Архив
ПАНТЕОН
Сергей СМИРНОВ,
г. Великий Новгород
По некрасовскому Заволжью
“Пестрел деревнями, дорогами дол...”
Николай Алексеевич Некрасов родился 10 декабря (28 ноября по старому стилю) 1821 года на Украине, в местечке Немирове Подольской губернии, но сам он обычно своей родиной называл Ярославский край: семейство Некрасовых переехало с Украины в Ярославское родовое имение Грешнево в середине 1820-х годов.
 Деревня Турово.
Здание музыкантской в Грешневе.
Грешнево. Река Самарка.
Село Тимохино.
Тихвинская церковь (1797) в селе Тимохине.
Село Вятское.
Воскресенская церковь (1750) в селе Вятском.
Село Вятское.
Село Сопёлки.
Церковь Петра и Павла (1791) в селе Абакумцеве.
Памятник на могиле Е.А. Некрасовой в ограде церкви села Абакумцева. Фотографии сделаны С.В. Смирновым в 1981–1983 гг. Сергей Викторович Смирнов — доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русской классической литературы Новгородского государственного университета. |
Как добираться до
Грешнева, Некрасов указал в своих
«Автобиографических заметках»: “Если переехать
в Ярославле Волгу и пройти через Тверицы, то
очутишься на столбовом почтовом тракте. Проехав
19 вёрст по песчаному грунту, где справа и слева
песок, песок, мелкий кустарник и вереск (зайцев и
куропаток там несть числа), то увидишь деревню,
начинающуюся столбом с надписью: «Сельцо
Грешнево, душ столько-то господ Некрасовых»”. Теперь от Ярославля можно добраться до Грешнева на машине минут за двадцать, а автобусом, конечно, подольше. Едва отъехав от города, мы начинаем слышать мелодию названий деревень и сёл, которые знакомы по произведениям поэта. Дорожный указатель говорит о том, что в полутора километрах справа находится Ботово, его видать с дороги. Это название входит в текст «Деревенских новостей» (“В Ботове валится скот...”). Само стихотворение — о дороге поэта на родину, которая полна дорогих, родных с детства примет, о местах и людях, которые милы сердцу. В некрасовской поэзии каких только нет путей: есть и дорога-обман (праздничная дорога коробейников, оканчивающаяся гибелью), и загадочная дорога в поисках счастья в поэме «Кому на Руси жить хорошо», и жертвенная дорога декабристок в «Русских женщинах», и много других, из которых выделяется дорога — исток всех иных, многократно описанная, вспоминаемая, предчувствуемая, узнаваемая вновь и вновь — дорога на родину:
Ярославско-костромская дорога — это участок большой дороги из Санкт-Петербурга в Сибирь, её называли ещё Сибиркой. Во время весенних разливов Волги эта дорога в Ярославском уезде затоплялась отчасти водой, а в Даниловском затоплялась вся, на это время движение переносилось на нагорную дорогу (по правому берегу Волги), в конце 1850-х годов оно было перенесено туда окончательно. Вот такие своеобразные места раньше здесь были. Через несколько минут после поворота к Ботову проезжаем деревню Вахрушово. Первое использование Некрасовым в поэтических произведениях названий населённых мест Ярославской губернии следует отнести к 1845 году — в шуточном стихотворении «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна». Стихотворение это до сей поры в собраниях сочинений поэта перепечатывается как предположительно приписываемое Некрасову. Однако встречающиеся в тексте названия позволяют аргументировать авторство более полно. По поводу одного героя говорится, что он «владел Вахрушовым обширным», а другой характеризуется как «обладатель деревни Сопёлок (Турово тож)». Само название — «Сопёлки (Турово тож)» — несёт интересный подтекст. Дело в том, что первым населённым пунктом вниз по Волге (по правому берегу) после Ярославля были Сопёлки, затем следовал ряд деревень и сёл, а на границе с Костромской губернией стояло Турово. То есть здесь мы имеем дело с попыткой создания названия-символа путем использования реальных названий. Сопёлки и Турово, а правильнее, наверное, места от Сопёлок до Турова известны как классические охотничьи места Некрасова. Вместе с тем Сопёлки известны и тем, что в конце ХVIII века там старцем Евфимием была создана секта “бегствующего иерейства”, или, как стали говорить позднее, странников. И.С. Аксаков, входивший в состав Комиссии по расследованию раскола в Ярославской губернии, описывал это село в письме от 14 сентября 1850 года так: “На этой неделе мы ездили в уезд, и там я осматривал знаменитое село Сопёлки, где все почти дома устроены с потаёнными местами, фальшивыми крышами, двойными стенами и т.п. Следовательно, уже самые постройки производились с умыслом, и пристанодержательство не случайное, а организованное”. Подобные тайники были распространены по всему Поволжью Ярославской губернии. Возможно, что деятельность странников и борьба с ними правительства послужили впоследствии поводом к созданию рассказа о “Божьем страннике” Ионе Ляпушкине и “старообряде Кропильникове” в поэме «Кому на Руси жить хорошо». А за Вахрушовом, на горе, расположилось село Печёлки, церковь этого села километров 10–15 сопутствует дорожным людям — то приближаясь, то вновь отдаляясь... Вскоре становятся видны купола и Абакумцевской церкви. В творчестве Некрасова сельский храм часто предстаёт как одна из характерных черт русского пейзажа, как одна из определяющих его особенностей:
И одна из примет дороги поэта на родину — сельская церковь:
Одно из вспоминаемых впечатлений детства и юности:
Образ сельского храма у Некрасова — один из устойчивых, мы имеем возможность говорить о развитии его, о его изменениях. Обращение к этому образу у поэта связано с наивысшим поэтическим и душевным напряжением. В «Тишине», в «Рыцаре на час» сельский храм приобретает черты памятника скорби, покаяния, сокровенного свидетеля пережитых и переживаемых мук. Единению в горе порою поэт мог противопоставить единение в радости: в стихотворении «Накануне Светлого праздника» сельский храм предстаёт именно как символ праздника, его средоточие. А в «Сельской ярмонке» церкви отведена даже роль участника в кратком общем веселье:
Долгое и подробное описание разрушающейся сельской церкви в «Детстве» как бы завершает череду образов сельского храма. Здесь храм возникает и как хранитель памяти о поколениях прихожан. Сам ритм, напоминающий ритм церковной службы, создаёт ощущение обряда поминовения:
Говоря об образе сельского храма у Некрасова, конечно, следует отметить, что поэт воплотил в стихах народное восприятие церкви, обычаи которой вплетались в крестьянскую жизнь, пронизывая её от рождения до последнего приюта. * * * В стороне от дороги (примерно в километре) — церковь села Абакумцева. Это место особое. Некрасовы, живя в Грешневе, были прихожанами абакумцевской церкви Петра и Павла. Возле неё похоронены дед поэта, его мать и отец, его дядюшки, его братья. Этот храм описывается в стихотворении «Рыцарь на час»:
Рядом с церковью находится здание школы, которая была построена для крестьянских ребятишек на средства поэта. Мир некрасовских мест неповторим, привлекает в нём и такая черта, как своеобразное взаимопроницание: одно место напоминает о другом, а то связано с третьим, с четвёртым... Раз уж мы отдалились от большой дороги, то продвинемся ещё немного — и окажемся на Теряевой горке. Первое, что приходит здесь на ум, — это строчки из поэмы «Дедушка»:
Что интересно — во времена Некрасова “две-три усадьбы дворянских” увидеть с Теряевой горки было легко, а вот двадцать церквей — нет. Однако именно такое число сельских храмов и было в ближайших окрестностях Грешнева. Перед нами в поэме возникает пейзаж, увиденный с птичьего полёта, и это для Некрасова не редкость, в стихотворении «Накануне Светлого праздника» встречаемся с таким же ракурсом: “Пестрел деревнями, дорогами дол...” На северном склоне Теряевой горки стоит деревня Спиридово, а километров десять ещё к северу — Давыдово. Эти названия звучат в «Коробейниках»:
Впрочем, с Теряевой горки видать и Грешнево — вот туда и направимся: всех дорог возле Грешнева нам в этой статье не обойти, будем уж стараться держаться старой ярославско-костромской. |
* * *
Грешнево входило в состав родового имения Некрасовых, в этом сельце и находилась барская усадьба, которая была построена в 1803 году дедом поэта Сергеем Алексеевичем Некрасовым. Она досталась в наследство Алексею Сергеевичу Некрасову, в 1826 году он со всей своей семьёй в ней и поселился.
Детство поэт провёл в Грешневе, бывал в нём и в зрелую пору, впечатления от Грешнева и его ближайших окрестностей оказались запечатлёнными в целом ряде произведений («Родина», «На родине», «Саша», «Тишина», «Деревенские новости», «На Волге», «Коробейники», «Кому на Руси жить хорошо» и других).
Усадьба в Грешневе располагалась довольно необычно: буквально на обочине большой ярославско-костромской дороги. Разнообразные дорожные типы (от “несчастных”, закованных “в железа”, до крупных чиновников и помещиков) как бы входили в грешневский усадебный мир, определяли его своеобразие — об этом позднее поэт писал в своих воспоминаниях, упоминал также о близости Волги как о своеобычной черте местоположения усадьбы.
Грешневский усадебный уклад во многом определяла и хозяйственная деятельность А.С. Некрасова. Земледелие приносило небольшой доход, Алексей Сергеевич завёл в усадьбе мастерские по производству дорожных экипажей, по выработке мебели. Он держал ямскую гоньбу, выставлял лошадей для проезда из Ярославля в Кострому. При усадьбе была большая псарня — на продажу выставлялись и собаки. Одно из последних по времени хозяйственных предприятий А.С. Некрасова — создание духового оркестра из крепостных, который отпускался для заработков на именинные обеды и прочие торжества. Для оркестрантов было построено в усадьбе особое здание, которое называлось музыкантской (это единственная усадебная постройка, которая сохранилась до сего дня).
В 1862 году А.С. Некрасов умер, и сельцо Грешнево с усадьбой перешло к братьям Николаю и Фёдору Некрасовым. В 1864 году барский дом сгорел. Несмотря на желание Н.А. Некрасова выстроить хотя бы “маленький домишко” в Грешневе никаких попыток в этом отношении не предпринималось. В 1872 году поэт передал все права на свою часть Грешнева брату Фёдору, который в здании музыкантской открыл чайную «Раздолье», а впоследствии продал её купцу Титову.
Жизнь Грешнева и его окрестностей прошла перед Некрасовым в течение полувека, явилась источником многих образов и тем.
Как же жила эта округа?
Одной из характерных черт был массовый уход мужского населения на заработки в город — в каменщики, плотники, штукатуры, лепщики, мостовщики.
Однако не все уходили, кое-кто и оставался. В окрестностях Грешнева производили кожаную обувь и рукавицы, валенки валяли, занимались тележным и бондарным промыслами — и плотничьим, и горшечным, и красильным, и кузнечным. Делали детские игрушки, деревянную посуду, чашки и, конечно, то, что нужно для сельского хозяйства: бороны, косули, грабли, молотилки, плуги, мялки, бёрда, прялки, корзины.
А вместе с тем какое множество вариантов жизнеустроения перед нами! И очень разные, и в чём-то похожие — и всё это судьбы, судьбы...
Немудрено, что и внешне селения вокруг Грешнева привлекали внимание своим разнообразием — в одной деревне можно встретить дома и с четырёхскатными крышами, и с двухскатными, дворы, находящиеся на одной линии с домом и пристроенные сбоку дома, есть ещё деревни, в которых на одном конце колодец-ворот, а на другом — журавль и так далее.
Сами селения являлись важным объектом народного творчества. Не говоря о многочисленных видах резьбы, украшений, само расположение деревень и сёл, их кажущаяся стихийной планировка представляли весьма сложную архитектурную композицию: здесь и разнообразие ракурсов на селение и окрестности по мере продвижения по посаду, чередование пауз и подробностей в виде проулков и самых разных ворот, изгородей, колодцев, и в то же время соединение всего этого в одно целое.
То есть говоря об окрестностях Грешнева, довольно-таки трудно говорить о каком-то определённом способе застройки или типичном виде жилья, а уж тем более о размерах: сходство было только функциональное, как у прялок или дуг.
Поэтом были пройдены сотни “деревенек крестьянских” — поволжских, даниловских, ростовских, костромских, владимирских... Названия некоторых из них остались в стихах и поэмах, иные встречаются только в черновиках. В Грешневе очень обыденно звучит, например: “Надо сходить в Пьяново”, или: “Давай-ка съезди на своём велосипеде до Мишнева и скажи тёте Шуре, что в гости ждём”. Пьяново всего в трёх километрах, Мишнево — в двух. Всё рядом. Но любопытно вспомнить, что действие драматического произведения «Забракованные» разворачивается в селе Пьянове, да первоначально и Яким Нагой из «Кому на Руси жить хорошо» жительствовал в Пьянове (“Пиши в деревне Пьянове // Яким Нагой живёт”), и Мишнево упомянуто в черновиках этой поэмы — один из “счастливых” объясняется так: “На днях только под Мишневым // Помял меня маленечко // Сороковой медведь”.
Знаменательно, что названия деревень и сёл в окрестностях Грешнева Некрасов зашифровал в фамилиях своих персонажей. В некрасовской прозе выделяется довольно большая группа фамилий необычных, но и не имеющих какого-то явного смыслового значения. Например, в «Тонком человеке»: Варахобин, Закобякин, Лыкошин; или в «Трёх странах света»: Окатов, Ласуков, Понизовкин и так далее. Такого рода фамилий набирается более трёх десятков, они образованы от названий населённых мест в окрестностях Грешнева (Варахобино, Закобякино, Лыкошино, Окатово, Ласуково и так далее). К этому следует прибавить, что такие псевдонимы Некрасова, как Пружинин, Бухалов, Сычовкин, также соотносятся с реальными названиями деревень и сёл.
Стремление запечатлеть приметы “края родимого” характерно на протяжении всего творчества поэта; обращаясь к теме деревни, он обращается и к теме родины, к тому, что обозначил как “всему начало”.
Грешнево ныне всё более превращается в современный посёлок. От некрасовской усадьбы осталось, как уже говорилось, только здание музыкантской, где недавно располагался отдел Некрасовского музея-заповедника, теперь же этот дом, по-видимому, “на консервации”: окна тщательно заколочены щитами, на которых ранее была смонтирована экспозиция. Но сохранился ещё небольшой уголок усадебного парка, сохранились ещё и липы, посаженные матерью поэта...
* * *
От Грешнева ярославско-костромская дорога идёт к Тимохину (где была станция, на которой А.С. Некрасов держал лошадей для ямской гоньбы), а от Тимохина — к Рыбницам.
Об этих местах А.Н. Островский писал так: “По луговой стороне виды восхитительные: что за сёла, что за строения, точно как едешь не по России, а по какой-нибудь обетованной земле <...> Вот, например, Овсянники, в которых мы остановились теперь: эта деревня, составляющая продолжение села Рыбниц, так построена, что можно съездить из Москвы полюбоваться только. Она, вместе с селом, тянется по берегу Волги версты 3”.
Рыбницы, Овсянники, Тюмба да и другие близлежащие селения известны тем, что в них формировались артели лепщиков. Из их среды и вышел великий скульптор Опекушин, который похоронен в Рыбницах, рядом с церковью Всемилостивого Спаса.
К сожалению, некоторые негативы не сумел я отыскать, поэтому представьте себе избу с двором на самом берегу Волги. Изба эта вся изукрашена — не догадаетесь чем и как. На фасаде вылеплены Амур и Психея. По бокам — колонны всяческих ордеров. А над двором раскрыл пасть лев — очень похожий на своего сородича, что стоит возле Адмиралтейства в Санкт-Петербурге. Вот лет пятнадцать назад такой “декор” ещё присутствовал, но когда решили создать музей Опекушина, то выкупили у владелицы домика в Овсянниках и льва, и амуров, но музей пока так и не открыли.
Впрочем, если б и не было подобного рода украшений (понятно — не на каждом доме они и красовались), поволжские селения всё равно не могут оставить равнодушными. Волга пронизывает уклад и быт, тем самым придавая селениям неповторимый облик.
Две дороги — большая ярославско-костромская и Волга — идут от Рыбниц рядом. С “береговой дороги” ведётся описание Волги в «Горе Старого Наума». В этом стихотворении местожительство героя указывается так:
Вблизи — Бабайский монастырь,
Село Большие Соли,
Недалеко и Кострома...
В черновом варианте “адрес” в принципе тот же:
Вблизи Бабайский монастырь
И Рыбица (так у Некрасова. — С.С.)
— селенье...
Стало быть, либо в Рыбницах, либо в Овсянниках, либо в Тюмбе и мог жить Наум. Наум — фигура крайне несимпатичная, он наживается на нужде и горе своих односельчан, которые попадают к этому кулаку в кабалу. Наум уже уверен в своей безнаказанности и хвастает властью своих денег:
Округа вся в горсти моей,
Казна — надёжней цепи:
Уж нет помещичьих крепей,
Мои остались крепи.
Судью за денежки куплю,
Умилостивлю Бога...
Этому пауку, этой паучьей жизни противопоставлены картины Волги и описание народного труда:
Люблю я краткой той поры
Случайные тревоги,
И труд, и песни, и костры.
С береговой дорогиЯ вижу сотни рук и лиц,
Мелькающих красиво,
А паруса, что крылья птиц,
Колеблются лениво.А месяц медленно плывёт,
А Волга чуть лепечет...
Жителям Рыбниц и близлежащих деревень приходилось заниматься паузкой — перегружать груз с больших судов на более мелкие, чтобы преодолеть знаменитую Овсянниковскую мель (она была довольно значительна — простиралась на три версты). Вот изображение этого труда мы и встречаем в стихотворении.
Трудно удержаться и не сказать хоть несколько слов об упомянутых в этом произведении местах.
Бабайский монастырь (полное название — Николо-Бабаевский) известен был по всей России. Постройка его относится к ХVI столетию, имел он стену, похожую на крепостную, за которой возвышался пятиглавый собор во имя Иверской иконы Божьей Матери. Название своё монастырь получил оттого, что первоначально был выстроен на “бабайках” — деревяшках, употребляемых при сплаве леса. И из Грешнева ездили порой в Николо-Бабаевский монастырь на богомолье.
Этот монастырь упомянут Некрасовым в стихотворении «На Волге»:
Кругом всё та же гладь и ширь,
Всё тот же виден монастырь...
Ни время, ни люди не пощадили его. Храм и стены разрушены. Стоят ещё остатки келейного корпуса, но неизвестно — сколько ещё простоят.
Большие Соли — не менее известное место. За свою долгую историю они назывались по-разному: Великая Соль, Соль Большая, Усольск. Кстати, Е.Лаговский в своей книжке «Описание Больших Солей», изданной в 1860 году, жителей Больших Солей постоянно называет “усольцами”. Очевидно, отсюда возникли “усоловцы” и “Усолово” в поэме «Кому на Руси жить хорошо»:
...Старообряд Кропильников,
Старик, вся жизнь которого
То воля, то острог.
Пришёл в село Усолово:
Корит мирян безбожием,
Зовёт в леса дремучие
Спасаться...
Про Большие Соли сложена пословица, а ведь не всем и городам такая честь! В сборнике В.Даля «Пословицы русского народа» читаем: “К Соли иду — ничего не несу, от Соли иду — полну пазуху несу”. Из пояснения к этой пословице узнаём, что жители Больших Солей “по обилию в овощах снабжают ими пеших посетителей безвозмездно”.
Усольцы занимались ещё резьбой по дереву и иконописанием, а давным-давно — добывали соль. Соляные варницы существовали там до ХVIII века. Это занятие и дало название месту.
Большие Соли живописно раскинулись на берегу Солоницы (километрах в двух-трёх от Николо-Бабаевского монастыря), до начала ХХ века в их облике была и такая своеобразная черта — изрядное число ветряных мельниц у реки. Сейчас Большие Соли носят название Некрасовское и являются центром Некрасовского района.
* * *
Поскольку мы на Волге, то уместно будет сказать о труде бурлаков, изображение которого заняло такое важное место в поэзии Некрасова.
Что лукавить — чаще всего мы получаем представление об этом труде благодаря известной картине И.Репина «Бурлаки на Волге». Но ведь художник создавал своё полотно (1870-е годы), когда бурлаков уже, по сути дела, не было, грузы перевозили пароходами. Может, где иногда и тянули людьми — но какую-нибудь небольшую речную посудину, да и то это был исключительный случай.
Некрасов же описывает свои впечатления от труда бурлаков 1830-х — начала 1850-х годов. Волга в те годы тоже выглядела очень пёстро, речных судов в ту пору было великое множество, назовём хотя бы наиболее известные: буксирные пароходы, кабестанные пароходы, конно-машинные суда, ладьи, беляны, мокшаны, расшивы, унженки, коренные, бархоты, шитики, барки, коломенки, суряки, асланки, тихвинки, соминки и т.д. и т.п.
Весьма выделялись из этого многообразия расшивы. В книге Н.П. Боголюбова «Волга от Твери до Астрахани», изданной в 1862 году, есть такое описание расшив: у расшивы “мачта имеет до 15 саженей высоты и составляется из пяти дерев. Эти суда — самые красивые на Волге. Украшения их весьма затейливы. На носу обыкновенно рисуются глаза, либо сирены, либо иные чудовища, неведомые самим художникам, их рисовавшим, а борта изукрашены резьбою, около которой, кроме топора, не трудился никакой другой инструмент. Огромный парус расшивы, имеющий почти ту же ширину, что и высота мачты, наполненный ветром, быстро движет судно вперёд и поражает смелостью своих размеров. Расшивы ходят по всей Волге от Рыбинска до Астрахани и поднимают груз от 5 до 20 тысяч пудов”. Надо заметить, что когда “паруса наполняются ветром” — это время отдыха для бурлаков, но за всю историю путин, оказывается, была только одна, когда в основном суда шли под парусами, то есть работать по большей части приходилось бурлакам, а не ветру. Как вы видите, расшива очень большое судно, нечего и думать, что с ним могли справиться 10–15 человек. Аравушки (артели) насчитывали и 100, и 200, и 300 бурлаков. Да и в таком составе работа, что называется, не сахар: шагать бурлаки могли только правой ногой — левую от тяжести далеко было не занесть, особенно трудной была работа при противном ветре, на мелях, в непогоду. Многие от таких условий заболевали, с ними хозяева поступали проще простого: оставляли на берегу, нередко вдали от всякого жилья и людей. Как отмечали этнографы позапрошлого века, сами бурлаки всегда отличались добродушием, честностью и доверчивостью к старшим.
Некрасов в изображении бурлацкого труда весьма реалистичен. Вспомните, как идут бурлаки в стихотворении «На Волге»: “С болезненным припевом «Ой» // И в такт качая головой”. За этот припев бурлаки принимались, когда расшива сядет на мель:
Ой раз, ой раз!
Ещё раз, ещё раз!
Взглянись, друг!
Возьмись вдруг
Да и ух!
Остаётся представить только, что эту рабочую песню поёт сотня мужиков, усиливаясь стащить судно с мели. Думается, весьма это будет похоже на “стон”, который “у нас песней зовется”...
* * *
По ярославско-костромской дороге, идущей возле Волги, лежал и путь коробейников:
Чем попало развлекаются
По дороге торгаши.
По реке идут — с бурлаками
Разговоры заведут:
“Кто вас спутал?” — И собаками
Их бурлаки назовут.
Поделом вам, пересмешники,
Лыком шитые купцы!..
Потянулись огурешники:
“Эй! Просыпал огурцы!”
На дороге после Рыбниц и Овсянников расположено селение Тюмба. В несколько изменённом виде это название прозвучало в черновом варианте поэмы:
Эх! Пословица-то есть:
Коли три версты обходами,
Прямиками будет шесть!
Да в Тюньбе, в селе, мошейники
Сбили с толку, мужики:
“Вы подите, коробейники,
В Кострому-то напрямки...”
В окончательном варианте название Тюньба было заменено на Труба. Некрасов, надо заметить, нередко использовал вариант реального названия, и, скорее всего, Труба — разговорное название деревни Трубниково, находящейся километрах в десяти от Грешнева.
А за Тюмбой следовала когда-то деревня Понизовка, но теперь её нет — теперь тянется довольно большой картофелепаточный завод, выстроенный купцом Никитой Понизовкиным (некоторые считают, что он и был прототипом Наума), тянется и рабочий посёлок при заводе. Что любопытно — при Никите Понизовкине предприятие процветало, при социализме — тоже далеко не бедствовало, а в наше время вроде бы совсем встало. Разрушается и великолепное усадебное здание рядом с заводом.
После призаводского поселка дорога резко поворачивает от Волги и подводит вскоре к селу Бор, после этого села она шла уже по Костромской губернии, но ныне от Бора до Костромы “напрямки” не добраться — встало преградой Костромское водохранилище.
Это село имеет известность среди искусствоведов — там находится Никольская церковь, построенная в 1725 году. В Костроме памятников первой трети ХVIII века уже нет, в Ярославле остался ещё один — и вот есть в Бору.
Бор известен ещё по довольно забавному случаю. В 1834 году император Николай I ехал из Ярославля в Кострому, в Бору была устроена подстава, то есть были приготовлены сменные лошади для царского поезда. И, наверное, всё было бы благополучно, но исправник в своём служебном рвении решил “перебдеть”: дабы подданные не причинили государю какого-либо беспокойства, он место смены лошадей оградил натянутым канатом, за который бы уж никто и не входил. Это усердие принесло совершенно неожиданные плоды. Император был разгневан столь неприличной выходкой (кто-то дерзнул отделить его от его народа!) и приказал арестовать исправника на восемь суток, о чём и сообщили обывателям губернские ведомости.
Ранее от Бора вела просёлочная дорога к Вятскому — в это село мы и отправимся. Теперь дорога асфальтированная — такая же, по какой мы и ехали.
* * *
Каких только определений не заслужило Вятское! Его называют и заповедником сельского каменного зодчества ХVIII–ХIХ веков, и музеем под открытым небом, восторгаются его архитектурной цельностью... Похоже, скоро все эти определения будут звучать в прошедшем времени. И если есть возможность, побывайте там, ведь, оказывается, так многое из привычного уже прошлое — и прошлое невозвратное. Этой участи не избегает и Вятское, уже есть утраты, уже есть пустоты: то в один год не досчитывается оно дома, то в другой — двух... Но удивительная его цельность ещё есть, ещё чувствуется. Прошлым летом я навестил его вместе с людьми, никогда дотоле в Вятском не бывавшими, и был обрадован их изумлением.
Вятское разбогатело на огуречном промысле. Маленькое пятно чернозёма и большой труд прославили это село далеко за пределами Ярославской губернии — известно, что возили раз вятские огурцы даже в Швейцарию. Дома в Вятском — каменные, довольно часто они украшены лепкой. Но этим в Ярославской губернии особенно-то и не удивишь: и Великое почти всё каменное, и Диево-Городище... В Вятском на редкость гармонично сочетается ландшафт, природная среда и архитектура, что создаёт атмосферу удивительной взаимопроницаемости: в какой бы точке села мы ни находились — видим его почти всё.
В Вятском без особого труда узнаётся село Кузьминское из поэмы «Кому на Руси жить хорошо», которое описывается очень подробно:
Кузьминское богатое,
А пуще того — грязное
Торговое село.
По косогору тянется,
Потом в овраг спускается,
А там опять на горочку —
Как грязи тут не быть?
Две церкви в нём старинные,
Одна старообрядская,
Другая православная,
Дом с надписью: училище,
Пустой, забитый наглухо,
Изба в одно окошечко,
С изображеньем фельдшера,
Пускающего кровь.
Есть грязная гостиница,
.................................
Есть лавки постоянные
Вподобие уездного
Гостиного двора.
В черновых вариантах обилие деталей было ещё более распространённым: есть указание на архитектуру села — “много даже каменных купеческих домов”, указывается ещё и наличие богадельни. Из главы «Пьяная ночь» узнаём, что в Кузьминском была становая квартира.
Совокупность перечисленных особенностей — две церкви, овраг, училище, фельдшерский пункт, постоянные лавки, квартира станового, большое количество каменных домов, богадельня — была присуща только одному селу в Ярославской губернии — Вятскому.
Описывая ярмонку, поэт указывает особенности, которые были присущи именно Вятскому. Сразу же выделяется эпизод со “старообрядкой злющей” — а Вятское было одним из центров старообрядчества.
Товары, которые продавались на ярмонке —
Косули, грабли, бороны,
Багры, станки тележные,
Ободья, топоры, —
были, конечно, на многих сельских базарах и ярмарках, но любопытно то, что почти все они производились в Вятской волости или близлежащих.
Короткие рассказы-эпизоды останавливают внимание на товарах, для Вятского наиболее характерных. Например, эпизод с мужиком, пробующим обод: потребность для Вятского и Вятской волости в ободах и бочках была весьма важной ввиду занятия огуречным промыслом.
Недалеко от Вятского находилась небольшая деревня Кузьминское — возможно, её название и подсказало название села в поэме (нейтральное и широко распространённое).
Километрах в пяти от Вятского находится деревня Клин. Это название тоже звучит в поэме. В Клину странники услышали рассказ Матрёны Тимофеевны о своей доле.
Реальная деревня Клин (или Клины) удивляет сразу же, как вы к ней приблизитесь: почти все дома в ней покрыты соломой. Вот не в кино, а “взаправду” стоят домики, словно укрытые заботливым косматым одеялом. А на вопрос, не протекает ли такая крыша, и на сомнения по поводу её практичности местные жители убеждённо отвечают, что нисколько не хуже она любой другой и гораздо лучше железной: дождь не гремит, а — “шепчет”.
Деревня Клин, находящаяся рядом с богатейшим селом Вятским, жила в безысходной бедности: почва там почти не пригодна для посевов. Замуж в эту деревню отдавали как в ссылку. Могли бы ведь при желании жители Клина переселиться хотя бы на пять вёрст для улучшения материального положения? Могли, но они этого не сделали, остались там, где родились. Эта ситуация соотносится с одной из центральных тем поэмы «Кому на Руси жить хорошо» — темой родного дома. Вспомним — в родной дом стремятся многие герои поэмы, возвратившиеся на родину обретают и исцеление, и новые силы. Сами странники “заскучали” по дому очень быстро. Пожалуй, наиболее выразительный пример: бурлак, который у Некрасова обычно “унылый” и “сумрачный”, в поэме — весел и бодр, потому что возвращается домой. Верность месту, где родился, родному дому — одно из великих нравственных достоинств народа. Савелий, отделённый от родины десятилетними муками сибирской каторги, смириться с изгнанием не может, возвращается в родную деревню. Для Матрёны “тридцать вёрст” — уже чужбина. Именно родина была средоточием народных чувств и мыслей, вокруг неё уже всё остальное. “Глухой угол” — понятие городское, именно городская боязнь пространства порождала ощущение заброшенности, забытости, крестьянству весьма чуждое. Ведь в истоках народного сознания прежде всего лежала ценность и значимость отдельной судьбы в составе мира. Духовно сильный человек своей “затерянности” никак не принимал и не ощущал.
Заметим также, что само восприятие пространства у Некрасова лежит в русле народного сознания: едва различимые препятствия неожиданно оказываются непреодолимыми, а огромные расстояния легко сокращаются, происходит соединение далёкого и близкого, начала и конца — как на иконных клеймах.
* * *
Рядом с Вятским проходит теперь шоссе Ярославль–Любим, вернуться в Ярославль можно довольно быстро — до него всего тридцать километров. Но если раньше мы ехали в основном по ровной местности, то теперь пойдут горки и холмы да спуски. А справа и слева от дороги будут деревни, сёла, церкви, и будут указатели с названиями, которые известны читателям Некрасова. Впрочем, есть одно место, которое указателя не имеет. Отъехав километра четыре от Вятского, вы замечаете, что справа от дороги стоит среди кустарника полуразрушенная церковь. Нет рядом с ней никаких домов. Во времена же Некрасова здесь было село Шахово — это название встречается в «Деревенских новостях». Если помните, после выезда из Ярославля одна из первых придорожных деревень называлась Ботово. В реальности Ботово и Шахово довольно далеко друг от друга расположены, но в «Деревенских новостях» — звучат рядом, и это, конечно же, тоже своего рода обозначение родных мест. Ведь если, говоря о некрасовских местах Заволжья, мы назовём только Грешнево и Абакумцево, то это будет просто-напросто искажением отношения Некрасова к родине. Родные места в восприятии поэта не ограничивались тем же Грешневом, в них входили и лежащие в округе “сто деревенек крестьянских” — с их укладом, заботами, надеждами. К этим местам поэт возвращался в своём творчестве — живя в Петербурге, в Карабихе, в Чудовской Луке. Поэтому закончить эту статью-путешествие, думается, можно некрасовскими стихами, в которых возвращение на родину запечатлено очень искренне и радостно:
Вот и Качалов лесок,
Вот и пригорок последний.
Как-то шумлив и лёгок
Дождь начинается летний,
.....................................
Вот уж запасный амбар,
Вот уж и риги... как сладок
Тёплого колоса пар!
Останови же лошадок!
Видишь: из каждых ворот
Спешно идёт обыватель.
Всё-то знакомый народ,
Что ни мужик, то приятель.
— Здравствуйте, братцы!