ЭТО РОТОВ!

Классик отечественной карикатуры советского периода Константин Павлович Ротов (1902–1959) не принадлежит к числу художников мрачно саркастических. От природы он был светлым жизнелюбцем, с благоговением и восхищением относящимся ко всему живому (дочь художника вспоминает, что постоянными жильцами в их доме были кошки, собаки, птицы, черепахи и даже заяц). Столь же самозабвенно он любил детей. Любил и понимал их. Так что приход Ротова к иллюстрированию детских книг был не просто расширением творческой тематики. Живя в обществе, раздираемом идеями классовой ненависти, Ротов нашёл, как он надеялся, благодарно плодородное поле для добрых дел.

Детство! Школа будет воспитывать новых павликов морозовых и будущих солдат мировой революции. А он, Ротов, постарается, чтобы дети его страны выросли добрыми. Ведь есть старинное — и безупречное — правило у мудрых педагогов: надо учить детей только хорошему, доброму. Плохому их научат жизненные обстоятельства.

Вот Ротов и взялся за дело. Обратите внимание, даже в его относительно ранней работе — иллюстрациях к “Золотому телёнку” — главенствует не сатира, а лёгкая ирония над персонажами: художник сожалеет, что ход истории обрёк Паниковского на бесприютную старость, Козлевича — при его золотых руках — на безделье, а интеллектуала Бендера — на авантюристические игры… И только Корейко у Ротова предстаёт существом, действительно теряющим человеческий облик от своей всепоглощающей алчности. Но она проявляется в человеке при любой власти.

Удивительны иллюстрации Ротова к только что появившейся тогда повести Валентина Катаева “Белеет парус одинокий”. Историю двух мальчишек, попавших в круговерть событий 1905 года, он истолковал не как приключенческий роман, а как бесконечно длящийся в каком-то сером мареве страшный сон. Тема тумана, в который погрузились все герои повести, становится у Ротова лейтмотивной, а его обычно лёгкое, летящее перо здесь вдруг начинает ходить по завершённому, казалось, рисунку, оставляя нервные штрихи.

Ротов-иллюстратор обладал абсолютным чувством текста и находил в нём то, что, может быть, даже не предусматривал автор — или хотел запрятать поглубже. Так, в “Приключениях капитана Врунгеля” Андрея Некрасова довольно много подробностей, связанных с пресловутым противостоянием двух миров и уже поминавшейся классовой борьбой. То же самое можно сказать и о “Старике Хоттабыче” Лазаря Лагина. Но Ротов, иллюстрируя эти современные романы-сказки, направил внимание читателей на другое — а именно на каскад приключений, возникающий всегда и везде и, положа руку на сердце, не зависящий от форм государственного устройства.

Особая страница в творчестве Ротова — его иллюстрации к михалковскому “Дяде Стёпе”. Первые он сделал ещё в 1937 году. Здесь художник всячески развивает идею о том, что сильный — а великан и подавно — должен быть добрым. Его, как полноправного соавтора поэта, прежде всего увлекает показ того, как дядя Стёпа преодолевает бытовые неудобства, вызываемые его ростом (это и читателям интересно), и того, как его рост может быть полезен людям...

Но! Почему Ротов вновь взялся иллюстрировать — теперь в цвете — книгу Михалкова уже после того, как в ГУЛАГе вволю пообщался с Дяди-Стёпиными коллегами?

Дудожника арестовали на рассвете 22 июня 1940 года. За ним приехали на подмосковную Клязьму, где он жил с семьёй на большой писательской даче. Незваные гости перерыли весь дом, даже общую кухню. Старались: ордер на арест художника подписал нарком внутренних дел СССР Лаврентий Берия.

Свободу и доброе имя Ротов обрёл только через четырнадцать лет.

Что же поставили в вину знаменитому рисовальщику чекисты-палачи?

Ротов был объявлен агентом германской разведки с 1929 (!) года и, следовательно, изменником родины. Кроме того, он был осуждён по статье 58-10, часть 1: “Пропаганда и агитация против Советской власти”.

Строго говоря, в последнем пункте обвинения была своя логика. Конечно, не человеческая, а партийная, большевицкая, людоедская, — но была.

Один из арестованных ранее Ротова “крокодильцев” вспомнил (как выбивались такие “воспоминания” верными учениками Дзержинского, сегодня хорошо известно), что в 1934 году Ротов принёс в редакцию “карикатуру, изображавшую дискредитацию советской торговли и советской кооперации. Эту карикатуру видел ряд сотрудников редакции, большинство из которых возмущались ею”. И вот только на основании этих нескольких строк (рисунок даже не удосужились отыскать) в обвинительное заключение по “делу” Ротова лёг ещё один страшный пункт.

Когда в 1954 году Ротова “реабилитировали” (чудовищное, сугубо советское слово, равно как и “необоснованная репрессия”), блюстители социалистической законности наконец пожелали роковую карикатуру посмотреть. Вызвали художника на допрос (что поделать, такова терминология соответствующих организаций!), и он, отвечая на вопрос: “Расскажите, какую карикатуру антисоветского характера вы нарисовали в 1934 году”, показал (датировано 31 мая 1954 года):

“Никаких карикатур антисоветского характера я не рисовал. Был такой случай <…>: я изготовил карикатуру юмористического характера, а именно — лошадь с торбой на морде. От головы до хвоста по спине растянулась очередь воробьёв, ожидающих появления помёта, которым обычно питаются воробьи. У хвоста лошади была сделана надпись “Закрыто на обед”. Никакого антисоветского замысла в эту карикатуру я не вкладывал и вложить не мог”. Далее Ротов поясняет, что на предложение редактора опубликовать эту карикатуру в “Крокодиле” он ответил отказом из-за её “несколько вульгарного характера”. Тем не менее рисунок получил некоторое хождение в партийных кругах и даже был показан Сталину, который, как передавали Ротову, “от души” посмеялся “над юмором этого рисунка”.

Художник сделал в протоколе допроса эскиз рисунка и высказал предположение, что его оригинал сохранился в альбоме, который существует в редакции “Крокодила”.

Так и оказалось! И вот появляется определение Верховного суда СССР, которое для получения полноты впечатлений следует процитировать:

“…Главная военная прокуратура <…> указывает, что проведенным дополнительным расследованием опровергнуто обвинение Ротова в том, что в 1934 году им была изготовлена карикатура антисоветского характера.

Дополнительным расследованием установлено, что карикатура, которая рассматривается как антисоветская, в действительности не является таковой.

В настоящее время эта карикатура изъята из редакционного альбома и приобщена к делу”.

Вот и всё.

Но обратим внимание на саму систему власти, в которой не была заложена возможность к какой бы то ни было самокритике. Эта самая советская власть только и занималась тем, что плодила мнимые величины вместо преобразования реальности: планы производства — вместо производства, коллективизацию — вместо земледелия, систему трудового энтузиазма — вместо поощрения свободных трудовых усилий… В частности, этой властью был создан и фантом сатирического искусства. Фантом потому, что на деле он был лишён главного качества сатиры: свободного обсуждения происходящего в обществе и свободного же обличения увиденных недостатков и пороков.

И в этой несвободе так называемой советской сатиры была роковая ловушка для любого таланта, на сатирическую стезю ступившего. В любой момент его деятельность могла быть перетолкована из полезной, воспитывающей в порочную и даже враждебную. Что сплошь и рядом происходило. История с лошадью это полностью подтверждает. Один и тот же рисунок толковался то как забавная шутка художника для узкого круга, то как своеобразно весёлая карикатура (она действительно могла понравиться Сталину с его предпочтением грубого, как его называют, “сержантского” юмора — мемуарных свидетельств об этом немало), то как злобная клевета на учреждения советской власти, то лишь как нейтральное изображение, во всяком случае, не дающее оснований для уголовного преследования...

В этой роковой для судьбы художника истории, однако, очень ярко выразилась подлинно художественная суть его натуры. Даже в не очень удачной карикатуре Ротову удавалось создавать непростой, живой образ. Он никогда не был скован жанровыми рамками и теми целями, которые ставились перед ним заказчиками. Ограничителями были для него сугубо технические условия: цвет или отсутствие такового, формат и тому подобные специальные вещи.

А главным и неизменным для Ротова было его мировидение, то, что он отнёс однажды к “сатирической или юмористической склонности ума”. Он рассказывал друзьям, что в лагерях гибли прежде других те, кто юмора не любил и не понимал. Парадокс? Да, но полностью подтверждающийся, например, тем, о чём рассказано в “Архипелаге ГУЛАГ”, в книге, пронизанной юмором, пусть и весьма своеобразным.

Ротов, в частности, вспоминал, что от сумасшествия во время одиночного заключения его спас крохотный обмылок. Им он стал рисовать на собственных брюках. Когда это невероятное полотно заполнялось изображениями, узник стирал их — и принимался за рисование снова…

Так и в творчестве на свободе советской действительности. Заняв в газетно-журнальном мире 1920–1930-х годов одно из ведущих мест, Ротов, как видно по его наследию, не очень-то охотно брался за карикатуры политические, и тем более на международные темы. Здесь были свои корифеи, свои виртуозы следования за извилистой генеральной линией партии. Но это было не для Ротова, здесь он, думаю, без умысла, влекомый лишь мощью своего таланта, немедленно оказывался в зоне смертельного риска.

Приведу только несколько примеров на одну тему. Когда умер Ленин, только начинавший свою московскую карьеру Ротов сделал несколько композиций. Так, в “Крокодиле” появился его рисунок “К Ильичу… Прощанье”, где изображалась выходящая из заводских ворот шеренга людей. И всё бы хорошо и политически благонадёжно, если бы не детали. Казалось бы, вполне внешне оправданные. Дело в том, что у решительно шагающих прямо на зрителя людей нет лиц. То есть они, разумеется, есть, но нам не видны, укутаны в шарфы и платки. И хотя о лютых морозах в знаменательные январские дни 1924 года написано немало, то, что люди могли спрятать лица от холода, не осознаёшь. Вспоминается иное: у Ротова всегда, за такими вот редчайшими исключениями (почему они вообще возникли?!), даже на картинках с десятками лиц выражение каждого из них разглядеть можно.

На другом рисунке Ротова тех дней — “Ленин жив в миллионах” — люди стоят, образуя профильный силуэт головы пролетарского вождя. И опять всё было бы превосходно и лояльно, если бы не три фигурки постовых, предусмотрительно расхаживающих перед толпой-силуэтом: шевелиться нельзя, изображение разрушится! Да и само состояние художественно застывшей людской массы (причём, в отличие от предыдущей картинки, здесь многие лица разглядеть можно)... И это у Ротова, каждый рисунок которого восхищает своей динамикой, вечным движением всего, что на нём изображено! А здесь — жив в параличе миллионов!

И ещё одна журнальная картинка Ротова того же года, названная — в пару к ленинской статье — “Лучше меньше, да лучше!”. На ней Ленин и изображён — стоящим на улицах среди вывесок и афиш, сколь многообразных, столь и удручающе одинаковых: на всех — от родильного приюта до зубоврачебного кабинета — имя Ленина. И вроде бы цель карикатуры благая, направленная против профанации знаменитой личности… Но ведь профанацией такое называется в мире нормальных человеческих отношений, а у большевиков это была — ПОЛИТИКА! И вал переименований только развёртывался…

Словом, от адова огня большевизма Ротов предпочёл держаться подальше. Своих вершин он достиг в бытовой карикатуре. Запечатлел мир под солнцем социалистических преобразований в его бытовой ипостаси — и вдруг оказалось, что при абсурдной власти и быт становится насквозь абсурдным. Его шедевры “Больничная экономия” (1926), “Во тьме времён (канцелярия эпохи каменного века)”, “Маленькие разногласия на общей кухне по поводу исчезновения одной иголки для прочистки примуса” (оба — 1927), “Новый дом, или Широкая гласность” (1937) и многие-многие другие изображают не некий новый мир, процветанию которого мешают пресловутые пережитки прошлого, а нашу грешную землю, нашу страну, поддавшуюся дьявольскому соблазну отрешиться от собственных традиций, уклада, истории, культуры…

При этом Ротов вовсе не был нигилистом. Ему было неуютно при самой наинароднейшей власти, но он прекрасно понимал, что без институтов власти обществу не прожить. Ему хорошо были известны садисты в милицейской форме, но он хотел, чтобы с детства человек знал: милиция может и обязана служить на благо человеку. Вот почему, скорее всего, он создал своего сказочно-прекрасного Дядю Стёпу.

Ротов смог преодолеть время. Его образы Остапа Бендера, старика Хоттабыча, капитана Врунгеля, того же Дяди Стёпы настолько выразительны и психологически достоверны, что новые иллюстраторы названных книг не могут не учитывать созданные Ротовым портреты. Кроме того, Ротов безупречно улавливал ритм произведения и передавал его в оформлении книги. Можно ли пройти мимо этих, уже сделанных открытий?!

В СССР вскоре после возвращения Ротова к работе стал выходить детский юмористический журнал “Весёлые картинки” — по сути, журнал комиксов, мгновенно приобретший повсеместное признание. Его не менее детей любили разглядывать взрослые. И это понятно: ведь у них не было такого журнала! Главным редактором “Весёлых картинок” стал Иван Максимович Семёнов, талантливейший последователь Ротова, вместе с ним и создавший образ “Весёлых картинок” 1950-х годов. Дающий возможность работать в цвете, свободный от взрослых — и даже так называемых “школьных” проблем, журнал стал для Ротова последним праздником его жизни.

И здесь надо бы отметить следующее. Те, кому сейчас за сорок и больше, помнят, что довольно долго “Весёлые картинки” имели не вертикальный, как теперь, а горизонтальный формат, точь-в-точь повторяющий формат ученического альбома для рисования. Это не было, разумеется, случайностью. Само название “Весёлые картинки” указывает на главенство в издании не слова, а изображения, и, конечно, горизонтальный разворот давал художнику больше возможностей для творчества. Не удивлюсь, узнав, что такой формат был избран именно Ротовым (во всяком случае, есть свидетельство, что так он предлагал издавать “Крокодил”).

К сожалению, ныне в “Весёлых картинках” и следа не осталось от первоначального облика, рассчитанного его создателями, казалось, на долгую счастливую жизнь. Журнал перевели на вертикальный формат. Отказались от серийных историй (не комиксов ли “буржуазное влияние” усмотрел в них кто-то не в меру бдительный?!). От реалистически подробных, детально проработанных рисунков, столь любимых детьми, перешли к условно-декоративным — и так далее. Итог печален. Уже многие годы некогда знаменитый журнал влачит жалкое существование.

Одной из последних работ Ротова стал юмористический цикл “Будущее в представлении Вовы Иванова” в номере “Крокодила” (№ 35/1958, 20 декабря), посвящённом обнародованию тезисов ЦК КПСС и Совмина СССР “Об укреплении связи школы с жизнью…”. Изображая фантазии юного лоботряса в школьной форме, точь-в-точь повторяющей гимназическую, Ротов, пожалуй, думал не об “отдельно встречающихся” нерадивых советских школьниках, а о том, что черты человеческого характера, качества натуры не переделают никакие “Крокодилы”, никакие партийные постановления. И что цитата из “Тезисов”: “Глубочайшим заблуждением является утверждение, что вместе с автоматизацией производства в коммунистическом обществе исчезнет и физический труд”, которую он теперь расцвечивает смешными рисунками, столь же высокопарно-пуста, как и знаменитая фраза “Лошади кушают овёс”.

Нет, жизнь для него не маршировки от съезда к съезду, а броуновское движение, пусть и беспорядочное, пусть драматичное, но какое энергичное, какое свободное… И Ротов начинает рисовать завершающие картинки цикла. Он сделает коммунизм в представлении Вовы вечным футболом!

Константин Павлович Ротов... Умер 6 января 1959 года. Незадолго до этого у него отнялась правая рука. Художник стал учиться рисовать левой… Но сил уже не осталось.

Броуновское движение его жизни прекратилось.

А за полгода до этого скончался другой гениальный летописец советской эпохи — Михаил Зощенко.

Время стало отсчитывать годы без Ротова, и в марте 2002 года минуло сто лет со дня рождения художника. Коммунизм — даже в виде вечного футбола — так и не наступил, а вот Ротов не забыт. Прежде всего, существует разработанная им традиция изображения прекрасного хаоса жизни, всегда торжествующего над любым распорядком. Ещё при его жизни она была подхвачена Иваном Семёновым и Юрием Фёдоровым, развивалась Евгением Ведерниковым, Германом Огородниковым, в наше время продолжена Вадимом Иванюком… Следовать за Ротовым непросто, как непросто уловить высокую мудрость во внешне беспорядочных хитросплетениях жизни. Но зато и успех будет впечатляющ: радость и неизменная любовь читателей-зрителей! Растут новые поколения детей, а книги, иллюстрированные Ротовым, не стареют.