Я иду на урок

Я ИДУ НА УРОК

Вадим СЛУЦКИЙ,
лицей № 13,
г. Петрозаводск

“Жизнь — обман с чарующей тоскою”

Сергей Есенин: загадка жизни и творчества

Что, собственно, мы знаем о Сергее Есенине, для которого стихи были лучшей, главнейшей частью его жизни? Его поэтические произведения — это его заветный дневник. Поймём ли мы этот дневник, не понимая, что за человек создал его?

Написав несколько скупых автобиографических строк, поэт заканчивает словами: “Остальное — в моих стихах”. В сущности, в этой несловоохотливости человека, которого многие считали самовлюблённым (Маяковский — даже “самовлюблённейшим”), выразилось его нежелание признать собственную жизнь своей подлинной человеческой биографией. “Настоящая моя биография — мои стихи” — так мог бы сказать Есенин и был бы во многом прав. Наверное, он гораздо больше любил свои стихи, чем свою жизнь. И были на то веские причины.

Если каждое или почти каждое стихотворение Есенина — совершенное художественное целое, то жизнь его — раздёрганную, странную, противоречивую — художественным целым никак не назовёшь.

У него было счастливое детство. Любимец в семье, он делал, что хотел. Живой, спокойный, весёлый, умный, общительный. Хорош собой, на него рано стали заглядываться девушки. “Дома он погружался в свои книги и ничего не хотел знать. Мать и добром, и ссорами просила его вникать в хозяйство, но из этого ничего не выходило” (1, с. 12; список литературы см. в конце статьи). “Весной и летом Сергей пропадал целыми днями в лугах или на Оке. Он приносил домой рыбу, утиные яйца”, — вспоминает его сестра Екатерина (1, с. 10). Пожалуй, его порядком избаловали, но всё же в этом привольном детстве нет ничего, что предвещало бы его будущие пьяные дебоши, экстравагантные выходки, странные, непонятные поступки. Совершенно нормальный, лишь более талантливый, чем прочие, крестьянский мальчик, можно сказать, образец душевного равновесия и здоровья.

Зато потом!

Он начинает пить и пьёт временами запойно, сжигая себя. Становится нервным, беспокойным. “Беспокойный взгляд их (глаз Есенина) скользил по лицам людей изменчиво — то вызывающе и пренебрежительно, то вдруг неуверенно, смущённо и недоверчиво”, — вспоминает М.Горький свою встречу с Есениным в Берлине (4, с. 64).

Совершает заведомо вызывающие поступки, скандалит. “Шёл в «Стойло Пегаса», как всегда, откалывал очередные номера. Одному дельцу, громко ругающему выступавших, опрокинул на голову тарелку с соусом. В другой раз отказался выступать, вызвав негодующий рёв в зальчике” (3, № 6, с. 52). “Пил на квартире в Богословском, стремясь унять боль. Напевал популярную бандитскую песенку: «В жизни живём мы только раз, когда отмычки есть у нас»” (там же).

Рано женился, была семья, дети, любил их, но удивительно легко с ними расстался, и с тех пор отношения с женщинами становятся всё более странными. Случайные связи. Женитьба на Айседоре, совершенно поразительная по нелепости. “Эта знаменитая женщина... являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно”, — пишет Горький (4, с. 66). Потом не менее странный брак с Софьей Толстой, которую заведомо не любил; никто не мог понять, зачем же он женился. И с годами всё меньшая разборчивость в отношениях с женщинами.

Может, поздно, может, слишком рано,
И о чём не думал много лет,
Походить я стал на Дон-Жуана,
Как заправский ветреный поэт.
(6, с. 464)

Живёт неустроенно, без квартиры, как будто временно, перед переездом куда-то. “Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища...” — пишет он в письме (2, с. 215).

Внешне производит впечатление то истеричного, нервного скандалиста, то очень спокойного, уравновешенного человека. Качалов вспоминал о встрече с Есениным в 1925 году: “Прекрасное лицо: спокойное, без гримас, без напряжения; спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все чувства, какие льются из стихов...” (2, с. 388). “Но, — замечает Е.И. Наумов, — в 1925 году Есенина видели и совсем другим — надломленным, мрачным, нетрезвым” (там же).

Сам о своей жизни говорит странно: “Жизнь моя с авантюристической подкладкой, но всё это идёт помимо меня” (3, № 6, с. 52). Что он хотел этим сказать? Почему “помимо меня”? “...Я живу ничего, только, между прочим, уж тяжело, думаю кончать. Жить не могу! Хочу застрелиться из револьвера” (там же, с. 54).

В конце концов заболевает психически, вынужден лечиться в клинике. Н.Асеев вспоминает: “Вообще галлюцинирование на темы преследования, заговора, засады против него, очевидно, давно и прочно овладело его фантазией” (2, с. 389). Медицинское заключение психиатрической клиники 1-го Московского университета от 24 марта 1924 года гласит: “...страдает тяжёлым нервно-психическим заболеванием, выражающимся в тяжёлых приступах расстройства настроения и навязчивых мыслях и влечениях” (там же, с. 390). Там, в клинике, Есенин, впрочем, вёл себя вполне примерно, произвёл на всех впечатление человека очень милого и спокойного.

Часто посещает злачные места, увеселительные мероприятия, где шумно, много народу, но нельзя сказать, чтобы ему там нравилось. “...Казалось, — вспоминает Горький, — что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или «из приличия», как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому Богу” (4, с. 69).

В последний год жизни наступает как будто просветление, в стихах порой — любовь к жизни, бодрость, душевное равновесие (“Снова я ожил и снова надеюсь // Так же, как в детстве, на лучший удел” — 6, с. 290); с другой стороны, нарастают мотивы увядания, прощания, грусти, тоски.

И даже в последний день своей жизни он был разным. Кто-то видел его внешне совершенно спокойным — буквально за несколько часов до гибели он разговаривал, писал, жаловался на скверные чернила, — а кто-то совсем другим. “Последняя встреча с ним произвела на меня тяжёлое и больное впечатление, — пишет В.Маяковский. — Я встретил у кассы Госиздата ринувшегося ко мне человека с опухшим лицом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно держащейся... От него и двух его тёмных спутников несло спиртным перегаром” (2, с. 394). “Передо мной был человек, товарищ, поэт, видящий свою гибель, схватившийся за мою руку только затем, чтобы ощутить человечье тепло. О таком Есенине я плачу” — это слова Н.Асеева (2, с. 396).

Он и сам всё видел и понимал. Но едва ли мог бы объяснить, в чём дело.

“— Скажите, что с вами случилось? // — Не знаю. // — Кому же знать? // — Наверно, в осеннюю сырость меня родила моя мать” («Анна Снегина»).

Что ж, объяснение, как мы увидим дальше, не хуже прочих. А в «Письме к женщине» Есенин объясняет всё “переломной эпохой”:

Земля — корабль, но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Её направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался, —
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не жалея ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
(6, с. 226)

Что ж, и это объяснение не хуже всякого другого.

Его, конечно, очень мучил этот вопрос: “Что случилось? Что со мною сталось?” Он чувствовал, что есть что-то в нём самом, что мешает ему сделать свою жизнь такой, какой бы ему хотелось её видеть. Но легче всё объяснить внешними обстоятельствами. Хотя в любых обстоятельствах разные люди ведут себя по-разному, и значит, объяснение нужно искать в них самих.

А как объяснили противоречия жизни и внешнего облика Есенина писавшие о нём?

В 20-е годы было принято всё валить на недостаточную включённость поэта в борьбу рабочего класса, на его аполитичность. “Дескать, к Вам приставить бы кого из «напостов», стали бы содержанием премного одарённей...” “Дескать, заменить бы вам Богему классом, класс влиял на вас, и было б не до драк” (7, с. 267). На это хорошо ответил Маяковский в процитированном стихотворении «Сергею Есенину», хотя, между прочим, и такое объяснение тоже, в общем-то, не хуже всякого другого.

В наше время, когда “плюсы” поменяли на “минусы”, а “минусы” на “плюсы”, вполне принято объяснять трагизм жизни Есенина не недостаточным влиянием “класса”, а, наоборот, его излишним влиянием: виновата уже не недостаточная его включённость в революцию, а именно то, что он был поневоле включён в революцию, поскольку ведь революция уже не положительное, а отрицательное явление и должна, следовательно, на всех отрицательно влиять (именно в таком духе пишет о Есенине, например, «Литературная газета». 1994. 19 марта).

М.Горький видит причину гибели Есенина в неизжитых противоречиях между городом и деревней (2, с. 404).

Станислав и Сергей Куняевы, авторы масштабного романа-исследования о жизни Есенина, ясно своей точки зрения не выразили, но всё же, видимо, по их мнению, причина всего плохого в том, что поэт слишком много общался с людьми нерусскими, особенно евреями, слишком им верил; ещё в том, что оторвался “от корней”, от родного русского духа, ну и по Европам напрасно путешествовал. Что ж, что-то есть и в этом: действительно, напрасно, пожалуй.

“Трагедия Есенина, — пишет Е.И. Наумов, автор книги о жизни и творчестве поэта, — трагедия человека, оказавшегося «в промежутке» между двумя эпохами в период великой исторической ломки” (2, с. 407). То есть опять во всём эпоха виновата.

Всё это во многом верно, конечно. Но во всех этих объяснениях нет самого Есенина. Если всё дело в эпохе, то почему не все тогда вели себя как Есенин? Он поэтическая, тонкая натура? Острее всё воспринимал? Да, конечно. Но следует ли из этого, что именно такой — с пьяными выходками, дебошами, беспорядочными связями с женщинами, психическим расстройством, самоубийством — должна быть жизнь поэта “переломной эпохи”? Едва ли. И значит, объяснение всё-таки нужно искать в нём самом, и прежде всего — в его стихах.

Странное впечатление производит внешность Есенина на фотографиях последних лет. Лицо красивое, очень спокойное. Но в этом спокойствии что-то неестественное, какой-то уж очень он спокойный. Светлые глаза смотрят как будто прямо на вас, но взгляд — ускользающий, если поднести фотографию поближе, присмотреться внимательно, видно, что он на самом деле никуда не смотрит, погружён в себя. Что-то скрытое, невесёлое есть в этом прекрасном лице.

Во многом такие же и его стихи 1924–1925 годов. Я не буду здесь говорить об их форме, конечно, они прекрасны, но в них, почти во всех, есть какая-то глубокая грусть, иногда скрытая, иногда явная; не светлая, а горькая, какая-то печальная безнадёжность.

Цветы мне говорят — прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Её лицо и отчий край.

Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!
Я видел их и видел землю,
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю.
(6, с. 150)

Что-то есть в этом чувстве пронзительно-трогательное. Оно, пожалуй, даже не очень сильное, но глубокое, постоянно. И этим чувством окрашены десятки стихотворений Есенина — это что-то очень типично для него.

Если внимательно вчитаться, то можно обнаружить и такие же, почти навязчиво повторяющиеся темы, мысли, даже какие-то отдельные фразы и слова. Они звучат как рефрен, переходят из стихотворения в стихотворение, иногда выраженные по-разному, иногда даже буквально теми же словами; они так настойчиво повторяются, что становится ясно: в этих именно мыслях, словах и фразах то главное, что волновало, мучило поэта, о чём он всё время неотрывно думал.

Что же это за слова и фразы?

“Не жалею, не зову, не плачу, // Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...” (1921). “Цветы мне говорят — прощай, // Головками склоняясь ниже, // Что я навеки не увижу // Её лицо и отчий край” (1925). “Гори, звезда моя, не падай, // Роняй холодные лучи. // Ведь за кладбищенской оградой // Живое сердце не стучит” (1925). “Я знаю, знаю. Скоро, скоро // Ни по моей, ни чьей вине // Под низким траурным забором // Лежать придётся так же мне” (1925). “Все успокоимся, все там будем, // Как в этой жизни радей ни радей...” (1925). “Вот умер Брюсов, // Но помрём и мы, — // Не выпросишь нам дней // Из нищенской сумы” (1924). “Мы теперь уходим понемногу // В ту страну, где тишь и благодать. // Может быть, и скоро мне в дорогу // Бренные пожитки собирать” (1924). “Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — // Пройдёт, зайдёт и вновь оставит дом” (1924). “Их давно уж нет на свете. // Месяц на простом погосте // На крестах лучами метит, // Что и мы придём к ним в гости, // Что и мы, отжив тревоги, // Перейдём под эти кущи” (1923).

Легко видеть, что это всё одна мысль — мысль о бренности всего земного, о том, что всё проходит, что смерть всё сотрёт и сравняет, что поэтому всё, в сущности, бесполезно и бессмысленно. Мераб Мамардашвили как-то сказал, что самое философское из всех философских размышлений — это размышление о смерти, что с этого начинается философия (9, с. 36). И именно эта мысль чаще всего встречается в стихах Есенина.

Его вторая мысль: “В этом мире я только прохожий...” (1925). “Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник” (1924). “И потому, что я постиг // Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо...” (1925). “Там, где вечно дремлет тайна, // Есть нездешние поля. // Только гость я, гость случайный // На полях твоих, земля...” (1916). “Кто я? Только лишь мечтатель, // Синь очей утративший во мгле, // Эту жизнь прожил я словно кстати // Заодно с другими на земле” (1925).

Вторая излюбленная мысль Есенина: “В этом мире я только прохожий”, причём “я” здесь — это не только сам автор, но и человек вообще: человек на Земле — только прохожий, временный, случайный гость.

Третья его мысль: “Всё встречаю, всё приемлю...” (1914). “Не жалею, не зову, не плачу...” “Принимаю, что было и не было...” (1925). “Приемлю всё. // Как есть всё принимаю” (1924). “Счастья нет. Но горевать не буду...” (1925). “И с чужою весёлою юностью // О своей никогда не жалел” (1925). “И эту гробовую дрожь // Как ласку новую приемлю” (1925). “Эту жизнь за всё благодарю” (1925).

Третья мысль приблизительно та же, что в известном, положенном на музыку стихотворении Э.Рязанова «У природы нет плохой погоды», только выражена талантливей: нужно всё принимать, что ни посылает судьба; ни о чём не жалеть, за всё быть благодарным — и “за гробовую дрожь” даже. “Всё встречаю, всё приемлю...” — мысль гордая и горькая. Это не радость, не благодарность за счастье — “счастья нет”, — но поскольку ничего другого не остаётся, деваться некуда, то, чем жаловаться, лучше так: “Приемлю всё. Как есть всё принимаю” и “Эту жизнь за всё благодарю”.

Следующая излюбленная мысль Есенина покажется особенно странной, если вспомнить, что это пишет человек, проживший всего тридцать лет, ушедший из жизни совсем молодым, навсегда молодым оставшийся.

“Вечером синим, вечером лунным // Был я когда-то красивым и юным. // Неудержимо, неповторимо // Всё пролетело... далече... мимо... // Сердце остыло, выцвели очи...” (1925). “Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. // Увяданья золотом охваченный, // Я не буду больше молодым. // Я теперь скупее стал в желаньях. // Жизнь моя, иль ты приснилась мне?” (1921). “И я, я сам, не молодой, не старый, // Для времени навозом обречён...” (1924).

Интересно, что любимым местом Есенина у Гоголя (любимого его писателя) было начало 6-й главы 1-й части «Мёртвых душ», где речь идёт о свежих впечатлениях юности и охлаждении в зрелые годы. “О моя юность! О моя свежесть! Где вы?” — примерно так. Но о Гоголе времени «Мёртвых душ» можно сказать, что он действительно сожалел об ушедшей молодости, у Есенина же это явно что-то другое, какая-то опять же навязчивая мысль. Он на самом деле в расцвете молодости, но уже заранее ощущает себя старым и сожалеет об уходящей юной свежести чувств.

Вот эти четыре мысли, пожалуй, самые любимые. Но есть и другие — тоже характерные.

“Ведь радость бывает редко, // Как вешняя звень поутру. // И мне — чем сгнивать на ветках — // Уж лучше сгореть на ветру” (1925). “И чтоб свет над полной кружкой // Лёгкой пеной не погас — // Пей и пой, моя подружка: // На земле живут лишь раз!” (1925). “Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха — // Всё равно любимая отцветёт черёмухой” (1925).

Пятая мысль: “Пей и пой, моя подружка, на земле живут лишь раз!”

Ещё несколько характерных цитат:

“Не силён тот, кто радости просит, // Только гордые в силе живут” (1916). “Не криви улыбку, руки теребя, // Я люблю другую, только не тебя. // Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо — // Не тебя я вижу, не к тебе пришёл. // Проходил я мимо, сердцу всё равно — // Просто захотелось заглянуть в окно” (1925). “Знаю я, что не цветут там чащи, // Не звенит лебяжьей шеей рожь. // Оттого пред сонмом уходящих // Я всегда испытываю дрожь” (1924). “Глупое сердце, не бейся! // Все мы обмануты счастьем, // Нищий лишь просит участья, // Глупое сердце, не бейся” (1925). “А люди разве не цветы?” (1924). “Листья падают, листья падают. // Стонет ветер, // Протяжен и глух. // Кто мне сердце порадует? // Кто его успокоит, мой друг?” (1925). “Гори, звезда моя, не падай, // Роняй холодные лучи. // Ведь за кладбищенской оградой // Живое сердце не стучит” (1925).

Откуда же эта пронзительная грусть, эта безысходная тоска? Нет, тут не революция и не количество выпитых бутылок виноваты — тут дело в другом.

Подведём некоторые итоги.

Есенин был человеком философской направленности, в том смысле, что его глубоко волновали философские вопросы: о сущности и предназначении человека, о смерти и тому подобные. Судя по его стихам, это было главное, что его волновало в жизни. У него почти нет чисто философских стихов, но строки-раздумья о жизни и смерти, о человеке вкраплены почти во все его лучшие произведения последних лет, они всё время звучат — то как будто невольно прорываясь сквозь тему стихотворения (хотя большинство стихотворений Есенина не имеет определённой темы, это свободно льющийся поток мыслей, образов, чувств, ассоциаций), то становясь главной темой, ведущим мотивом.
В целом поэзия Есенина производит впечатление чего-то очень цельного, непротиворечивого. На те вопросы, которые мучили поэта, он даёт вполне определённые ответы, повторяя их в разных вариациях по многу раз в разных стихах, в разные годы. Так что можно смело сказать, что у Сергея Есенина было определённое, достаточно чёткое мировоззрение, определённый взгляд на мир, на человека, и, быть может, если мы поймём, что это за мировоззрение, для нас многое станет ясно в его жизни.
Любимые мысли Есенина:

1) “Всё пройдёт, как с белых яблонь дым”. Мысль о бренности земной жизни, всевластии смерти, вера в смерть как в высшую силу, в то, что “в той стране не будет” ничего, что смерть — это полное уничтожение.

2) “В этом мире я только прохожий”.

3) “Всё встречаю, всё приемлю”.

4) “Всё пролетело, далече, мимо”, или “Я не буду больше молодым”.

5) “Пей и пой, моя подружка, на земле живут лишь раз”.

6) “А люди разве не цветы?” Люди–животные–цветы.

7) Жалость, любовь ко всему живому.

8) “Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе...” Это нужно читать так: не требуй правды, которая тебе больше всего нужна.

9) “Не тебя я вижу, не к тебе пришёл...” То есть не важно, с кем проводить время, с кем целоваться — это “всё равно”.

10) “Жить нужно легче, жить нужно проще...”

11) Любовь к людям, потому что “в той стране не будет этих нив, златящихся во мгле...” То есть это любовь-жалость, любовь-сострадание.

Что же это за мировоззрение, что за философия?

Есть одна старая книга, которую поэзия Есенина удивительно напоминает, — это Книга Екклезиаста. Судите сами:

Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, — всё суета. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.	Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна; как те умирают, так умирают и эти... и нет у человека преимущества перед скотом...	А люди разве не цветы?
Если человек проживёт и много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их...	Пей и пой, моя подружка...
Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы... И возвратится прах в землю — чем он и был...	Все успокоимся, все там будем...

Как видим, Сергей Есенин мыслил совершенно так же, как неизвестный автор (предположительно царь Соломон), живший около трёх тысяч лет тому назад. То же неверие в то, что кроме этой, земной жизни, есть ещё что-то, ещё какая-то жизнь. То же представление о смерти как о полном уничтожении, абсолютном небытии. То же приравнивание человека к животным, к растениям, та же любовь-жалость к ним. То же представление о человеке как о существе изначально несчастном, обречённом на уничтожение. Отсюда, как уже сказано, любовь-сочувствие к человеку и в то же время неверие в человека, в его высокую миссию, в его силу, в его способность торжествовать над смертью, забвением, уничтожением. Те же призывы к эпикурейству: пей и пой, веселись, пока ещё можешь. Те же призывы жить легче и проще.

Между тем Книга Екклезиаста — классическое произведение определённого направления философской мысли — пессимистической восточной философии, которую Альберт Швейцер назвал философией миро- и жизнеотрицания (в отличие от европейской философии миро- и жизнеутверждения) (8). Вряд ли стоит здесь говорить о том, почему взгляды на мир и человека Есенина оказались близки именно этой философской системе. Нам важно понять, в чём суть этого мировоззрения, характерного для индийской мысли, буддизма, отчасти иудаизма и древнегреческой философии.

В основе пессимистического мировоззрения лежит смешение, отождествление всего живого: Книга С.А. Есенина, изданная за рубежом в 1922 г. человека, растений, животных — неотделение человека от остального мира жизни на земле. Это очень характерное языческое мировосприятие, типичное для крестьянства — и для крестьянского сына Есенина. Е.И. Наумов пишет об этом: “Это стихи человека (речь идёт о стихотворении «Корова». — В.С.), любящего всё живое, смотрящего на мир как на единое целое. Как на детей одной матери-земли, он смотрел на человека, на природу, на животных. В таком взгляде были отголоски очень древнего представления о человеке и природе, надолго удержавшегося в сознании крестьянства” (2, с. 72).

Действительно, Есенин природу очеловечивает, а человека воспринимает только как часть природы — ещё один цветок, может быть, только более яркий. Причём это какое-то изначальное, идущее из детства восприятие.

Но в природе царствует закон времени, закон смерти. Природа живая, но каждое отдельное живое существо в ней не имеет самостоятельной ценности, оно заменимо и обречено на уничтожение. Сегодня цветут одни цветы, поют в рощах одни птицы, завтра они завянут, умрут и будут цвести и петь другие (“Не всё ль равно — придёт другой... // Пришедший лучше песню сложит”), и это всё равно для природы, это не имеет значения.

Из такого первобытного смешения человека с остальной природой, невыделения его из природы вытекает неверие в его особое предназначение и в его бессмертие, в возможность победы над смертью в той или иной форме. Смерть торжествует над человеком, “там” нет ничего, полное небытие.

Тут уместно напомнить, что для европейской философии всегда была характерна вера в особую предназначенность человека, его особую, высшую роль. Отсюда нередко проистекали агрессивность, ощущение себя хозяином мира, но в то же время такое мировоззрение даёт человеку веру в себя, в то, что он живёт не напрасно и должен активно действовать, чего-то добиваться, потому что каждый его шаг важен, имеет большое значение.

Напротив, пессимистическая философия не придаёт значения поступкам, и это вполне логично: они ничего не могут изменить, это суета. Важно — если вообще что-то важно — лишь внутреннее состояние человека; поскольку стремиться куда-то бессмысленно, наилучшее, что можно сделать, это прожить жизнь без боли, легко и приятно. Отсюда возникшее в буддизме понятие “нирваны” — понятие сложное, но есенинское “мне ничего не надо, мне ничего не жаль” — это как раз что-то очень близкое к главным составляющим “нирваны” (впрочем, это состояние, к которому человек нередко стремится, но никогда его не достигает, что относится и к Есенину: он хотел быть таким, но в действительности, конечно, не был).

Европейское мировоззрение делает человека требовательным к себе и людям — иногда до жестокости, — потому что перед человеком стоит определённая задача, и он должен её решить. Восточное мировоззрение, в соответствии с которым человек — только ещё один цветок, человека жалеет, сострадает ему. Отсюда возникшее в индийской мысли понятие “ахимсы” — сострадание ко всему живому и непричинение вреда и боли живому — человеку ли, цветку ли. Именно такое отношение к человеку, растениям и животным характерно для Есенина.

Европейское мировоззрение поощряет желания, стремления, надежды, иногда не самые лучшие; восточное мировоззрение видит в надеждах и желаниях корень всякого зла, причину боли и страданий (а зло здесь — это боль и страдания), соответственно, совершенный человек должен ничего не желать, никуда не стремиться. “Не жалею, не зову, не плачу...” — эти слова вполне могли бы стать девизом какого-нибудь буддийского аскета, таким хотел быть и Есенин, но, конечно, только хотел, но на самом деле не был.

Поскольку ничего изменить нельзя, то человек должен быть благодарен за всё, что даёт ему жизнь, всё принимать, ни на что не жаловаться, не желать другого. Это самое лучшее для человека. У Есенина такая позиция следствие гордости; “эту жизнь за всё благодарю” — это гордые и горькие слова: плакать, жаловаться — это значит себя унизить, а я гордо скажу: “И эту гробовую дрожь как ласку новую приемлю”.

От неверия в высшее предназначение человека — призыв к эпикурейству: “пей и пой, моя подружка, на земле живут лишь раз”, стремление отвлечься, забыться, чтобы не видеть “жизни край”, не видеть страшное лицо жизни, потому что по-настоящему верить в то, что человека ждёт полное уничтожение, очень страшно: “И не нужно мне лучшей удачи, лишь забыться и слушать пургу...” (6, с. 88, 1922).

Но эта гордая поза, эти гордые слова прикрывают внутреннюю боль, которая иногда едва различима, а порой прорывается с огромной силой, как в стихотворении «Листья падают...», — тоску по вере, смыслу, Богу, по жизни, не имеющей конца, по цели, ради которой стоить жить, по тому, что необходимо каждому человеку, потому что он человек.

Так видел мир Есенин, таким было его мировоззрение, его философия. Так он мыслил и в последние годы, и в юности. Я цитировал его стихотворения и 1925, и 1916, и даже 1914 года, когда поэту было восемнадцать лет. Это мировосприятие Есенин вынес из своего детства, взял готовым.

Но жить с таким мировоззрением может только человек сравнительно примитивный, с неразвитой личностью, занятый тяжёлым трудом. Есенин же был человеком очень тонким, ранимым, действительно как с содранной кожей, и был всю жизнь свободен от систематического труда. И его это мучило, нужно было как-то отвлечься, забыться, чтобы не видеть страшного лика жизни, каким он виделся ему. Не случайно все современники, видевшие “веселящегося” Есенина, отмечают, что веселился он вовсе не весело: он пил вино, но не потому, что был “любителем выпить”, — он заливал свою боль вином; он любил женщин, но не потому, что был такой “женолюб”, — это было одним из способов отвлечься; а что нечистоплотно, что “прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист” — так не всё ли, в сущности, равно?

Я сказал выше, что, наверное, Есенин не был особенно доволен своей жизнью, теперь добавлю, что он не был и особенно недоволен ею, просто это не представлялось ему важным — не всё ли равно, как прожить? Важно “процвесть” поярче и умереть, остальное не имеет значения. Маяковский как-то сказал о себе, юном: “Хорошо, когда в жёлтую кофту душа от осмотров укутана”. А Есенин “кутал” свою душу в пьяные выходки, скандалы — это был его способ спрятать свою боль от окружающих и от себя, его маска, его метод самозащиты.

Говорили про него в последние годы, что он уже не может бросить пить, втянулся, привык. Я уверен, он мог бы, если бы понимал, для чего, но не хотел, не считал, что это нужно.

Говорят про него, что был он, конечно, одарённым, но слабохарактерным. А я думаю, что это был человек необыкновенно сильный, человек необычайной силы воли, потому что жить с тем, что он носил в душе, это значило терпеть непрерывную мучительную пытку, а он с этим жил и писал прекрасные стихи.

И я уверен, что смерть его в тридцать лет не была случайной. Это было, конечно, самоубийство — и не случайное, не в результате минутного приступа отчаяния, не под влиянием вина. Он не верил в возможность для человека победить смерть, победить увядание. И он был очень гордым человеком. Ведь унизительно быть жертвой, ждать, увядая, старея, неизбежного конца, заранее страшась его, и он решил уйти сам, уйти в самом расцвете, уйти молодым.

Когда читаешь воспоминания современников об этом трагическом дне, больше всего поражает описание того способа, которым Есенин лишил себя жизни, — наиболее неудобного и мучительного из всех, какие были возможны. Слабовольный человек так бы не смог сделать. Это был очень сильный человек, и это был его способ торжествовать над смертью — не ждать её, а самому позвать, доказав, что она ему не страшна. Если что-то и не удалось ему в жизни, то ему удалась смерть, удалось уйти так, как он хотел и считал нужным, — гордо, в разгаре цветения.

Так он ушёл, оставив нам свои стихи.

Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадёт трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю тихие слова.

И если осень, ветром разметая,
Сгребёт их все в один ненужный ком...
Скажите так, что роща золотая
Отговорила милым языком.
(6, с. 111, 1924)

Значит, всё-таки в глубине души ему хотелось верить, что лучшая его часть — его стихи — останется, избегнет смерти.

Он жил, как мыслил, потому такой странной, с точки зрения окружающих, была его жизнь. Он был несчастным, но удивительно сильным внутренне человеком. И из своей боли, своей тоски сумел создать прекрасные творения — свои стихи, — грустные, загадочные, волнующие. Мне кажется, что он всё-таки победитель — если не в жизни своей, то в своих стихах.

Методические рекомендации

Главной целью предлагаемого урока может быть открытие старшеклассниками таинственности человеческой судьбы и человеческой личности. Если большинство учеников сумеет самостоятельно понять, что каждый человек — это тайна, загадка, которую невозможно разгадать без труда души, без серьёзных усилий, то цель будет достигнута.

Построить урок можно так. Класс предварительно получает домашнее задание: каждый ученик должен сформулировать своё представление о Есенине как о человеке, о том, каким он был:

1) буяном, дебоширом, циником (“похабником и скандалистом”);

2) трогательно сентиментальным деревенским поэтом, пейзажистом и лириком;

3) поэтом-философом. При этом каждый старшеклассник должен подумать над аргументацией: почему именно таким он видит Есенина? Конечно, нужно использовать его стихи.

Урок можно построить как диспут: дать возможность всем, кто хочет, выразить свою точку зрения, привести свои аргументы. Вероятнее всего, сторонников первой и второй точек зрения окажется много, а третьей мало (или вовсе не будет). Это даст возможность учителю рассказать, что сближает мировоззрение Есенина с пессимистической философией, как подобное мировоззрение влияет на жизнь и поступки человека.

Желательно только, чтобы ученики не восприняли эту точку зрения как “правильную” (а свои как “неправильные”). Но они должны понять, что Сергей Есенин, подобно многим другим людям, носил маску, под которой часто не видят его подлинного лица, что понимать человека — это часто означает увидеть за маской лицо, скрытую сущность человека, что нельзя маску считать лицом.

Такой урок — это самостоятельный поиск, попытка разгадать загадку, раскрыть тайну, а это всегда увлекает. Но лучше не пытаться дать ответы на все вопросы: пусть тайна так и останется тайной. Высокой оценки заслуживает не тот, кто “всех переспорил”, а тот, кто был искренен и убедителен, сумел продемонстрировать неравнодушие и самостоятельность, кто, наконец, просто полюбил Есенина и его стихи.

Литература

1. Есенина Е. В Константинове // Сергей Есенин. Воспоминания родных. М., 1985.

2. Наумов Е.И. Сергей Есенин: Личность. Творчество. Эпоха. Л.: Лениздат, 1973.

3. Куняевы Станислав и Сергей. Божья дудка: Роман // Наш современник. 1995. № 5–8.

4. Горький М. Сергей Есенин // Полн. собр. соч. М.: Художественная литература, 1969. Т. 20. С. 62–69.

5. Литературная газета. 1994. 19 марта.

6. Есенин С. Стихотворения. Поэмы. М., 1984.

7. Маяковский В. Избранные произведения. М., 1953. Т. 1.

8. Швейцер А. Мировоззрение индийских мыслителей: Мистика и этика // Восток–Запад. Исследования, переводы, публикации. М.: Наука, 1988. С. 205–234.