КНИЖНАЯ ПОЛКА

Андрей Ранчин. “НА ПИРУ МНЕМОЗИНЫ”: Интертексты Бродского. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 464 с. (Научное приложение. Выпуск ХХХ)

Наверное, значительная доля обаяния поэзии Иосифа Бродского в её так называемой “вторичности”, в постоянно ведущемся диалоге с предшественниками, одним словом — в явственно ощутимых, хотя преимущественно полемических связях с традицией. Это сказывается и в избираемых поэтом подчёркнуто “несовременных” жанровых обозначениях для многих стихов (ода, элегия, эклога, стансы и т.д.), и в переплетении цитат и реминисценций, напоминающих читателю о других, хорошо ему известных поэтах. Установление и истолкование такой “цитаты” в стихотворении Бродского часто служит необходимым основанием для адекватного его понимания (простейший и очевидный случай — “Снигирь” Державина и “На смерть Жукова”). Вероятно, каждому почитателю поэзии Бродского случалось проводить свои микроисследования и совершать маленькие открытия в этой области. То есть тема “нтертексты Бродского” некоторым образом лежит на поверхности: её правомерность и важность не требует лишних доказательств. Тем не менее эта проблема изучалась лишь в частностях, а не в целом. Книга А.М. Ранчина является первым её специальным исследованием, к тому же выполненным на весьма обширном материале. Сам же термин “интертекст” в книге не связан с идеями постструктурализма о “смерти автора” и т.п., а трактуется именно как система связей Бродского с предшествующей ему поэтической традицией.

В книге четыре части. В первой (““Ради речи родной, словесности…”: очерк о поэтике Бродского”) читатель найдёт ясное и детализированное описание мотивной структуры поэзии Бродского, его поэтического словаря, характерных приёмов и т.д. Во второй части (“Философские интертексты”) обозначен круг философских и религиозно-философских текстов, актуальных для Бродского-поэта и эссеиста (особенно значимы здесь оказываются сочинения экзистенциалистов). Третья, наиболее пространная часть озаглавлена “Поэтические интертексты”. В ней содержится подробный анализ подражаний Кантемиру и Державину, реминисценций из Лермонтова, Ходасевича, “авангардистского подтекста” в стихах Бродского (Хлебников, Маяковский и др.). Особый раздел посвящён теме “Бродский и Пушкин” (здесь несколько тем: реминисценции из стихов о поэте и поэзии, из “Пророка” и “Медного Всадника”, мотив “творческой осени”, значение оценок Ходасевича в восприятии Бродским пушкинского творчества). В четвёртой части (“Экскурсы”) рассмотрены сквозные темы поэзии Бродского (“римский текст”, путешествие Одиссея) и преломление мотивов чеховских пьес в стихотворении “Посвящается Чехову”.

В каждом отдельном случае А.М. Ранчин стремился к максимально полному учёту “цитат” у Бродского, хотя истолкование их иногда требует уточнения. Например, о “пальчике шалуна из русского стихотворения” (С. 351). Да, Бродский, как и пишет А.М. Ранчин, именует “Евгения Онегина” “просто “русским стихотворением””. Но не потому (или не только потому), что, как считает исследователь, пушкинская поэзия для Бродского — “это сущность русской поэзии вообще, её квинтэссенция”, а потому, скорее всего, что Бродский знал о пушкинском предисловии к первой главе “Евгения Онегина” (дважды, кстати, напечатанном вместе с отдельными публикациями главы), где автор называет её “началом большого стихотворения”.

И всё же, несмотря на некоторые досадные шероховатости, книга может явиться своего рода пособием при комментировании стихов Бродского. В ходе работы преподавателя над текстами писателей XIX — начала XX века она послужит свидетельством устойчивости классических традиций в новейшей русской литературе.

О.В. КОРАЧИН