История глазами джентльмена

В характере Вальтера Скотта (1771–1832) уживались здравый смысл, скромность и азарт игрока. При неудачах Скотт твердил: “Не вышло за дышло — повернём колесом” или “Проиграли так проиграли — валяй сдавай опять” — и ещё упорней принимался за работу. Здравый смысл помогал ему и в счастливые годы — сохранить ясную голову. Чем громче были похвалы, тем сдержанней Скотт отвечал на них: “Мои дубы переживут мою славу”. И всё же дух состязательности был в нём сильнее скромности. “Я и время любых двоих одолеем”, — была его любимая поговорка. Романами Скотта зачитываются поныне, так будет и впредь.

Гёте восхищался “великим талантом” Скотта, “не имеющим себе равных”, и его “всеобъемлющим разумом”. Байрон звал его “королём Парнаса”. Сам же “великий шотландец” не слишком высоко ставил свои литературные заслуги. Его величали “вторым Шекспиром” — он не обольщался: “Да я не достоин завязывать шнурки на его башмаках”. Но зато он считал себя джентльменом — и по праву.

Во времена Вальтера Скотта статус джентльмена обеспечивался благородным происхождением, земельными владениями, почётными должностями и титулами. Изначально “великий шотландец” мог гордиться только своими предками — Скоттами из Хардена, легендарными предводителями шотландского Пограничного края. Добиться остального было делом его жизни.

Скупив обширные земли на берегу реки Твид, в том месте, где обитали его предки, Скотт устроил богатое поместье с замком в средневековом духе. Исполнилась его мечта — стать “большим лаэрдом”, аристократом-землевладельцем. При этом он ещё исполнял почётные обязанности секретаря Эдинбургского Высшего суда и шерифа графства Селкиркшир. Наконец, ему был пожалован титул баронета, и он стал именоваться сэр Вальтер Скотт.

Однако “великий шотландец” оказался джентльменом в самом высоком смысле слова. Его отличало не тщеславие выскочки, а духовное благородство и добрые дела. Роль хозяина-землевладельца означала для него милосердие, щедрость (подчас безрассудную), всегдашнюю готовность помочь. Нежный муж и отец, верный друг, благодетельный хозяин и работодатель, человек, требовательный к себе, терпимый к недостаткам других... Образ идеального джентльмена? Да, но таким Скотт и был; лорд Байрон и вовсе считал его “самым прямодушным, самым благородным и самым доброжелательным из людей”.

Истинный джентльмен проверяется в несчастии. В 1826 году издательская фирма, в делах которой участвовал В.Скотт, потерпела крах. На писателя обрушились страшные долги, его репутация оказалось под угрозой. Многие тогда предлагали ему свои услуги. Он отвечал им с неизменным достоинством: “Нет! Мне поможет моя правая рука”. Джентльмены не бросают слов на ветер: за шесть лет Скотт выплатил большую часть долгов — это стоило ему каторжного труда и окончательно подорванного здоровья. Смертельно больной, он говорил: “Я выдержу” — и продолжал писать. В знак восхищения его благородством и мужеством кредиторы отказались от прав на Абботсфорд. Правая рука спасла сэра Вальтера от бесчестья.

Но как же джентльмен уживался в нём с писателем? Честь джентльмена несовместима с профессиональным трудом. Вот и Скотт привычно играл роль литератора-любителя, пишущего ради удовольствия и забавы. Он всячески пытался представить дело так, будто сочинительство для него не более чем “пустое времяпрепровождение, вроде игры в мячик или катания обруча”. Отчасти поэтому, а отчасти по присущей ему любви к тайнам и мистификациям он много лет отказывался признать себя автором своих романов. Книги выходили без имени автора на обложке; читатели же бились над загадкой Великого Неизвестного. Ирландская писательница Мэри Эджворт красноречиво выразила сомнения читателей: с одной стороны, кто ещё мог быть “автором «Уэверли»”, кроме сэра Вальтера; с другой стороны, рука человеческая не в состоянии написать всего этого за столь малое время, а разум не способен всего этого выдумать.

Скотт был всё время на людях — то развлекая гостей Абботсфорда, то занимаясь хозяйством, то заседая в суде. Если под маской Великого Неизвестного скрывается Скотт, рассуждали читатели, где же находит он время для сочинения столь объемистых томов — по два, а то и по три в год?

Иные из собратьев по перу предполагали, что под маской Великого Неизвестного работает целый штат литературных подёнщиков. Но не зря же писатель как-то в шутку уподобил себя сторукому гиганту Бриарею — одна его волшебная рука стоила многих рук.

“Порой мне кажется, что рука у меня пишет сама по себе, независимо от головы”. Ею водило могучее воображение, которое не могли остановить никакие превратности судьбы. Как-то, страдая тяжелейшими коликами в животе, почти в беспамятстве, Скотт продиктовал большую часть очередного романа, из которой позже не мог вспомнить ни единого слова.

Правая рука принесла Скотту невиданный успех. В 1820–1830-е годы не было писателя более знаменитого, чем он. Сам Скотт заметил как-то, что на его долю досталось “больше славы и денег, чем литература когда-либо приносила человеку”. Издатели теряли голову от тиражей его романов: “Все прошлые успехи книготорговли — детские шалости по сравнению с этим”. Что говорить о книгах, когда даже бюсты его расходились по всему миру десятками тысяч.

В чём же была причина столь всеобъемлющей популярности? Дело в том, что именно “шотландскому чародею” принадлежит честь открытия нового жанра — исторического романа. Современниками это открытие было воспринято как чудо. Говорили, что Скотт “обратил вспять течение времени”, воскресил прошедшее, “возвратил истории жилы, цвет и тело”. Увлекаемые великим шотландцем, читатели будто своими ушами слышали голоса из прошлого, своими глазами видели героев былых эпох.

Семь веков европейской истории проходят перед читателями в романах Вальтера Скотта — от XI до середины XVIII века. В одной из самых знаменитых своих книг — «Квентин Дорвард» (1823) — он сумел так рассказать о Франции XV века, что заставил французских читателей и писателей по-новому взглянуть на собственную историю. Перед ними открылась бурная эпоха Позднего Средневековья — столь непохожая на будничный XIX век.

“Гений в области исторического прозрения”, “наш общий учитель” — так французские историки отзывались о Скотте. По словам замечательного английского историка лорда Томаса Макколея, Скотт “воспользовался осколками истины”, создал свои творения из мелочей, ярких деталей былых эпох. Что же он разглядел своим “орлиным взглядом” в этих мелочах? За столбцами сухих цифр и фактов он нашёл то целое, что отличает одну эпоху от другой, — жизненный стиль, дух эпохи.

«Квентин Дорвард» назван по имени главного героя, бедного шотландского дворянина. Квентин отправляется в путь, и перед ним открывается дорога приключений, ведущая его от несчастья к счастью. Но это ещё и дорога истории: путешествие в пространстве становится путешествием во времени.

Скотт умел видеть и читать время в пространстве. “Шотландский чародей” воспринимал каждое место в ореоле предания, в свете исторической памяти. За каждой деталью, каждой чёрточкой видимого мира он угадывал глубину прошедших веков. Но, оглядываясь назад, он видел не застывшее прошлое, а движение истории.

Путешествие Квентина Дорварда начинается в Горной Шотландии. Обратим внимание на то, какую реакцию вызывают у чужестранцев рассказы о его родине — местечке Глэн-Гулакин:

“Глэн?.. Как ты сказал? Повтори-ка! Уж не собираешься ли ты вызвать дьявола своими колдовскими словами?”

Уже само название местечка воспринимается как крайне необычное. Оно пугает дикостью и стариной: в нём живёт память о гэлах, древнем кельтском племени. В течение многих веков бытовой уклад и обычаи горцев оставались неизменными. Скотоводы и охотники, они жили кланами — родовыми общинами, сохранившимися с первобытных времён.

Примитивная жизнь горца исполнена контрастов: благородный воин легко превращается в разбойника, промышляющего уводом скота; высокое чувство справедливости в нём неотделимо от звериной жестокости. Гибель семей в кровной вражде — обычное явление в горах Шотландии. Эта участь постигла всю родню Квентина. Он покидает разгромленный Глэн-Гулакин и порывает с доисторическим прошлым, устремляясь навстречу истории.

Вступив во владения герцога Бургундского, Карла Смелого, Квентин Дорвард оказывается как будто в другом времени — в эпохе феодализма. Честолюбивый юноша мечтает поступить на службу к герцогу, слух о котором гремит на всю Европу. Он ждёт от феодальной жизни того, что обещали ему рыцарские романы, — придворной роскоши, блеска турниров, воинской славы. Всё это Квентин вполне мог найти при дворе Карла Смелого. Бургундский двор — “первый в Европе по богатству и пышности”, свита герцога “сияет золотом и серебром”, сам он “смельчак”, “отчаянная голова”, “во всех схватках... всегда первый, всегда во главе своих рыцарей и вассалов...”

Однако герою Скотта суждено столкнуться с оборотной стороной феодализма. Вольный горец, он привык охотиться, где и когда захочет. Но стоило ему выпустить своего сокола в бургундском лесу, как того пронзила стрела герцогского лесничего. Квентин ответил обидчику палкой, и теперь, в случае если шотландец попадёт в руки герцога, ему грозит петля.

Стрела, пронзающая вольного сокола, и петля палача — своего рода эмблемы. В них выражен принцип феодального мира — война всех против всех за власть и привилегии. В этой войне никто не хочет уступать, ни в большом, ни в малом: феодал будет мстить не только за отнятые у него владения, но и за цаплю, убитую в его лесу. Всякое действие затрагивает чьи-то интересы; всякий, у кого есть сила, готов отстаивать свои интересы силой. Гордость одних задевает гордость других, месть за обиду вызывает ответную месть, жестокость не знает границ.

Описывая Квентина Дорварда, идущего навстречу своей судьбе, автор замечает: “По его поведению чувствовалось, что это человек бесстрашно вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол и опасностей, для борьбы с которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага...” И действительно: только он избежал одних “зол и опасностей” в Бургундском герцогстве, а ему уже грозят другие — во владениях злейшего врага герцога, французского короля Людовика XI.

Вот Квентин стоит на берегу реки недалеко от опорной крепости короля — Плесси-ле-Тур, а с возвышения на противоположном берегу на него смотрит сам король, одетый в платье зажиточного купца. Сцена, не лишённая символического значения: стоит Квентину Дорварду зайти в реку, с её омутами и сильным течением, как он тут же попадёт в водоворот политической борьбы. Это борьба личностей — Людовика и Карла Смелого и вместе с тем борьба эпох — феодализма и нарождающегося абсолютизма. Квентин оказывается между двумя враждующими партиями, на переломе от одной эпохи к другой.

Встреча безвестного шотландца с монархом — не просто одно из удивительных совпадений, принятых в сказках и приключенческих романах.

В романном мире Вальтера Скотта случайность неразрывно связана с исторической закономерностью.

Например: почему случай не свёл Квентина с Карлом Смелым?

Ответ на этот вопрос можно найти в рассуждениях дяди Дорварда, королевского стрелка Людовика Меченого, прикинувшего возможные последствия такой встречи. В худшем случае герцог предал бы юношу в руки главного прево — начальника военной полиции. В лучшем случае герцог мог бы сказать: “Молодец шотландец! Дать ему флорин: пусть выпьет за наше здоровье!” Какое дело могущественному феодалу, замкнувшемуся в своей гордости, до бедного дворянина и к тому же чужестранца!

Позже Квентин столкнётся с бургундскими рыцарями — попав в плен к графу Кревкеру. И что же? Тот лишь посмеётся над юношей, напомнив ему о “непреодолимых преградах между людьми различных слоёв общества”. Пленному Квентину только и останется, что бормотать про себя: “Холодный, гордый, высокомерный наглец!”

Неограниченная гордость и сословная ограниченность — определяющие качества средневекового феодала. Обратим внимание на слова, произнесённые Карлом Смелым в один из решающих моментов романа, когда он уличил короля Людовика в коварстве и приготовился мстить: “Гнев венценосца подобен грому небесному”. В этих словах ключ к характеру герцога — его “резким манерам”, “дикому смеху”, “мрачной улыбке” и “грубым порывам необузданных страстей”. Все эти “тучи” и “бури” — от непомерной гордыни, от уверенности в своём почти божественном величии.

Почему же король Людовик XI столь пристально наблюдает за Квентином, борющимся с течением реки?

Потому что он нуждается в людях, на которых мог бы опереться. Король испытывает юношу, как и каждого, с кем сталкивается: если Квентин справится с течением бурной реки, он может быть полезен, его можно использовать в соперничестве с феодальным миром.

Вражда монарха с соседними государями и собственными вассалами непримирима, союзы с ними сомнительны. Даже в стенах собственного замка королю угрожает измена. Чтобы устоять и победить, он должен порвать как с рыцарскими идеалами, так и с рыцарскими предрассудками, “пожертвовать не только своей гордостью, но и своими страстями”. “Расчётливый и хитрый”, он окружает себя преданными людьми самого разного звания и достатка, используя в своих целях пороки одних и добродетели других. В его окружении — гнусные негодяи Тристан-Отшельник (начальник королевской полиции) с цирюльником Оливье-Дьяволом, но также и благородные рыцари Дюнуа с лордом Кроуфордом. Каждый из них на своём месте: один карает врагов и наводит страх на подданных, другой помогает своему покровителю плести вероломные интриги; но не обойтись и без славных воинов, готовых отдать свои жизни за короля. Достоинства бедного шотландца Квентина Дорварда — “живой ум и молодая отвага” — также могут пригодиться королю.

В рамках романного повествования поединок Людовика XI и Карла Смелого завершился вничью. Но читатель не сомневается: итоговая победа останется за королем. Почему?

Не только потому, что Людовик умнее и гибче своего противника. Главное, король дальновиднее. Он смотрит в будущее, предвидя возвышение монархов и централизацию власти. Многое из “дьявольского опыта” Людовика послужит грядущему укреплению государства — и тайная полиция (“у каждого листочка в этом лесу есть уши, каждое слово будет передано королю”), и агентурная сеть (“у Людовика есть и руки и уши при бургундском дворе”), и тонкая дипломатия (“с поразительным искусством и точностью он... измерял все глубины и отмели настроений и помыслов своего врага”).

Даже в том, как король встречает Дорварда, тоже есть предвосхищение будущего. Вовсе не случайна эта его маска богатого горожанина дяди Пьера: “Я действительно по мере сил занимаюсь денежными делами”. Людовик расчётлив и скуп, как торговец. Феодалам деньги нужны для демонстрации власти. А королю — для обретения и укрепление власти. Те расточали, он вкладывает — в покупку сторонников, подкуп врагов. Король опирается на третье сословие, оно поддерживает короля. Так вырисовывается историческая перспектива: вслед за возвышением королевской власти последует возвышение буржуа.

Король говорит о своих целях с цинической иронией: “...Мы мало разборчивы в средствах для достижения нашей прекрасной цели — спокойствия и процветания Франции”. Но, как ни удивительно, для автора в этих словах есть доля правды. Скотт сравнивает деятельность Людовика с воздействием яда, обезвреживающего другие яды, или с “грозной, разрушительной бурей”, послужившей “на пользу людям”. В страшную эпоху Позднего Средневековья именно этот “страшный человек”, по замечанию автора, сумел “занять место укротителя диких зверей, которые разорвали бы его на куски, если бы он не подчинил их своей власти”.

А что же Квентин Дорвард? Куда ведёт его дорога? Не в рыцарский ли роман?

Угроза петли заставляет его пойти на службу к Людовику XI, но с королём ему не по пути. Дорога юноши — не к славе, а к счастью. Счастье же невозможно без любви. Поэтому в романе появляется героиня — графиня Изабелла де Круа; вокруг неё разворачивается романный сюжет.

Прекрасная Изабелла, наследница обширных и богатых владений, становится жертвой политических расчетов. Герцог Бургундский для укрепления своей власти задумал выдать девушку замуж против её воли. Графиня бежит во Францию, но вероломный Людовик тоже хочет навязать ей брак в своих интересах. Она оказывается между двух огней.

Карл Смелый проведал, что графиня прячется при французском дворе, и это привело его в такое бешенство, что он готов объявить Людовику войну. Тогда король идёт на двойную игру: с одной стороны, он отправляет Изабеллу под покровительство епископа Льежского, а с другой стороны, предназначает её Гильому де ла Марку, высокородному разбойнику по прозвищу Арденнский вепрь. По знаку Людовика злодей готовит засаду.

Жизнь при дворе Людовика XI ничуть не была похожа на рыцарские романы: “Не было тут ни великих вождей, ни старых, заслуженных генералов, составляющих силу Франции, ни блестящей, жаждущей славы и подвигов молодёжи, составляющей её гордость”. Но с появлением прекрасной графини, с её старинными песнями о рыцарской любви, рыцарский роман властно напомнил о себе. Даже суровый Меченый размечтался: “А как знать, что может случиться, если мы начнём драться за честь и любовь прекрасных дам, как бывало в старинных романах?”

То, что не дано было дяде, осуществил его молодой племянник. Квентин Дорвард назначен сопровождать Изабеллу — и рыцарские приключения не заставили себя ждать. Сначала юноша защитил честь дамы в поединках с незнакомыми рыцарями — ими оказываются герцог Орлеанский и Дюнуа. Из этого испытания Квентин вышел победителем. Дальше — больше. Вскоре благодаря своей бдительности и смекалке шотландец сумел разгадать ловушку, приготовленную Людовиком и де ла Марком. Затем при штурме замка Шонвальд юноша чудом спас графиню из рук разбойника. Наконец, при штурме Льежа Квентин Дорвард выиграл поединок у самого Дикого Арденнского Вепря, чем по праву завоевал руку и сердце графини Изабеллы. Всё как в рыцарском романе.

Но подвиги героя не мешают автору пародировать рыцарские романы. Он выводит старшую спутницу Изабеллы, графиню Амелину, как Дон-Кихота в юбке, позволяет графу Кревкеру едко высмеивать Квентина и его спутницу: “Так, так! Я очутился между Амадисом и Орианой. Теперь мне остаётся только ждать вызова!”

Как только подвиги и приключения начинают уводить читателя в мир фантазии, ирония автора возвращают читателя в мир истории.

Пародия подсказывает: дорога Квентина Дорварда не сворачивает в иллюзорный мир рыцарского романа. Так куда же она ведёт?

В XIX век, в эпоху Вальтера Скотта и его читателей-современников. Чем дальше мы читаем роман, тем яснее понимаем: герой Вальтера Скотта выходит за пределы “багрово-красного” XV века. Какие свойства характера проявляет Квентин на пути к счастливой развязке? Любовь к свободе, прямодушие, милосердие, здравый смысл, терпимость, готовность понять человека другой культуры. Именно эти качества мы считаем нормой цивилизованного общества. Мы всякий раз готовы представить себя на месте героя, потому что он воплощает современный взгляд на общество и человека.

Кто такой Квентин Дорвард? Член родового сообщества, средневековый рыцарь, государев наёмник? Нет, джентльмен — человек такого же склада, как и сам Вальтер Скотт.

На страницах «Квентина Дорварда» героя не раз выручал случай. В финале романа граф Кверкер подводит итог: “Фортуна так решительно высказалась в его пользу, что я не осмеливаюсь больше противоречить этой капризной богине... Впрочем, разве мы вправе сердиться на этого юношу за его удачу? Мы не должны забывать, что его ум, верность и мужество завоевали ему богатство, знатность и красоту”.

Так почему же Фортуна благоволит герою?

Потому что путь Квентина Дорварда лежит от дикости к цивилизации, от культа силы к торжеству разума. Ключ к счастливой развязке романа содержится в его первой главе. Это слово “провидение”. Судьбу героя определяет не случайность, а провидение. По мысли Вальтера Скотта, провидение указывает должное направление исторического развития.