Я ИДУ НА УРОК

Евгений ВАСИЛЕНКО,
школа при Посольстве РФ
в Республике Кипр

---

“ЕСТЬ ТАКИЕ ПРИРОЖДЁННЫЕ АНГЕЛЫ...”

Душа и судьба человека в рассказе А.И. Солженицына «Матрёнин двор»

Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ.

А.И. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»

Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.

А.И. Солженицын. «Матрёнин двор»

Имя Солженицына стало привычным на уроках литературы в школе, утратив идеологическую остроту, связывавшуюся с этим человеком долгое время. Рассказ «Матрёнин двор» рассматривается нами в 10-м классе (на двухчасовом занятии) сразу после изучения романа «Преступление и наказание», протягивая незримую нить от Фёдора Достоевского к Александру Солженицыну, соединяя не только двух писателей, проникнутых состраданием и болью за человека, но и два “жестоких века”, подвергших героев суровым испытаниям, но не сумевших убить в них душу.

В начале урока звучит «Ныне отпущаеши...» в исполнении Ф.Шаляпина, настраивая ребят на глубокий, непростой разговор о судьбе и душе человека.

Духовное пение перекликается с первыми словами, которые произнесёт учитель, обратившись к одному из эпиграфов урока: “Вселенная имеет столько центров, сколько в ней живых существ”. Всякое живое существо имеет душу. О душе, о человеке, сохранившем душу, о человеческой судьбе хотелось бы сегодня поговорить, обратившись к рассказу А.И. Солженицына «Матрёнин двор». Постараемся понять образ той, которая предстанет перед нами, постараемся постигнуть её судьбу через время, в которое ей довелось жить, через образы людей, которые были рядом...

— Какой увидел свою будущую хозяйку её постоялец при первой встрече? Почему, вопреки нежеланию Матрёны “заполучить квартиранта”, Игнатич сразу решил: “Жребий мой был — поселиться в этой темноватой избе с тусклым зеркалом”?

Отвечая на первые вопросы учителя, десятиклассники не только вместе с повествователем увидят “жёлтое, больное” лицо хозяйки, по “замутнённым” глазам её поймут, что “болезнь измотала её”, но и сделают первый шаг к пониманию духовного родства Матрёны и Игнатича, двух людей непростой судьбы, сведённых вместе.

— Только ли “чёрный недуг”, болезнь “измотали её”?

Фразу Солженицына “Наворочено было много несправедливостей с Матрёной” ученики без труда раскроют, обратившись к рассказу о “хлопотах” героини (“была больна, но не считалась инвалидом”, ”четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя”, “хлопоты были — добыть эти справки... и ещё носить. И узнавать — дадут ли пенсию”).

— Жалуется ли “иззаботившаяся” Матрёна? Таит ли зло на людей, гоняющих больного человека “из канцелярии в канцелярию“, на “жизнь, густую заботами”? Что отворачивает Матрёну от обид, возвращая “доброе расположение духа”?

Услышав краткий вздох-сетование Матрёны: “Притесняют меня, Игнатич”, — десятиклассники тут же отметят, что она “не жаловалась, не стонала”, что лоб героини Солженицына “недолго оставался омрачённым”: “у неё было верное средство вернуть себе доброе расположение духа — работа”. Вместе с Игнатичем приглядываясь к Матрёне, ученики отметят, что у неё не просто на каждый день “приходилось какое-нибудь немалое дело”, но и был “закономерный порядок этих дел”. Перечисляя их, не лишне спросить, не напоминает ли Матрёна своей погружённостью в работу кого-то из героинь литературы XIX века. Не исключено, что ученики вспомнят другую русскую крестьянку — некрасовскую Матрёну Тимофеевну Корчагину, признающуюся: “Терплю и не ропщу! Всю силу, Богом данную, в работу полагаю я...” В работе, в “труде великом” у Матрёны Солженицына раскрывается её духовное богатство: терпение, безотказность (даже на откровенное хамство жены председателя, “тыкающей” старой женщине и вместо приветствия тянущей “та-ак”, она отвечает “извиняющей полуулыбкой”), бескорыстие (“Не берёт она денег. Уж поневоле ей вопрятаешь”, — признаются тальновские бабы), полное отсутствие зависти, более того — радость за благополучие других (“Ах, Игнатич, и крупная ж картошка у неё! В охотку копала, уходить с участка не хотелось...”)

После этих фраз вполне уместен вопрос:

— Почему же на доброго, безотказного, работящего человека сваливается столько “несправедливостей” и “обид”? Кто виноват в них?

Сама “герценская” постановка вопроса требует неспешности, неоднозначности ответа. Конечно, десятиклассники скажут и о том, что безотказность Матрёны оборачивается “тяжёлой немочью”, когда “сутки-двое лежала пластом” отзывчивая на чужие заботы женщина, отметят и бесцеремонность самих тальновских баб, которые то и дело “звали Матрёну в помощь”, пользуясь дармовой услугой. Но важно не пройти мимо суждения односельчан Матрёны, поясняющего, кто не меньше людей “притесняет” больную женщину: “Государство — оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет”.

Им создан, им поощряем порядок, при котором старый человек, полжизни отработавший на государство, вынужден сам совершать “бесплодные проходки” за пенсией, при котором одолеваемая “тяжёлой немочью” сама приходит на медпункт, ибо врачу из посёлка в Тальново ехать хлопотно; порядок, при котором председатель обкрадывает безответных людей, обрезая “всем инвалидам огороды”, но по-военному приказывает “не присоединённым” к колхозу старухам: “Надо будет помочь колхозу!.. И вилы свои бери!”

Размышляя о причинах творящихся несправедливостей, ученики подойдут к главному “узлу” урока — трагедии Матрёны Васильевны Григорьевой.

— От кого Игнатич узнал о трагическом прошлом Матрёны? Случайно ли она открылась своему постояльцу? Что объединяет Матрёну Васильевну и Игнатича?

Зная, что ничего случайного в поступках литературных героев не бывает, десятиклассники найдут фразу, подтверждающую взаимное доверие Игнатича и Матрёны Васильевны (“Комнаты мы не делили”), услышат “всегда одни и те же доброжелательные слова” хозяйки, заботящейся о постояльце, обезоруживавшей его своей “лучезарной улыбкой”, оценят деликатность старой женщины, не пристававшей с “бабьим любопытством” к Игнатичу (совсем не случайно при известии о страшной гибели Матрёны в голове у Игнатича пронесётся: “Убит родной человек”). Их обоих — каждого по-своему — научила жизнь “не в еде находить смысл повседневного существования”. Они оба до срока хранят обет молчания, и оба — только друг другу — расскажут о прошлом: Игнатич — о том, “что много провёл в тюрьме”, Матрёна — о своём замужестве.

— “Я бы вас порубал обоих”. Заслужила ли Матрёна эту страшную угрозу? Почему она ушла в семью к Ефиму? Зачем просит у жены Фаддея “чрева её урывочек” — младшую девочку Киру?

Осмысливая трагические повороты, выпавшие на долю “беспритульной Матрёны”, десятиклассники должны осознать жестокость обстоятельств, непредсказуемость судьбы, ставящей молодую, “румяную”, сильную девушку перед “страшным выбором”, увидеть, как “весь свет перевернулся“ и с ним — жизнь Матрёны, услышать покаянный “надрыв” без вины виноватой ...

— Ей, Кире, своей воспитаннице, Матрёна отдаёт свою горницу. Легко ли ей это даётся? Кто особенно активен в решении этого вопроса? Как (в каких словах) показана напористость Фаддея? Что стоит за этой напористостью?

Вопрос о горнице, как и всякий вопрос о разделе имущества, раскрывает то, что до поры скрыто в душе человека. Если Матрёне, не спавшей две ночи, “жутко” ломать “крышу, под которой прожила сорок лет”, если Игнатичу “больно” от одной мысли, что “начнут обрывать доски и выворачивать брёвна”, то требующий слома избы Фаддей не испытывает и тени сомнения: “он наседал с горячностью”, глаза его “деловито поблёскивали”, он “живо суетился внизу, покрикивая на помощников”, “яро разбирал её [избу] по рёбрышкам”.

После того как большинство учеников, сочувствующих Матрёне, осудят Фаддея за алчность, можно предложить ученикам суждение Виктора Чалмаева: “Такое ли страшное зло этот Фаддей, пересчитывающий каждое брёвнышко, свозящий остатки горницы с переезда чуть ли не в день похорон? В XIX веке он, вероятно, сошёл бы за тургеневского Хоря из «Хоря и Калиныча» или хозяина притынного кабака в «Певцах»... При Столыпине он стал бы цивилизованным фермером”.

— Согласны ли вы с мнением исследователя?

Ученики имеют возможность не согласиться с эпитетом “цивилизованный” в отношении героя, душу и разум которого застила жажда наживы. Суровым приговором Фаддею звучат слова Солженицына в финале рассказа: “Дочь его трогалась разумом, над зятем висел суд, в собственном доме его лежал убитый им сын, на той же улице — убитая им женщина, которую он любил когда-то, — Фаддей только ненадолго приходил постоять у гробов... высокий лоб его был омрачён тяжёлой думой, но дума эта была — спасти брёвна горницы от огня и от козней Матрёниных сестёр”.

Страшно не только то, что не горе “терзало душу чернобородого Фаддея”. И не то, что “Фаддей был в деревне такой не один”. Страшно (странно?) и то, что на поминках говорят о чём угодно, только не о Матрёне. Попросим учеников восстановить справедливость, сказать прощальное слово о погибшей.

— Что в характере Матрёны Васильевны вы считаете самым главным? Почему не поняли Матрёну ни муж, ни сёстры, ни соседи? Кто же она — “глупая” или святая?

Итожа читательские рассуждения, среди которых обязательно прозвучат последние строки рассказа, вынесенные в один из эпиграфов урока, учитель завершит занятие словами А.Солженицына: “Есть такие прирождённые ангелы — они как будто невесомы, они скользят как бы поверх этой жижи (насилия, лжи, мифов о счастье), нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами её поверхности <...> это — праведники, мы их видели, удивлялись (“чудаки”), пользовались их добром... и тут же погружались опять на нашу обречённую глубину. Мы брели, кто по щиколотку (счастливцы), кто по колено, кто по пояс, кто по горло... а кто и вовсе погружался, лишь редкими пузырьками сохранившейся души ещё напоминая о себе на поверхности”.

После этих слов звучит Lacrimosa моцартовского «Реквиема». Пусть десятиклассники несколько минут помолчат, осмысливая судьбу, только что прошедшую перед ними. И подумают: устоит ли земля наша без праведника? И чего она стoит без таких “прирождённых ангелов”?