Дома новы — а предрассудки стары?

Разбирая во время каникул старые книги, я наткнулся на статьи Самуила Маршака, посвящённые школьным учебникам литературы 1940-х годов. Мне показались чрезвычайно любопытными некоторые мысли, которые удивительным образом перекликаются с наблюдениями рецензентов, взявших на себя труд обозреть учебники начала “века нынешнего” (см. «Литература» №№ 33–39). Похоже, кое-что в наших учебниках не истребят “ни годы, ни моды, ни пожары”… Впрочем, судите сами.

Вот примеры мало осмысленных или плохо сформулированных заданий, которые приводит Маршак: “Выберите в рассказе (имеется в виду рассказ Чехова «Ванька» — С.В.) слова, взятые из народной речи, и замените их литературными выражениями”. “Можно себе представить, — пишет Маршак, — как бы отнёсся к этому странному классному упражнению Антон Павлович Чехов! Чем, например, заменить такие «народные» выражения в чеховском рассказе, как: «Секи меня, как сидорову козу!» или «Упал и насилу очухался…» Вероятно, так: «Подвергай меня, дедушка, телесным наказаниям!», «Упал без сознания и едва пришёл в чувство!..»”

“Представление о Фете, — читаем в другом месте статьи, — должны дать портрет длиннобородого человека и два коротеньких лирических стихотворения — «Облаком волнистым» и «Я пришёл к тебе с приветом»… Не успела отзвучать музыка последних строк этого стихотворения:

Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, — но только песня зреет,—

как на сцену выходит учебно-педагогический конферансье: «Покажите, что слова “отовсюду на меня весельем веет” обобщают впечатление от нарисованной в стихотворении картины». Лёгкие и хрупкие стихи Фета не выдерживают тяжести такого холодно-рассудочного заключения, от которого веет не весельем, а скукой. Да и что это значит: «обобщать впечатление от картины». Это непонятно ни ребёнку, ни взрослому”.

“Составители спрашивают у школьника: «Какие звуки и краски ранней осени рисует Шолохов?» Можно ли «рисовать краски»? Какое небрежное и неверное словоупотребление!”

“В «Родной литературе» для V класса после пленительных строчек Пушкина: «Мороз и солнце: день чудесный! // Ещё ты дремлешь, друг прелестный…» — мы слышим глубокомысленный, тяжеловесный вопрос человека в футляре: «Чего достиг Пушкин противопоставлением двух различных картин?» Видимо, ничего не достиг, если после его стихов можно задавать такие вопросы!”

“Хочется сказать составителям, — подводит итог Маршак, — «Нельзя ли для прогулок // Подальше выбрать закоулок?»”

А вот мысли по поводу печатания произведений в отрывках: “Лучших наших поэтов они (учебники — С.В.) дают в весьма ограниченных дозах, часто в отрывках, да при этом ещё даже не умеют «отрывать» как следует, без нарушения ритма, без потери рифмы, а иной раз и смысла.

В книжке для I класса, давая детям в первый раз Пушкина, составители вырывают из сказки о мёртвой царевне всего-навсего четыре строчки о яблочке, взяв подлежащее из предыдущей строки. Получается лишённая ритма, прозаическая строчка: «Оно соку сладкого полно». Но это нисколько не беспокоит авторов учебника. Ведь им нужны не стихи, а беседы о плодах и овощах... Нельзя вырывать из чудесной пушкинской сказки четыре строчки о яблочке только для того, чтобы поместить их между изображением яблони и басней «Садовник и сыновья»”.

А вот как оскопляли Пушкина уже в VIII классе. Авторы учебника дают такую цитату из «Цыган»:

Два трупа перед ним лежали:
Убийца страшен был лицом…
Когда же их закрыли
Последней горстию земной,
Он молча, медленно склонился
И с камня на траву свалился.

“Составители ухитрились так процитировать Пушкина, что потеряли и рифмы, и размер, и большую долю смысла… Цитата берётся только для того, чтобы подтвердить вывод, который формулируется так: «Убийство морально раздавило убийцу»”.

Вообще по поводу стремления “крошить на мелкие кусочки величайших поэтов прошлого и наших современников”, печатать вместо полноценных текстов произвольно “издранные” отрывки С.Маршак выражается очень образно: “Это похоже на то, как если бы с Исаакия сняли купол и поставили на землю. Купол венчает здание, и смотреть на него следует с известной дистанции. Точно так же теряют свою силу и значительность многие отрывки, включённые в хрестоматию”.

К этой же проблеме он настойчиво возвращается и в другой статье: “Книжки для чтения, по которым до сих пор учатся наши дети, не созданы, а именно «составлены» в полном смысле этого слова. Составлены из лоскутьев стихов и прозы, из осколков учебных книг для чтения, составленных в разные времена и зачастую построенных на основании разных, несходных между собою педагогических систем и принципов…

Много отрывков из классической и современной литературы даётся в сокращённом, иной раз искромсанном виде. Составителям, например, ничего не стоит отрезать от знаменитой некрасовской строфы, состоящей из шести строк, ровно половину — три строчки:

В полном разгаре страда деревенская…
Доля ты! — русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать…

Не ищите в учебнике окончания строфы, не ищите рифмы к последней строчке. Необходимую составителям мысль — о женской доле — Некрасов высказал, и хватит с него… Что там ещё растабарывать! Тем более, что дальнейшие строчки, очевидно, по мнению составителей, не соответствуют установленным методистами возрастным нормам”.

Затронул Маршак и проблему литературоведческих терминов, которые часто выглядят в учебниках сухо, формально (а иногда и просто неточно). Между тем “все подобные теоретические сведения и определения становятся ясными, понятными и интересными только тогда, когда они даются на основании живых наблюдений над большим количеством разнообразного литературного материала”. Эпитет, например, должен быть не столько определён, сколько показан, причём он должен поражать “своей свежестью и смелостью”, врезаться в память. Бессмысленным выглядит в школе и изучение поэтических размеров: “Без большого количества материала, без живых примеров того, как разнообразно может звучать один и тот же размер в различных обстоятельствах, — это формалистическое обучение, утомительная и напрасная трата времени. Если ребята и поймут, что такое ямб и хорей, они скоро забудут. Нельзя бесстрастно изучать теорию стихосложения”.

Критикой учебников Маршак не ограничивается. Есть у него и конкретные предложения, с которыми тоже любопытно познакомиться (а заодно и подумать, что и как было из этих предложений реализовано): “Мне кажется, что весь «подсобный» материал надо выделить в особое приложение к хрестоматии или, ещё лучше, в отдельную книгу или книги для учителя. В этих книгах должен заключаться хороший и надёжный комментарий к текстам, выдержки из лучших критических статей, да и целые статьи о художественном произведении, подлежащем анализу. На мой взгляд, была бы очень полезна и запись наиболее интересных и содержательных уроков, проведённых талантливейшими педагогами нашей страны. Эти записи могли бы подсказать молодому учителю те меткие вопросы и тактичные, умные задачи, которые не мешают, а помогают изучать художественное произведение”. (Воскликнем вслед за классиком: быть может, — лестная надежда! — контуры именно нашей рубрики «Я иду на урок» ещё неясно, но уже различал сквозь “магический кристалл” своих статей о школе Маршак полвека назад!)

Возможно, кто-то из читателей недоумённо пожмёт плечами: мол, к чему нам рыться во всей этой “хронологической пыли” старых учебников? Разве не изжиты их недостатки в учебниках нового типа? Что ж, может быть, и так, “однако же, как поразмыслишь, во всём этом, право, есть что-то”. Стереотипы в преподавании чрезвычайно живучи, и новые маски зачастую не скрывают их настоящего лица.