Архив
| Комплект № 29 |
1. Переправа через Неман. (Анализ эпизода из романа Л.Н. Толстого «Война и мир», глава II, часть первая, том третий.)
Наташа в гостях у дядюшки. (Анализ эпизода из романа Л.Н. Толстого «Война и мир», глава VIII, часть четвертая, том второй.)
2. «Маяковским разрешается элементарная и великая проблема поэзии для всех, а не для избранных» (О.Э. Мандельштам).
3. Образ поэта и тема творчества в лирике М.Ю. Лермонтова.
4. Социальная проблематика пьесы М. Горького «На дне».
Нравственная проблематика пьесы М. Горького «На дне».
5. «Сильные люди всегда просты» (Л.Н. Толстой). (По одному или нескольким произведениям русской литературы XX века.)
Консультация
№ 1
«Переправа через Неман» как общее название эпизода, входящего в указанную главу «Войны и мира», не совсем точно. Переправой через Неман эпизод только начинается. Польские уланы, часть которых утонула, под взглядом Наполеона (как они думали) переправлялись через Вилию, а не через Неман. Их бессмысленная смерть (Наполеон на них даже не смотрит) подчёркивает значение эпизода как демонстрации “трагически нелепого подчинения ложной идее” (С.Кормилов). Нелепое поведение польских улан соотносится с безумием самого Наполеона. Латинская фраза в конце главы и переход наполеоновских войск через реку может ассоциироваться с переходом Рубикона Цезарем и вообще с различными проявлениями “кесарева безумия”, в книге Толстого столь последовательно разоблачаемого в качестве самой страшной международной эпидемии.
Эпизод у дядюшки часто рассматривают как апофеоз Наташиной “близости к народу” и антитезу московским театральным сценам. Однако глубинный смысл эпизода другой: “в это время Наташа Ростова уже как раз на роковом пороге, она вот-вот рухнет в пагубный мрак, под воркованья Анатоля Курагина” (С.Небольсин). Это вытекает из анализа песенного контекста эпизода: песня «По улице мостовой» содержит слова: “Не хочу перстня носить — хочу так дружка любить”. С.Небольсин выделяет в эпизоде и “сквозной русский мотив” («Спой мне песню, как девица за водой поутру шла»).
№ 2
Не учитывая контекст цитаты (статья Мандельштама «Литературная Москва»), рискуем направить учеников по ложному следу. Кстати, в формулировке темы неточность: слова “поэзия для всех, а не для избранных” у Мандельштама взяты в кавычки. Мандельштам полемизирует с концепцией “поэзии для всех”, отстаиваемой Маяковским, находя, что этот подход к поэзии обедняет творчество Маяковского и вообще представляет столь же “неблагодарную задачу”, “как попытаться усесться на кол”. Стихи же Маяковского, по Мандельштаму, “весьма культурные: изысканный раёшник, чья строфа разбита тяжеловесной антитезой, насыщена гиперболическими метафорами и выдержана в однообразном коротком паузнике”. Как видим, вырванные из контекста цитаты мало пригодны для экзаменационных тем.
Можно напомнить в связи с мыслью Мандельштама слова Блока о том, что поэт вовсе не обязательно должен “достучаться до всех олухов”.
№ 3
Ключевое слово темы — “и”. Трудновато, но возможно уделить одновременное внимание средствам создания образа поэта и концепции творчества, выраженной в лермонтовской лирике.
№ 4
“Тема”, “проблема”, “идея” — рецидив “воспроизведения, объяснения, приговора”, которые, как дамоклов меч, подвесил над литературой ещё Чернышевский. Не пора ли от этой вульгаризации избавляться? Но уж коль надо говорить о проблематике, обозначим её как совокупность вопросов, поставленных в произведении. Для начала разберёмся, есть ли в «На дне» социальная проблематика? Наверное, есть, как есть она для молодого Горького в потрясшем его чудовищном апокрифе о гордыне Сатанаила. Потому что Горький так понял своего Сатина–Сатанаила, низвергнутого с “небес” социального благополучия в “бездну” ночлежки, утратившего место своё в обществе (ангелов или людей — всё равно, ведь ночлежники — это бывшие люди, а бесы — это бывшие ангелы). Сатин корчится в бессильных муках отмщения и задает вопрос № 1: “Кто это бил меня вчера?” Сатанинско-сатинскую гордость человекобога (“Человек — это звучит гордо”) унаследовал Сатин и от Раскольникова, тоже ведь возгордившегося, бросившего Богу вызов, и социальный, между прочим, тоже: “Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне?” Ведь если Бог в этом мире допускает несправедливость (в том числе и социальную), то всегда найдётся и Сатанаил, который взбунтуется и задаст вопрос № 2: “Кого бояться человеку?”, подразумевая, что некого бояться, что нет Бога и “существует только Человек”. Но тогда остаётся без ответа вопрос № 3: “Где лежит праведная земля и как туда дорога?” Потому что все человеческие “книги и планы” — “ни к чему”, если Бога нет, а без Бога нет и пути в праведную землю. Человеку, который понял это, остаётся только удавиться, но и Сатанаилу–Сатину становится понятно, что не выбрал человек путь гордыни, “испортил” князю Тьмы “песню” про то, что “в тюрьме темно”.
А то, что действующие лица пьесы сидят в грязном подвале, а не в роскошном дворце, к социальной проблематике имеет мало отношения. “На дне” ведь не значит “на дне общества”, а просто на дне — и души, и Божьего мира, и адской бездны. Праведная же земля, как и Царство Божие, — “внутри вас”.
№ 5
“Просты” — это в каком смысле? Не рефлектируют, не сомневаются, не испытывают душевных мук? Нет, Толстой не это имеет в виду. Сильны те, которые просты в общении и понимают других людей. Кутузов в «Войне и мире» единственный из всех генералов на совете заметил Малашу. Князь Андрей умеет быть и трепетно-чутким (вспомним девочек со сливами), и поставить на место негодяя (вспомним Жеркова). Кутузов и Болконский — самые сильные люди Толстого, и они просты не по внутреннему душевному устройству (тут они ох как сложны!), а по искренности и безошибочности своего нравственного инстинкта, для них просто и естественно создавать вокруг себя мир, единение людей. Таким был сам Толстой, просто общавшийся и с последним нищим, и с императором. Таким был Христос. А в ХХ веке? Кто из героев литературы ХХ века производит впечатление несокрушимой нравственной силы и просто — без идеологических идолов — смотрит на мир? Солженицынский Иван Денисович. Ни идол революционного мессианства (как у старика Х-123), ни кумир эйзенштейновского “мастерства” (как у Цезаря), ни истукан “правильного коммуниста” (как у кавторанга) не заслоняют от него происходящее. Он прост и с Тюриным, и с Кильдигсом, и с Алёшкой-баптистом. Он и сильнее всех.