ПЕРЕЧИТАЕМ ЗАНОВО

Золтан ХАЙНАДИ,
г. Дебрецен, Венгрия

Беспримесная сатира

Я считаю мои “Современная идиллия”, “Головлёвы”, “Дневник провинциала” и др. настоящими романами; в них, несмотря даже на то, что они составлены как бы из отдельных рассказов, взяты целые периоды нашей жизни.

М.Е. Салтыков-Щедрин

Во второй половине XIX&nbxp;века русская литература по-прежнему носила дворянский, помещичий характер. Глеб Успенский с горечью заметил: “О мужике всё очерки, а о культурном обществе романы”.

Сергей Аксаков в “Семейной хронике”, в “Детских годах Багрова-внука”, а Толстой в “Детстве” открыли поэзию патриархальной деревенской жизни. Они воспели чистоту нравственного чувства отпрысков дворянского происхождения. Гончаров в “Обломове” представил перед читателем помещика с голубиной душой. Тургенев считал достойным изображения лирическую атмосферу дворянских гнёзд. В этих романах даже деревенские будни переполнены поэзией. Их авторы показали картины старых добрых времён и старых добрых порядков. Всё это находилось в согласии со сложившимся общественным мнением о дворянстве как о ведущем культурном слое общества.

В романах своих современников Салтыков-Щедрин видел стремление упрочить дворянский образ жизни, против чего он резко протестовал. На его взгляд, в помещичьих усадьбах царствовали вовсе не патриархальные семейные идиллии, а застой и восточный деспотизм. С нескрываемой неприязнью отзывался он об амурных романах, в которых под соловьиные трели герои обмениваются робкими поцелуями. Скудный материал любовных историй, по его мнению, никак не подходит для выражения общественных проблем. С издёвкой отзывается он о романах Тургенева, в которых каждый молодой помещик непременно находит себе такую же образованную помещицу. Он делает желчное замечание и по поводу “Анны Карениной”. Шаржируя Вронского, он берётся за памфлет сатирического характера и даёт ему название “Влюблённый бык”. В письме Анненкову он определяет толстовское творение как “коровий роман”: “Ужасно думать, что ещё существует возможность строить романы на одних половых побуждениях. Ужасно видеть перед собой фигуру безмолвного кобеля Вронского. Мне кажется это подло и безнравственно. И ко всему этому прицепляется консервативная партия, которая торжествует. Можно ли себе представить, что из коровьего романа Толстого делается какое-то политическое знамя?”

В “Господах Головлёвых” даётся сатирическое изображение разложения одного помещичьего рода. Главная мысль романа: нравственно-физическая деградация дворянства, которое после отмены крепостного права вступило в свою конечную стадию. Задача произведения — показ этого краха и распада художественными средствами. Через описание истории одной семьи Салтыков-Щедрин освещает социальные проблемы, но действие остаётся внутри семейных рамок. Важную роль получают вопросы, связанные с наследством, приданым. Конфликт у Салтыкова-Щедрина строится не на любовных, а на имущественных интригах. Рамки семейной хроники он использует для показа того, что тёмные силы крепостничества существуют и находятся в силе даже тогда, когда сам институт системы разрушен, возрождая и укрепляя психологию рабства и деспотизма. В романе все или подавляют, или унижаются. Даже служанка мечтает о том, как бы ей получше угодить господину и понукать себе равными. Попрание духа Салтыков относил к следствиям возникновения новой формы деспотизма крепостничества. “А ещё говорят: нет крепостного права! Нет, оно есть; но имя ему — хищничество... Хищничество проникло весь строй современной жизни”.

Салтыков-Щедрин высвечивает новых господ буржуазного порядка: провинциальных помпадуров и помпадурш, карьеристов-промышленников, продажных чиновников, купцов-грабителей, коррумпированных адвокатов, лицемерных попов, кутил-офицеров, проституирующих актрис. “В последнее время русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии, то есть новый культурный слой, состоящий из кабатчиков, процентщиков, железнодорожников, банковых дельцов и прочих казнокрадов и мироедов”.

Гончаров и Тургенев показывали губительное влияние затхлой среды на склонных к рефлексии русских дворян. Их внимание главным образом обращено на то, как лопаются мыльными пузырями все старания и мечты помещиков, не способных к обновлению. В основном их интересует человек, а не среда, поглощающая героя. Салтыков-Щедрин берёт предметом изучения общественное болото, в котором герои оказываются не только жертвами, но и опорой. “Болото родит чертей, а не черти созидают болото”.

Салтыков писал Толстому, что “для изящной литературы теперь прошло время”. По его мнению, читатель не довольствуется больше выдуманной сказкой, которую называют романом. Салтыков был хроникёром современности. Для изложения мысли он считал более приемлемой формой очерк, фельетон, короткий рассказ. Он полагал, что жизнь проявляется только в черепках и осколках. “Отрывки, очерки, сцены, картинки, вот пища, которую предлагают читателю даже наиболее талантливые из наших беллетристов. О цельном, законченном создании, о всестороннем воспроизведении современности с её борьбою и задачами нет и помину”.

Его любимый жанр — сатирический нравоучительный очерк, имевший варианты больших и меньших форматов. К первому типу относятся физиологический очерк, жанровая картина, фельетон, бытовая повесть, фрагмент, сцена, письмо, дневник и так далее. Ко второму — роман-хроника, роман-памфлет, роман-протокол, роман-трактат, образованные путём объединения и слияния малых форм. Циклизация очерков даёт возможность непосредственного отражения действительности и всеохватывающего художественного обобщения общественных противоречий. “Понять известное явление значит уже обобщить его, значит осуществить его для себя не в одной какой-нибудь частности, а в целом ряде таковых, хотя бы они, на поверхностный взгляд, и имели между собой мало общего”.

Салтыков-Щедрин создал более двадцати крупноформатных произведений, которыми быстро реагировал на изменения жизни. Все они отличались чрезвычайно гибким публицистическим характером. Так родились два наиболее известных его произведения: “История одного города” и “Господа Головлёвы”, являющиеся единственными представителями в своём жанре в истории русского романа.

Малого объёма очерки, фельетоны, сатирические сказки нельзя рассматривать как щепки и стружки, собираемые после обстругивания и отделки крупных произведений. Эти формы являются органичным строительным камнем романов. В немногословных рассказах, новеллах, очерках, сказках раскрывается какая-нибудь одна существенная сторона жизни: в несущественном бытии проблёскивает суть.

Если Толстой называл себя адвокатом стомиллионного крестьянства, то Салтыков-Щедрин — прокурором русского общества. Эта разница в воззрениях наложила печать и на их творения. Салтыков-Щедрин с беспощадной откровенностью вскрывал превратности жизни. Он хотел непосредственно влиять на нравы современников. Его произведения характеризует определённый дидактизм, намерение воспитывать. Он с удовольствием пользовался лишёнными фабулы жанровыми формами, некогда любимыми просветителями: философскими письмами, фельетонами, дневниками, хрониками, поучительными сказками и тому подобным. Его романы имеют родственные черты со “Что делать?” Чернышевского и “Кто виноват?” Герцена. Разница заключается в том, что Салтыков не показывал утопические картины будущего, подобно швейной мастерской Веры Павловны. По его мнению, новая жизнь только рождается и не может быть изображена иначе, нежели негативно, сатирически. Салтыков меньше фантазирует о строении будущего общества, однако более критически относится к настоящему. Вместо объективного изображения действительности Чернышевский порой пускается в философские рассуждения, что ведёт его к утопии. Автор сам мысленно проходит жизненный путь своих героев. Потому-то они часто поступают совсем не так, как должны поступать в действительной жизни.

В одном из писем Салтыков-Щедрин указывал на различия между собой и писателями-утопистами. “Читая роман Чернышевского “Что делать?”, я пришёл к заключению, что ошибка его заключалась именно в том, что он чересчур задался практическими идеалами. Кто знает, будет ли оно так!.. Ведь и Фурье был великий мыслитель, а вся прикладная часть его теории оказывается более или менее несостоятельной, и остаются только неумирающие общие положения. Это дало мне повод задаться более скромною миссией, а именно спасти идеал свободного исследования, как неотъемлемого права всякого человека, и обратиться к тем современным “основам”, во имя которых эта свобода исследования попирается. По мере сил моих и в размерах цензурного произвола, это и сделано мною в “Благонамеренных речах”. Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет”.

Свои исследования о нравах общества Салтыков опубликовал в одном из журналов, назвав их “Благонамеренные речи”. Первые четыре главы “Господ Головлёвых” появились под этой рубрикой, причём намерения продолжить начатое не было. Отдельные части тогда ещё не составились в роман, а представляли собой самостоятельные эпизоды из истории одного семейства. Салтыков-Щедрин не является писателем-монографом, он пишет неровно, отрывками.

После появления “Семейного суда” Тургенев уговаривал в письме Салтыкова написать роман. “Фигуры все нарисованы сильно и верно: я уж не говорю о фигуре матери, которая типична — и не в первый раз появляется у Вас — она, очевидно, взята живьём — из действительной жизни. Но особенно хороша фигура спившегося и потерянного “балбеса”. Она так хороша, что невольно рождается мысль, отчего Салтыков вместо очерков не напишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением? Но на это можно ответить, что романы и повести до некоторой степени пишут другие — а то, что делает Салтыков, кроме его, некому. Как бы то ни было — но “Семейный суд” мне очень понравился, и я с нетерпением ожидаю продолжения описания подвигов “Иудушки””.

В первых главах романа Салтыков делает акцент на биологической деградации членов семьи, подчёркивает духовное мельчание отца, слабоумие Стёпки-балбеса, пьянство Павла и тому подобное. Позднее Салтыков решает слепить отдельные эпизоды старопомещичьего вырождения в роман. В окончательном варианте он не только циклизирует бытовые повести, но и психологизирует их. Но Салтыкова в первую очередь интересует не личность, а психология деклассирования целого слоя общества.

Роман является продуктом сознательного сюжетосложения и редактирования. Салтыков меняет местами отдельные главы, изменяет их названия, готовит несколько вариантов окончания. История жизни Иудушки показана не линейно, не в биографической временной плоскости, а через наслаивание различных “отрезков” действительности. Нечестные интриги главного героя читатель созерцает в многочисленных эпизодах. Автор разоблачает его как неблагодарного сына, Каина-братоубийцу, бессердечного отца, бесчувственного любовника, бездушного к племянницам дядю, крепостника-помещика. Точка зрения постоянно меняется. Благодаря этому анализируемое явление развёртывается перед нами панорамой: такой стала Россия после отмены крепостного права.

Действие первой главы происходит в то время, когда крестьяне ещё только стоят на пороге освобождения. Героиня этой части, Арина Петровна, представляет собой характерный тип властной барыни, дореформенной самодурки. Ею движет одна-единственная цель: награбить как можно больше состояния. Она увеличивает количество душ с полутораста до четырёхсот. Первый удар властности Арины Петровны был нанесён отменой крепостного права. “Царь всех нас ровными сделал”, — говорит она служанке с некоторой иронией. Начиная с этого момента крушится её “семейная твердыня”, и Арина Петровна становится собственной тенью.

Последняя глава головлёвской хроники “Расчёт” описывает уже семидесятые годы. Салтыков-Щедрин противопоставляет старому крепостнику новый тип скопидома. Иудушка — герой послереформенного “смутного времени”, он представляет собой смесь торгующего душами помещика и ограниченного чиновника. Он уже грабит по закону. Сбор мзды он называет администранией. После того как он содрал всё, что мог, с крепостных, своё состояние он продолжает сколачивать за счёт членов своей семьи, приводя их к нищете своими интригами и обманами. Первой жертвой его необузданной жадности становится мать, изгнанная сначала из головлёвского гнезда, а затем сосланная из усадьбы умершего старшего брата в имение сиротских девиц, в Погорелку, топонимика которого говорит сама за себя.

Порфишка-кровопивец — лицемерный клеветник, тёмный баламут. В романе никто не говорит о нём ни единого хорошего слова. Кличку Иуда ему дали братья. Мать его прокляла. Сын называет его убийцей. Улитушка видит в нём олицетворение сатаны. Он уничтожает всех и всё вокруг себя. Гнусные свои проделки он осуществляет не ножом и удавкой, а словами, сочащимися ядом. Своей подлостью и душевной гнусностью он соперничает с Яго, Гарпагоном, Тартюфом.

У Иудушки нет душевных связей ни в семье, ни среди друзей, ни с помещиками-соседями. В нём вымерли все родственные и родительские чувства. В отличие, например, от героя пьесы Островского “Доходное место” Белогубова, гребущего под себя двумя руками и как только можно использующего для этого своё служебное положение, но в то же время протягивающего жирные куски многочисленной своей родне, Иудушка, чем богаче он становится, тем скупее и скупее. С ростом его состояния соответственно увеличивается число людей, судьба которых зависит от него, в крахе которых он играет прямую или посредственную роль. Когда вокруг него все уже мертвы или смертельно ранены, он оглядывает свою “державу”: “Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудрёный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию <...> Порфирий Петрович был счастлив”.

Иудушка охвачен мономанией деспотической власти. Только он является фигуркой мелкой, лишённой всякого величия. У его ног лежат не страны, а куча собственного дерьма. Его победа — триумф пошлости. В отличие от героев Достоевского, Иудушка использует деньги, оплаченные кровью других, не на благородные цели. У него даже не проскальзывает мысль, чтобы помочь униженным. Напротив, грязные деньги нужны ему для господства и тирании им ограбленных. Герои Достоевского, даже если действуют во зло, преследуют добрую цель. Иудушка же творит зло сознательно, совершенно не имея какой-то положительной идеи. Он только существует, но не живёт. Это растительная жизнь, вегетация, лишённая идеалов. Жизнь Иудушки представляет собой не что иное, как гигантское нагромождение биологических функций: еда-питьё, сон, объятия; совокупность развращающих мелочей — карточная игра, праздномыслие и пустословие. Скука, душащая буднями жизнь. Его образом Салтыков показывает душевное опустошение, умственное оглупение, обесчеловечивание и озверение провинциального помещичества.

Дом Иудушки — настоящее кладбище. Головлёво является синонимом гроба, могилы, смерти, на что указывает метафорически державинская строка: “Где стол был яств — там гроб стоит, и слёзы так и лились”. В романе происходят одиннадцать смертей: два самоубийства и девять “естественных” кончин. По количеству умерших в русских романах его превосходят разве что “Бесы” Достоевского. “Меня ужасает эпоха, ужасает историческое положение, в котором погибают столько живых существ... а в том числе и хищников, — пишет Салтыков-Щедрин. — Да, я убеждён, что и они подлежат закону естественного возмездия...”

Окончание романа написано в духе этого признания. Автор долго раздумывал над тем, к какому концу привести Иудушку. Не сразу он пришёл к решению. Последняя глава была создана спустя четыре года. За это время он принимался за написание эпилога под названием “У пристани”. Иудушка в этом варианте попадёт в брачную ловушку. В качестве “приманки” используется племянница — Анисья Галкина. Но и у Иудушки имеются свои планы. Браком по расчёту он хочет убить сразу двух зайцев: заиметь молодую жену и присоединить к Головлёву имение тётушки, на которое он уже давненько зарился.

Салтыков отказался от этой концовки. Он искал другое решение. Одно время он хотел закончить роман самоубийством Иудушки. Но отказался и от этого, очевидно, по совету Гончарова: “Поэтому он и не удавится никогда, как Вы это сами увидите, когда подойдёте к концу. Он может видоизмениться во что хотите, то есть делаться всё хуже и хуже: потерять всё нажитое, перейти в курную избу, перенести все унижения и умереть на навозной куче, как выброшенная старая калоша, но внутренне восстать — нет, нет и нет! Катастрофа может его кончить, но сам он на себя руки не поднимет! Разве сопьётся — это ещё один возможный, чисто русский выход из петли!”

Гончаров считал возможным и то, что с Иудушкой покончат забитые им крестьяне. Салтыков не воспользовался ни одной из подсказок: не могла закончиться геройско-трагически жизнь такого человека, как Иудушка. Убийство или самоубийство могли бы возбудить в душе читателя сочувствие и сострадание. Поэтому Салтыков выбирает случайную смерть. (Однажды зимой Иудушка отправляется к могиле матери и по дороге замерзает.) Но на этом история не заканчивается. Остаётся ещё гротескная развязка: с вестью о смерти Иудушки отправляют посланца в Горюшкино к “сестрице” Надежде Ивановне Галкиной, которая уже с прошлой осени зорко следила за всем происходившим в Головлёве. Дьявольский круг замкнулся. Один из хищников издох, но другой уже притих в засаде, как паук в паутине. Всё начинается заново.

Атмосфера мира Головлёвых заразна. В этом мире нет места умиротворяющей концовке, очищающей катастрофе. Совесть Иудушки проснулась, но — напрасно. Перед смертью он осознаёт вдруг, что его деспотизм и алчность были бессмысленны, что он даже не оставил после себя наследника. По щедринской нравственной оценке, Иудушка не может получить отпущения. “Тема в том состоит, что все кругом Иудушки померли, и никто не хочет с ним жить, потому что страшно праха, который его наполняет. Таким образом он делается выморочным человеком” (Из письма к Некрасову). По его смерти мы не чувствуем ни сожаления, ни скорби, скорее облегчение. Неутешная печаль вызывается многими бессмысленно загубленными жизнями.

Россия у Салтыкова-Щедрина ещё более удручающа, чем у Гоголя. В “Мёртвых душах” “там, где взгляд может проникнуть сквозь туман нечистых, навозных испарений, там он видит удалую, полную сил национальность, — пишет Герцен. — <...> Тут, переходя от Собакевичей к Плюшкиным, обдаёт ужас, с каждым шагом вязнете, тонете глубже. Лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминавшей ещё яснее, в каком рву ада находимся...”

В мире Головлёвых нет места лирическим отступлениям, положительным идеалам. Во всём романе единственным нежным эпизодом является тот, когда беспощадная старуха Арина Петровна встречает рассвет плачем. Но это светлое пятно, затронувшее и умилившее Тургенева, тонет бесследно в бесконечно тёмных и мрачных тонах произведения. В романе отсутствуют не только лирические отступления, но и положительные герои.

Гоголь и Салтыков-Щедрин с большей художественной силой показывали несовершенство человека, нежели его положительные особенности. Гоголь сказал, что если бы он в “Ревизоре” допустил хоть одно безупречное лицо, то все зрители непременно подвели бы себя под него, и ни один, даже про себя, не взял бы на свою долю ни одной дурной черты прочих лиц. Этим, наверное, объясняется то, что в “Господах Головлёвых” Салтыков-Щедрин не изобразил ни одного положительного героя. После Салтыкова-Щедрина никто не использовал такие горькие слова, такую едкую иронию по адресу грехов русского общества, никто не бичевал беспощаднее вырождение и коррупцию помещиков и чиновников. Однако Гоголь всё же был больше, нежели просто сатирик: он вскрывал метафизические глубины зла, а не только его социальное проявление. И ещё одна существенная разница между ними: Гоголь облегчал сатиру юмором и лирикой, чего не было у Салтыкова-Щедрина.

Если герои не обладают душевной красотой, рождаются пессимистические произведения. Но может ли долго существовать роман, лишённый положительных идеалов?