Архив
| № 64 |
1. Стихотворение С.А. Есенина «Мы теперь уходим понемногу…» (восприятие, истолкование, оценка).
Стихотворение С.А. Есенина «Письмо матери» (восприятие, истолкование, оценка).
2. «В Льве Толстом сильно сознание того, что правда всегда торжествует над силой, что нравственная правда всегда сильнее грубой силы» (Д.С. Лихачев).
3. Человек и среда в рассказах А.П. Чехова.
Человек и среда в рассказе А.П. Чехова «Ионыч».
4. Мир женской души в лирике А.А. Ахматовой.
5. «Человеческое всегда и неизбежно должно восторжествовать…» (М.Е. Салтыков-Щедрин). (По одному или нескольким произведениям русской литературы XIX века.)
Консультация
Скажу только о первой теме.
Стихотворение Есенина «Мы теперь уходим понемногу…» посвящено памяти рано умершего крестьянского поэта А.Ширяевца, с которым Есенина связывали дружеские отношения. Но биографический аспект, как всегда, может быть использован лишь как вспомогательный. Главное же — художественно-образный строй и проблематика стихотворения. В данном случае это, несомненно, разговор о его жанрово-стилистической природе.
Это произведение Есенина, несомненно, связано с традициями элегии в русской поэзии. Элегический образ “друга почивших”, певца, поэта, предчувствующего и свой конец, присутствует уже в одной из первых русских предромантических элегий, стихотворении Жуковского «Сельское кладбище». Привычными элегическими интонациями и стилистикой, элегическим эмоциональным тоном сопровождаются есенинский образ “страны, где тишь и благодать”, а также образы, связанные с прелестью оставляемой земной жизни: “милые берёзовые чащи”, “цветы”, “трава”, “нивы, златящиеся во мгле”. Традиционно-элегической становится прежде всего сама тематика стихотворения: предчувствие близкой смерти, предвкушение расставания с земной жизнью, и даже присутствующий подспудно образ весны как олицетворение молодости и свежести. Это просматривается в эпитете “розовая” к слову “водь”. “Весенняя” тематика проступает здесь благодаря смысловой перекличке этого образа с образом “розового коня” из самой, пожалуй, знаменитой элегии Есенина «Не жалею, не зову, не плачу…», написанной за три года до стихотворения «Мы теперь уходим понемногу…». В образе из стихотворения «Не жалею, не зову, не плачу…» присутствует и образно-смысловой аналог весны — утренняя заря. “Милые берёзовые чащи…” же протягивают нить к ещё одной элегии — «Отговорила роща золотая…». Таким образом, мы видим, что стихотворения Есенина, тяготеющие к жанру элегии, связаны кругом привычных для поэта тем и мотивов, образов и ассоциаций.
Традиционно элегическим является и образ жизни-пути, присутствующий уже в первом стихе. Это звучание усиливается и стихотворным размером: пятистопным хореем, берущим в данном отношении начало в лермонтовском «Выхожу один я на дорогу…».
И в то же время Есенин, развивая эту литературную традицию, привносит в неё и собственное содержание, по-своему интерпретирует привычные поэтические ходы. Это заметно прежде всего в образах явлений природы. Едва ли в чьей-либо ещё элегии встретим мы настолько опоэтизированный образ песков, причём эти “равнин пески” стоят в одном ряду с вполне привычными “берёзовыми чащами”. Это создаёт особый словесный строй, в котором в одном ряду оказываются явления “поэтические” и “непоэтические”. То же характерно и для стиха “Мял цветы, валялся на траве”. Любопытно, что за шесть лет до этого стихотворения Есенина Бунин в не менее элегическом стихотворении «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…», едва ли знакомом Есенину, тоже, как мы видим, соединил эти слова в одном стихе. Но у Есенина здесь же присутствуют стилистически сниженные в данном контексте “мял” и “валялся”, что создаёт особое, есенинское звучание произведения, с характерной для него поэтизацией обыденного. “Лебяжья шея ржи” вообще звучит по-особому, соединяя в себе как будто два восприятия: с одной стороны, это восприятие крестьянское, деревенское, а с другой — ассоциация с лебедями носит, конечно же, литературный характер. Так Есенин соединяет литературное и народное в образном строе своего стихотворения, преодолевая тем самым поэтические стереотипы. Также нетрадиционным поворотом элегической тематики становится у Есенина и признание в любви к земной жизни, её радостям. В отличие от лирических героев Жуковского или Лермонтова, не находивших отрады в земной жизни, герой Есенина провозглашает свою привязанность к ней: “Слишком я любил на этом свете // Всё, что душу одевает в плоть…”; “И на этой на земле угрюмой // Счастлив тем, что я дышал и жил” и тому подобное. Может быть, такой поворот элегической тематики и отличает русские элегические стихи XX века (если к тому же вспомнить упоминавшееся стихотворение Бунина) от аналогичных произведений века XIX. Пожалуй, в этом же ряду окажется и стихотворение Н.Заболоцкого «Прощание с друзьями», созданное в 1952 году.
Мир человеческой души, в том числе души женской, в лирике А.Ахматовой — это прежде всего разговор о тех художественных приёмах, которые использует Ахматова для раскрытия внутреннего мира своей героини. И здесь как нельзя более кстати окажется определение, данное О.Мандельштамом в статье «Письмо о русской поэзии»: “Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа XIX века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого с «Анной Карениной», Тургенева с «Дворянским гнездом», всего Достоевского и отчасти даже Лескова. Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не в поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу”. Действительно, русский роман XIX века дал образцы приёмов психологического анализа, раскрытия внутреннего мира человека путём не только прямого развёртывания рассказа о психологическом состоянии персонажа, но и при помощи таких художественных средств, которые делали картины этого состояния ещё более выразительными. И Ахматова в полной мере унаследовала эти приёмы и использовала в своей лирике. Приёмы эти раскрыты В.Жирмунским в статье «Преодолевшие символизм» и книге «Творчество Анны Ахматовой». Это и психологически нагруженный жест, как в стихотворении «Сжала руки под тёмной вуалью…», и предметная деталь, призванная передать душевное состояние героини, не называя его, как в «Высоко в небе облачко серело…» (“В пушистой муфте руки холодели”), и даже сюжетность, новеллистичность её произведений, в которых отсутствующие этапы фабулы легко восстанавливаются при помощи воображения, а главное, на это и делается художественный расчёт. Это, наконец, особая речевая интонация, часто передающая речь взволнованного человека, скрывающего своё волнение под маской безразличия. Мир души человека, таким образом, становится главным объектом изображения в лирике Ахматовой.