской войны в Испании» С.Дали.
— Новое время — новый язык, новые краски, иные художественные обертоны. Гнетущее, трагическое ощущение страха, безысходности художник создаёт разрушением интонации, нарочитой деформацией образа, беспокойным ритмом, изломанностью линий — и сразу же рушится гармония, надежды, красота.
Начало ХХ века.
Германия. Именно эта страна явила миру имена
художников, почувствовавших и передавших страх,
отчаяние нового нарождающегося века без Бога,
безрелигиозной цивилизации, века мировых
катаклизмов. Новый художественный язык —
художественное направление — экспрессионизм
(лат. expressio — “выражение”) стремится передать
чувства в напряжённой, крайне заострённой форме.
Это всегда крик боли, вопль отчаяния. Сущность
образного языка экспрессионизма прекрасно
определил немецкий поэт-экспрессионист Иоганнес
Бехер: «Напряжённый, открытый в экстазе рот».
“Странный”, “кошмарный”, “непонятный”, “абсурдный”, “завораживающий”, “скучный” и, наконец, “гений, пророк” — все эти полярные оценки даны одному и тому же писателю — Францу Кафке. Немецкий писатель, умерший в 1924 году, живёт сегодня в нашем лексиконе, ибо обогатил его выражениями кафкианская ситуация, персонажи Кафки, кафкианский кошмар, кафкианский мир. И подразумевают они не просто абсурдность сущего, но и запредельность абсурда.
Всё было необычным в судьбе Кафки. Еврей по происхождению, он был австро-венгерским поданным, гражданином славянского города Праги и немецкоязычным писателем. Полное непонимание и отчуждение в собственной семье. Тяготея с детства к художественному творчеству, по настоянию отца становится юристом и работает в конторе страховым агентом. Первая книга «Созерцание» появляется в 1913 году. Работает очень интенсивно, создаёт много новелл, романы «Пресс», «Пропавший без вести», «Голодарь» и др., но слава к писателю пришла много позже, после смерти. Пика мировой популярности достигает после Второй мировой войны. За рубежом он “пророк”, “провидец”. В России в 1965-м появляется однотомник Кафки и сразу же становится редкостью. До середины 80-х годов не переиздаётся. Теперь и для нас он становится пророком. Почему?
Новелла «Превращение» была написана Кафкой в 1914 году.
Обозначим жанровые особенности новеллы (Краткость повествования, концентрация действия, эмоциональная насыщенность.)
Поделимся впечатлениями и разберёмся в прочитанном:
— Что необычного в новелле? Можно ли назвать её фантастикой? (Нет, иной язык, иная художественная задача.)
— Приведите аналогии гротесковой фантасмагории в русской литературе.
— Чьими глазами мы смотрим на происходящие события? Каков характер главного героя? (Главное — беззащитен, слаб, неагрессивен.)
— Главный герой Грегор Замза — гигантская многоножка, насекомое. Но Кафка, редко бывавший категоричным, безусловно потребовал от издательства, чтобы среди иллюстраций к книге не было рисунка, изображающего Замзу многоножкой. О чём говорит этот факт? (О метафоричности образа главного героя: непоправимое отчуждение от людей.)
— Назовём ключевые эпизоды сюжета.
— Художественная особенность завязки новеллы? (Без разбега, с первой фразы принять кошмарные условия игры, сконцентрировать внимание.)
— Назовите кульминационную сцену, обоснуйте ответ.
— Перечтём самый драматичный фрагмент новеллы. Вслушаемся, вглядимся. (Читаем от слов “Именно в тот вечер...” и до слов “Если бы он понимал нас... — полувопросительно сказал отец” с комментариями.)
— В чём необычность развязки? (Их две, событийно и эмоционально контрастны.)
— Какую роль в повествовании играют странные молчаливые жильцы, поселившиеся в свободной комнате? (Символ неизбежности судьбы, рока.)
Герой новеллы существует не в выдуманных, а в реалистических, хорошо узнаваемых деталях быта. Человек, превращённый в нечто нечеловеческое, оставлен в прежней своей среде. И герой не удивлён этим, он принимает это как данность, пытаясь противостоять и приспособиться. Правдоподобие деталей, эпизодов, ясный, точный язык новеллы в сочетании с фантасмагоричностью образа главного героя — художественный приём экспрессионизма, создающий ощущение страха, безысходной бессмыслицы жизни. Кто виновен в происходящем? Кто виноват в том, что от сына отвернулись любящая мать, любимая нежно сестра, отец?
Слабый человек и враждебный ему мир. Человек и судьба, непредсказуемая и беспощадная. Даже семья, по Кафке, не убежище от страха и ударов враждебных человеку сил.
Человек один на один с судьбой — что ждёт его? Как выстоять? В чём спасение?
Попробуем поразмышлять над этим, воплотясь в героев Кафки. Я предлагаю вашему вниманию начатый, но незаконченный рассказ Франца Кафки. Завершите его в традициях экспрессионизма. Удачи вам. (Полученные варианты неокафкианского текста обсуждаем в классе публично. Критерий оценки — художественный язык экспрессионизма и стиль.)
Страховой агент господин М.В. собирается надолго уехать по делам в Богемию и должен оставить молодую жену одну в их доме километрах в ста от Праги. Ему очень жаль покидать её, потому что он женился совсем недавно и очень её любит, но обязанности и интересы дела принуждают его к этому. Поездка должна была продлиться шесть недель, но по разным причинам — о которых Кафка ничего не говорит — господину М.В. пришлось пробыть вдали от дома два месяца. Наконец наступает столь желанный день возвращения: он уже под вечер выходит на ближайшей к дому станции, там его ждёт вызванная телеграммой коляска. Господин М.В. удачно завершил дела, он счастлив, но больше всего его радует мысль, что после стольких дней он снова обнимет свою дорогую Марию. Наконец он входит в деревянную калитку своего сада: уже ночь, ему навстречу спешит садовник с фонарём. Он оглядывается по сторонам: ничего не изменилось, и всё кажется новым. Старый белый пёс узнаёт его и весело встречает, старая служанка, что знала его ещё ребёнком, улыбаясь, стоит на пороге, говорит ему “Добро пожаловать”, помогает снять толстый дорожный плащ.
“Ничего нового?” — “Ничего нового, сударь”. — “А барыня?” — “Вот она, спускается”. Действительно, по дубовой лестнице с верхнего этажа спускается женщина, радостно приветствуя господина М.В. Но тот, едва женщина приблизилась, вздрагивает от изумления и, вместо того чтобы обнять её, пятится назад, не говоря ни слова. Эта молодая красивая дама, одетая в бархат, — не его Мария, не его жена! У Марии чёрные, как у южанки, волосы, а эта — пепельная блондинка. Мария среднего роста, кругленькая, эта — высокая, стройная, худая. Глаза тоже совершенно другие: у неизвестной, которая тянется его обнять, они светло-голубые, почти серые, у Марии же глаза тёмные и блестящие, как у креолки.
Однако же эта дама ласково называет его по имени, расспрашивает о поездке и о здоровье, хватает М.В. за руку, тянет его к себе и целует горячими губами в обе щеки. Путешественник не в силах вымолвить ни слова; ему кажется, что он, вместо того чтобы войти в свой собственный дом, вошёл в мир снов, и нужно, чтобы его кто-нибудь разбудил. Но всё, кроме новой женщины, нормально. Дом — тот же самый, и мебель — та же, которую он оставил; садовник, внеся чемоданы, ждёт указаний хозяйки, служанка ведёт себя с неизвестной, как если бы перед ней была госпожа Мария, и даже пёс с лаем носится вокруг неё, как он это делал обычно. Да что же случилось? Почему никто, кроме него, не замечает, что эта женщина — не его Мария?
В полном молчании господин М.В. поднялся за незнакомкой по лестнице в спальню. Там тоже ничего не изменилось. Туалетный столик Марии был тот же самый, с теми же флаконами и прочими хорошо ему известными предметами; халаты Марии висели на том же самом месте; фотография его самого, М.В., стояла всё там же, на ночном столике. Новая Мария воспользовалась его замешательством, чтобы обнять и поцеловать его в губы; он почувствовал, что, хотя тело было другим, духи остались те же самые, хорошо ему знакомые — терпкие и экзотические.
“Ты устал? — спросила женщина. — Хочешь отдохнуть немного перед ужином? Мне кажется, ты так изменился, стал такой странный... Почему ты так холоден со мной? Я тебя столько ждала! Что стряслось? Тебе нехорошо? Хочешь своего любимого ликёра? Я всё время держала здесь бутылку, чтобы, когда ты вернёшься...”
“Ничего мне не нужно, — сказал наконец господин М.В. — Я хотел бы только немного отдохнуть и собраться с мыслями. Я пока ничего не понимаю. Дайте мне немного побыть одному”.
“Как хочешь, — ласково ответила женщина. — Я спущусь на кухню, посмотрю, как там ужин. Я велела приготовить твои любимые блюда!”
Она сжала ему руку, улыбнулась и вышла. Господин М.В., как был одетый, рухнул на кровать, потому что чувствовал, что вот-вот упадёт в обморок. Он был абсолютно не в состоянии что-нибудь понять в неслыханном приключении, которое его настигло. Он был ошеломлён, он не мог найти никакого вразумительного объяснения. Да что же случилось? Сам ли он за эти два месяца отсутствия изменился до такой степени, что перестал узнавать свою любимую жену? Или Мария в эти недели мало-помалу, так, что никто вокруг ничего не заметил, сделалась совершенно другой? Или же — предположение ещё более нелепое и страшное — настоящая Мария была насильно удалена, может быть, убита при пособничестве слуг, и другая женщина — женщина, которую он никогда раньше не видел, но которая, наверное, его любила, — заняла её место?
Эти предположения казались ему одинаково бессмысленными, и он постарался выбросить их из головы. Но, сколько бы он ни фантазировал, ему не удавалось найти других объяснений, более подходящих и естественных. Господин М.В. вовсе не был романтиком и не питал никаких симпатий к рассказам Гофмана и Эдгара По. Здравый смысл в нём наконец взял верх. Он решил не поднимать паники и приспособиться, по крайней мере внешне, к такой невероятной ситуации. Он будет притворяться, что эта неизвестная женщина — действительно его Мария. Может быть, со временем, внимательно наблюдая, ему удастся добраться до истины. Такое решение немного его успокоило, но не уняло сумятицы в мыслях. Когда лже-Мария снова вошла в комнату, у господина М.В. вдруг мелькнула новая надежда, и он вскочил с кровати: в полумраке ему показалось, что это она — та, которую он оставил, но только на мгновение: это была неизвестная, посторонняя.
Ему удалось овладеть собой и взять её под руку. С изумлением он обнаружил, что эта рука, тёплая под легким рукавом, напоминала руку Марии, и он почти ощутил угрызения совести. Новая жена казалась ласковой, заботливой, весёлой, элегантной, как первая. Опыт, который он собирался проделать, казался ему теперь не таким трудным, не таким пугающим. Они вместе спустились к ужину...
(Предлагаемый текст взят из «Литературной газеты», № 17 от 30 апреля 1997 года).