«Человек на часах»: тема с вариациями

На первый взгляд перед нами всего лишь ещё одна вариация на тему гоголевской «Шинели».

Налицо непременный герой — “маленький человек” — солдат Измайловского полка Постников. Наличествует и неумолимо подчиняющая его себе злобная Система. Сходен конфликт: у Гоголя несчастный чиновник Акакий Акакиевич вынужден отказывать себе во всём, по крупицам собирая деньги на покупку ему лично, по идее, и не особо нужной вещи — форменной шинели. У Лескова человеческие проявления героя также вступают в прямое противоречие с его служебными обязанностями — ведь спасение утопающего для покинувшего свой пост часового неминуемо означает приговор суда и каторгу.

В сравнении с Гоголем Лескову недостаёт лишь романтической безысходности и напряжённости: вместо того чтобы выйти на улицы ночного Петербурга, пугая прохожих и срывая с них медали за спасение утопающих, сердобольный солдат неожиданно обретает великое множество влиятельных заступников и, отделавшись всего-навсего четырьмя сутками мучительного ожидания в карцере и двумя сотнями розог, в итоге оказывается “вполне этим доволен”.

Подлинный романтический финал гоголевской повести превращается здесь в общее настроение городских сплетен, “кстати, о выстреле”, а само описанное происшествие, пожалуй, и не приняло бы такого размаха, если бы штаб-офицер с удивительно “говорящей”, но тем не менее реальной фамилией Свиньин не испугался за свою карьеру. Авторская ирония, звучащая в заключительных заявлениях о “всеобщем удовольствии”, кажется очевидной. Однако значит ли это, что весь мнимый конфликт вокруг оставившего свой пост часового был запечатлён Лесковым исключительно для того, чтобы “сатирически изобразить различные слои тогдашнего общества” — от туповатого батальонного командира до некоего “неравнодушного к светским событиям” архиерея? (О финальной, восемнадцатой главке «Человека на часах» и вообще об отношении писателя к религии и Церкви мы поговорим несколько позже.)

Нет ли в рассказанном автором “историческом анекдоте” какого-либо глубинного смысла? Особо нетерпеливому читателю содержание рассказа покажется возмутительным: жертвуя своей жизнью (ведь помимо угрожавшей ему в далёкой перспективе каторги у Постникова существовала и вполне реальная возможность свалиться по неосторожности в январскую прорубь), герой спасает человека и при этом остаётся не только без награды, которой вместо него щеголяет другой, но и вполне доволен тем, что избежал большего наказания. Непонятным кажется и отношение автора к многочисленным изображённым им чиновным персонам: о подполковнике Свиньине он говорит, что тот был “человек не бессердечный” и “не имел вкуса ко злу”, а обер-полицмейстер Кокошкин, “после целодневной суеты и тушения двух ночных пожаров” засыпающий над бумагами в своём кабинете, и вовсе вызывает живейшее человеческое сочувствие. Но где же тогда, спрашивается, справедливость и в чём заключается весь смысл повествования?

Однако представим на минуту, что описанные в рассказе события развивались несколько иначе. Не станем строить предположений о возможной судьбе пустой караульной будки, которую, как выразился обер-полицмейстер, по счастью, не украли за время отсутствия часового Постникова. Солдат (и это записано во всех армейских уставах) не имеет права оставлять своего поста. Каким бы безмятежным и бесполезным ни казалось дежурство полного дворцового караула спокойной зимней ночью 1839 года, описываемые события могли принять совершенно иной оборот, если бы, например, спасённый караульным подвыпивший гуляка оказался на самом деле “бомбистом” или, хуже того, был бы сброшен в воду подобными “товарищами” специально для отвода глаз. (Хотя справедливости ради необходимо заметить, что герои-анархисты, обвешанные динамитными шашками и бросающиеся в таком виде под колёса царских экипажей, появятся в русской истории лишь несколько десятилетий спустя.)

Оставим в стороне стратегию и воинские уставы и представим просто, что “умный и исправный солдат” Постников не спас утопающего, который “заливался” всего в нескольких шагах от караульной будки. Часовой до конца исполнил свой долг и не покинул поста ради дела, которое, строго говоря, не входило в круг его обязанностей. Тут, однако, приходит на память мысль, которая и заставила бедолагу-караульного, всё время перебиравшего в уме уставные строки, всё-таки броситься на лёд иорданской проруби: “Страшно ведь слышать, как другой человек погибает, и не подать этому человеку помощи, когда к тому есть такая возможность”. Страшно!

Простой крепостной Постников словно бы каждой клеточкой своего тела, всем своим сознанием переживает две сухие сентенции, которые изрекает в финале рассказа “любопытный” владыка: “Долг службы никогда не должен быть нарушен. Спасение погибающих не есть заслуга, но паче (то есть более. — Д.М.) долг”. Из узких ножниц противоречия, в которые загоняет Постникова коварная судьба, он интуитивно выбирает именно этот самый главный долг.

Существенная разница между двумя “маленькими людьми” — гоголевским Акакием Акакиевичем Башмачкиным и безымянным солдатом Постниковым — именно и состоит в том, что если первый действительно стал “маленьким”, всецело подчинил себя окружающим обстоятельствам, среде, службе и даже, возвращаясь по-гофмановски с того света, лучшей наградой считает вожделенную шинель, то второй остался прежде всего просто человеком, и для него гораздо лучшим, нежели все медали и почести, является сознание того, что он спас человека, которого мог спасти. Безымянный солдат из рассказа Лескова, при всей окружающей его “служебной” тематике, напоминает скорее юного Петрушу Гринёва, чьи чувства также значительно расходятся со служебными предписаниями, нежели своего “маленького” собрата.

Воспитанный в высоких традициях поддержания дворянской чести (незыблемая вера в которые могла, впрочем, несколько поколебаться у его отца, потерявшего ориентир в перипетиях русского престолонаследия), Петруша Гринёв именует “своим благодетелем” беглого холопа, имевшего дерзость объявить себя чудесно спасшимся государем, а скромный часовой дворцового караула понимает, что чужая жизнь, независимо от личных достоинств и недостатков тонущего мещанина-выпивошки, гораздо ценнее его собственной, не говоря уже о всяческих, даже вполне справедливых во всех других ситуациях, предписаниях воинского устава, и не только спасает “заливающегося”, но и заботливо выводит его со льда на набережную навстречу собственной погибели в лице так не вовремя появившегося там офицера инвалидной команды.

Хотя и попавшее в поле зрения писателя многочисленное начальство, словно сговорившись, пытается, исправно выполняя служебные предписания, в то же время избавить своего милосердного подчинённого от положенного по закону, но несправедливого в данном случае наказания.