По рецепту Агафьи Тихоновны

Право, какое затруднение — выбор! Если бы ещё один, два человека, а то... Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича, — я бы тогда тотчас же решилась.

Н.В. Гоголь. «Женитьба»

Научить человека зрительской, музыкальной, читательской культуре весьма непросто. Каждый без исключения имеет свои эстетические вкусы и пристрастия, глубоко субъективные по сути. В соответствии с этими индивидуальными ориентирами он упорядочивает свои отношения с миром. Во время обучения формирование индивидуального эстетического эталона, обеспечивающего полноценное общение с искусством, идёт особенно интенсивно. Трудность в том, что субъективные процессы очень опасно алгоритмизировать, ведь всеобъемлющее “нравится–не нравится”, подвергнутое даже только рефлексивному анализу, рискует превратиться в конъюнктурное “правильно–неправильно”, что уж говорить о приведении восприятия к понятийным структурам. Мы так привыкли пользоваться ими, что требуем и от ученика логически выстроенного безукоризненного текста по поводу произведения искусства, понуждая его к фальшивой оценке, к безответственному слову. Присутствие индивидуального эстетического эталона — вкус, адекватное выражение или его отсутствие — наглядно демонстрируют письменные работы по литературе, однако учителю приходится напряжённо всматриваться в каждую, чтобы рассмотреть в ней возможность взаимосвязи и соразмерности частей, намёки на одухотворённость мысли, поймать ритмичность фразы, заметить безусловность лексического и грамматического выражения. Уловить, чтобы самому совпасть и поточнее среагировать. Но как, если среди полученных работ ещё нет такой, которую можно прочитать в качестве примера, а только бесценные незатёртые наблюдения да неожиданные обобщения, когда сырые неловкие тексты, в которых искренность всё же перевешивает речевую беспомощность, не подходят ни под какую категорию норм оценок? Формой анализа сочинений в таком случае могут стать коллажированные тексты, составленные учителем при проверке сочинений. Полученный текст, в отличие от отдельных детских, обладает цельностью и прочно фиксирует образ работы, выполненной основательно и до конца. В то же время это не околотворческая болтовня учителя по поводу письменных работ, а материально закреплённая предметная деятельность по упорядочиванию разбросанных по разным тетрадям мыслей, конечно же, в соответствии со своим, субъективным, представлением о “хорошей работе” на заданную тему.

Две встречи

Сравнение двух эпизодов в повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка»

Перечитав эпизоды встречи Гринёва с Пугачёвым и Маши с императрицей, я обнаруживаю в них сходства и различия. (Учитель задал начало.)

По-разному Пугачёв и Екатерина II появляются перед героями. Пугачёв — во время бури (Лана), белой бушующей стихии (Вика). Сначала Гринёв увидел что-то чёрное, и это имеет символический смысл: герой ещё не знал, “то ли волк, то ли человек” виднеется впереди (Лана). Интересно, что обстановка для встречи — довольно неблагоприятная — явно свидетельствует о том, что Пугачёв — личность тёмная, человек из “иного” мира, встретившийся в метели, на границе двух миров (Пётр). Этот “человек из ниоткуда” (Лана) поражает и ободряет героя тонкостью чутья и сметливостью (Наташа М., Лана и др.). В конце концов, ни к чему хорошему знакомство с Пугачёвым и не приводит — только к испытаниям да аресту Гринёва (Полина).

А императрица вышла из прекрасного солнечного утра: сияет широкое озеро, важно плывут лебеди (Лана), солнце освещает вершины пожелтевших лип. На фоне яркой природы императрица вся в белом (Вика). По-настоящему только она спасает Гринёва, не случайно образ царицы светлый, образ Пугачёва тёмный. Виден контраст между этими личностями. Они противостоят друг другу (Марина). И природа, описанная в каждом эпизоде, помогает это почувствовать (Пётр). Белая собачка, залаявшая на Машу, выступает в той же роли, что чёрная фигура в метели, — привлекают внимание героев к самому важному в их жизни (Марина).

В обоих случаях Гринёв и Маша не подозревают, с кем они разговаривают (многие). Что Пугачёв, что императрица одеты просто (Оля), на вид скромные особы (Наташа Н.), умеют понимать чужие проблемы (Вика).

Сходство эпизодов и в том, что в данный момент герои получают помощь (многие). За то, что вожатый вывел заблудившихся путников на постоялый двор, Гринёв ему пожаловал заячий тулуп, и Маша тоже благодарна своей собеседнице... (Марина) Но не смерть ли родителей сыграла роль платы за личное счастье? (Учитель.)

Одна встреча происходит в самом начале повести, а вторая — в самом конце (Вика, Пётр, Лера, Таня). Начало и конец произведения — “сильные” позиции любого текста, так как оказывают наибольшее впечатление на читателя (учитель). Один эпизод вводит героя в определённый этап его жизни, другой выводит (Аня). А между ними проходит тонкая вязь драматических событий, таких различных, но и похожих тем, что главную роль в них играет случай, неожиданная встреча, помощь или вредительство (Вика). Весь сюжет — цепочка неожиданностей. Каждое звено — тот или иной случай. Одно выпадает — разваливается вся жизнь. Вспоминается миф о двух кувшинах Зевса: бог открывает то один, то другой, и из одного на землю к людям летят невзгоды, а из другого — счастье. Всё зависит от случая. Так же в жизни Гринёва и Маши, Пугачёва и императрицы и в нашей с вами (Женя О.). Но есть закономерность во встречах героев с хорошими людьми (Оля), в том, что покровительство влиятельных лиц дважды спасёт жизнь Гринёву (Марина, Полина, Лера). Умение понимать других людей, их нужды всегда вызывает симпатию (Вика). Пусть Пугачёв оказался не очень хорош для общества и был казнён по приказу императрицы (Оля), но сравнение эпизодов помогает понять одну из любимых мыслей А.С. Пушкина: сама судьба заботится о простодушном, добром человеке (учитель).

Разумеется, описанный опыт всё-таки не реализует полностью идеала обучения самовыражению посредством письма: вместо индивидуального труда каждого ученика предлагаются результаты работы “переводчика”, костыль, на который ученик должен опереться, вместо того чтобы начать ходить самостоятельно. Но для того чтобы научиться понимать ценность и уникальность собственной речи, ученик также должен дистанцироваться от неё, при этом в первую очередь столкнуться с ней в неожиданном для себя контексте, как бы споткнуться об неё. Реакция на ситуацию поначалу одна и та же: “Это не я написал”, — изумлённый ученик бросается сравнивать прочитанное учителем со своей тетрадью. Подобные “моменты изумления” — совершенно необходимый этап взаимодействия ученика и его речи. Но только этап. Второй набор фрагментов работ тех же детей я приведу, чтобы показать, как и когда у этого приёма наступает точка насыщения.

Cпустя два месяца восьмиклассники выполняли небольшую работу по заданию: «Напишите, чем вам понравилось стихотворение Н.Гумилёва “Лес”».

В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы.

Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.

Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы.

И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.

Никогда сюда тропа не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,

И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах.

Только раз отсюда в вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой,

Но в короне из литого серебра,
И вздыхала, и стонала до утра,

И скончалась тихой смертью на заре
Перед тем, как дал причастье ей кюре.

Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.

Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.

Я придумал это, глядя на твои
Косы, кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.

Может быть, тот лес — душа твоя,
Может быть, тот лес — любовь моя,

Или, может быть, когда умрём,
Мы в тот лес направимся вдвоём.

...Лес точно кладбище, потому что из земли торчат коряги, словно руки мертвецов. Это мистический мир, в котором живут потусторонние создания. В нём погибла женщина. (Кирилл К.)

Мир этот ужасен, и одновременно в этом ужасе живёт любовь. (Женя О.)

Великаны, карлики, шестипалые руки уродов и здесь же средневековье: монахи, разбойники, пэры и рыцари Круглого стола короля Артура — и надо всем этим гроза, гроза любви. (Марина)

Стихотворение состоит из двух частей: первая — описание волшебного леса, вторая — идущая с десятой строфы, со строчки “это было, это было в те года...” В первой части рифма тёмная, лесная: “стволы–мглы”; “выходил–из могил”. Только лишь “кюре–на заре” светится, но это ещё больше оттеняет основной фон. Вторая часть светлее первой, судя по рифмам: “стране–во сне”, “твоя–моя”, “умрём–вдвоём” — так вселяется надежда. (Аня)

Два мира существуют, не противореча: смерть и жизнь объединены любовью. Лес — это любовь вне жизни и смерти. (Лиля)

Важен образ кольца — символа бесконечности: женщина с головой кошки в короне из литого серебра — слово “литое”, как и корона, имеет отношение к кругу. Лирический герой надеется на бесконечность, хотя первое впечатление может оправдаться, а может нет. Эти зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза, — красота с лёгким изъяном, как всё в мире. (Аня)

Мне нравится строфа: “Может быть, тот лес — душа твоя, // Может быть, тот лес — любовь моя”. Лирический герой хочет добиться душевного единства со своей возлюбленной и прийти к какой-то точке — и он стремится к этому, он любит жизнь, ничего не боится, и он достигнет той самой точки истины — страшной точки. (Полина)

В конце автор ставит точку — эффективную, выделяющую весь смысл, обобщающую все мотивы:

Или, может быть, когда умрём,
Мы в тот лес отправимся вдвоём.

А ведь в начале пишет, что лес — мгла и белесоватые стволы. Но он готов идти в тот лес, в душу девушки с кольцами-змеями волос, и он боготворит этот мир непознанной женской души. (Вика)

Автор придумывает себе мир, потому что ищет совершенства и не находит его. Но даже в вымышленном мире он мечтает о большем, чем имеет. (Пётр)

Повышение ответственности за свою речь налицо, но вот беда: чем доступней становится ученику форма речи, тем затруднённее для него доступ к смыслу. Гладкое письмо и умничание — знак исчерпанности приёма и готовности идти дальше. И, право, какое затруднение — выбор точного метода.