Опять двадцать пять!

Об опубликованных у нас в № 16 “Комплектах тем” выпускных сочинений ещё выскажутся мои коллеги. И мы найдём место для их высказываний. Сейчас же — по самым свежим следам: о том, что выхватил глаз при беглом просматривании.

Вот что выхватил: “Образ поэта-пророка в лирике А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова”.

Не знаю, как на вас, а на меня от такой темы повеяло нафталином: доводилось читать и гимназические учебники XIX века, и учебник Флоринского, которым мучили нас, старшеклассников конца пятидесятых прошлого века, немедленно вспомнился.

Такое впечатление, что министерский чиновник остался в прошлом “не одной ногой”, как писал о себе поэт, а всеми двумя, что он словно вмёрз в это прошлое.

А иначе для чего внушать школьникам, что “Пророк” Пушкина и “Пророк” Лермонтова написаны о поэтах?

Давно уже установлен отдалённый источник пушкинского стихотворения, показывающий, что его героя подвергли операции, похожей на ту, которую перенёс библейский пророк Исайя. И пусть не так давно, но заметили, что в описанной Пушкиным операции “шестикрылый Серафим” заменяет герою стихотворения человеческие органы восприятия на внечеловеческие:

Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний Ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём
Во грудь отверстую водвинул.

Ясно, что лишившись “трепетного” человеческого сердца, получив “жало мудрыя змеи” взамен “грешного” (“и празднословного и лукавого”) человеческого языка, снабжённый сверхчеловеческими зрением и слухом, пушкинский герой утрачивает те самые связи с человечеством, без которых не может обойтись не один поэт! Так о нём ли здесь речь? Да, написал однажды Владимир Соловьёв о герое этого стихотворения Пушкина: “Это идеальный образ истинного поэта в его сущности и высшем призвании”. Но Соловьёв подходил к Пушкину с точки зрения богословской философии, для которой слова “пророк” и “поэт” синонимы: оба воплощают собой идеал, который обычный человек, обычный поэт воплотить собой не могут, могут только стремиться, приближаться к нему, но никак с ним не сливаться. Речь в стихотворении Пушкина не о миссии поэта, а о миссии пророка, в честь кого оно и названо.

Что это так, доказывает, в частности, и “Пророк” Лермонтова — явный ответ пушкинскому “Пророку”:

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья, —

рассказывает герой стихотворения. И что же?

В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Неужели не ясно, в чём здесь Лермонтов полемизирует с Пушкиным? Каков предмет их полемики? Пушкинский пророк, томимый “духовной жаждой”, влача своё существованье “в пустыне мрачной”, после совершённой над ним операции услышал “глас Бога”: “...обходя моря и земли // Глаголом жги сердца людей”, то есть его призывают, ему повелевают идти из пустыни к людям. Лермонтовский пророк, побиваемый, как это часто случалось с пророками, камнями, бежит (“посыпал пеплом я главу...”) от людей в пустыню.

Развивая пушкинскую тему, начиная там, где Пушкин ставит точку:

С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка... —

Лермонтов выворачивает эту тему наизнанку — до неузнаваемости:

В глазах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Потому и выворачивает, что миссию пророка понимает совсем по-другому, чем Пушкин, ибо в отличие от Пушкина не доверяет людям, не верит им!

Пророка, подчёркиваю, а не поэта! Хорошо бы усвоить это министерским чиновникам!

Геннадий КРАСУХИН

Редакция намерена обсудить итоги проведения письменного экзамена по литературе (XI класс) в 2002 году. Были бы рады, если бы учителя–наши читатели и другие заинтересованные лица нашли время и написали бы нам (напоминаем, что у “Литературы” есть и электронная почта), не откладывая, в начале июня о своих впечатлениях, сомнениях, радостях, если они будут, и горестях, если их не удастся избежать.