УЧИМСЯ У УЧЕНИКОВ

Анна ИГНАТЬЕВА,
11-й класс,
школа № 57, Москва
(учитель —
Надежда Ароновна Шапиро)

Тема свободы и любви в рассказе Горького «Макар Чудра» и поэме Пушкина «Цыганы»

И Пушкин в «Цыганах», и Горький в «Макаре Чудре» используют образ цыган (традиционно связываемый с понятием "вольной" жизни, абсолютной свободы) для того, чтобы поставить перед читателем вопрос о свободе человека, её границах, значении и о различном смысле, вкладываемом людьми в это понятие.

Драматизм этих произведений обусловлен конфликтом любви и свободы — у Пушкина это конфликт между двумя главными героями (Алеко и Земфирой), у Горького — скорее в сознании одного героя (отдельно Зобара и Радды). У Пушкина конфликтуют разные представления о том, как связаны свобода и любовь (Алеко считает, что любовь налагает обязательства, ограничивая свободу, а Земфира — что любовь и даёт абсолютную свободу, оправдывая нарушение любых обязательств). У Горького конфликт Лойко и Радды также кажется внешним — выглядит, как поединок (Чудра так и описывает их встречу у ручья: "А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше?"). Однако герои каждый для себя решают, что важнее — любовь, которая воспринимается ими как поражение (Радда: "…Я тебя одолею"), или "воля". В любви они видят угрозу этой воле (Чудра: "…поцеловал её — и умерла воля в твоём сердце").

Если у Пушкина измена Земфиры — неожиданность для Алеко, а его месть — неожиданна для цыган, непонятна им ("Мы не терзаем, не казним, // Не нужно крови нам и стонов…"), то у Горького любовь-поединок и гибель Радды и Лойко воспринимаются цыганами как некий обычай, ритуал — никто не вмешивается в конфликт героев, хотя все и обеспокоены им ("…знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя — изувечат"), а после убийства Радды ничего не предпринимают против Лойко ("Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, и Нур знал это"), не изгоняют его, как пушкинские цыгане, а предоставляют действовать Даниле. Его поступок нельзя однозначно считать местью — он тоже словно исполняет некий обряд, словно довершает начавшееся: "А потом подошёл к Зобару… и сунул ему нож в спину как раз против сердца. «Вот так!» — повернувшись… ясно сказал Лойко и ушёл догонять Радду."

Лойко и Радда чувствуют свою обречённость на гибель (Радда: "А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня…", "Я знала, что ты так сделаешь"), они словно стремятся к ней.

Можно сказать, что цыгане у Горького воспринимают саму жизнь как "тюрьму" и "поединок" — как стремление к смерти и абсолютной свободе (слова Чудры о жизни: "…иди, иди — и, всё тут… долго не стой на одном месте — чего в нём?.. бегай от дум про жизнь, чтобы не разлюбить её" вдруг продолжены воспоминанием о том, как он "сидел в тюрьме в Галичине").

Таким образом, в «Цыганах» Пушкина свобода — в постоянных переменах (старик: "Чредою всем даётся радость; // Что было, то не будет вновь"), и цыгане по неписаному закону не посягают на чужую свободу, не опускаясь до ревности и мести, в основе их мироощущения лежит представление о том, что всякое состояние преходяще, и это — залог свободы. В «Макаре Чудре», напротив, перемены воспринимаются как способ "переждать" жизнь до решающего её момента, поединка, после которого герои получают истинную свободу в смерти, причём остальные не препятствуют этому освобождению, хотя путь к нему лежит через гибель — отсюда созерцательное мироощущение цыган у Горького, могущее показаться равнодушием.