ШКОЛА В ШКОЛЕ

Елена РОМАНИЧЕВА,
Москва

"Не зубрить малое, а понимать многое", или Готовим выпускников к анализу произведения малой формы

"В седьмой теме (анализ идейно-художественного своеобразия произведения малой формы XIX или XX века) ученику будет предложено проанализировать небольшое произведение, необязательно современного автора, которое должно быть рассмотрено с точки зрения особенностей его содержания и формы" — так прокомментирована одна из тем будущего экзаменационного сочинения. А дальше идёт список возможных писательских имён, насчитывающий 20 персоналий. Если прибавить к этому, что "отбор материала для экзамена будет производиться на базе «Обязательного минимума содержания образования» с учётом принципа вариативности, нашедшего отражение в этом документе", то количество текстов, которые могут быть предложены выпускникам, можно исчислять уже не одним десятком. Разумеется, ни один, даже самый квалифицированный учитель, даже в очень сильном классе, "проработать" всё будет просто не в состоянии. А если так, значит, надо сосредоточить усилия не на конкретных писательских именах или текстах, а на алгоритме анализа, постигнув который ученики справятся с предложенной темой. Именно об этом говорил ещё на исходе 40-х годов XX века один из известнейших отечественных литературоведов Г.А. Гуковский, чьи слова взяты нами в качестве заголовка.

Алгоритм анализа произведения во многом обусловлен его жанровой природой. Ведь жанр — это, по образному выражению другого известного методиста Н.Д. Молдавской, те первые "ворота", через которые читатель входит в художественный мир произведения, жанр во многом организует его читательское восприятие. Это с одной стороны. С другой — жанр, и только жанр, объединяет в себе все компоненты художественного произведения: композицию, образную систему, сюжетные линии, язык и стиль. Жанр выступает своеобразным "посредником" между действительностью, изображённой автором, и читателем, задача которого не только увидеть картину жизни, воплощённую на страницах художественного текста, но и в изображаемом увидеть изобразителя, то есть постичь художественную концепцию автора, его мироощущение, отношение к событиям.

На экзамен, как опять же явствует из пояснений к теме, могут быть вынесены произведения, относящиеся к жанрам рассказа, повести, сказки, баллады и поэмы. Не ставя своей целью "объять необъятное", покажем, как может строиться работа над анализом рассказа.

Познакомим наших учеников с определением, данным этому жанру Сомерсетом Моэмом: "Рассказ — произведение, которое читается в зависимости от его длины от десяти минут до часа и имеет дело с единственным, хорошо определённым предметом, случаем или цепью случаев, представляющих собой нечто цельное. Рассказ должен быть написан так, чтобы невозможно было ничего ни добавить, ни убавить". Заметим, однако, что в современной науке до сих пор нет единого мнения о том, что такое рассказ, и что ведутся споры о том, попадают ли в эту жанровую разновидность очерк и новелла или же это самостоятельные жанровые формы. Да и писатели, создавая свои произведения, тоже, что называется, подливают масла в огонь: так, А.И. Солженицын «Один день Ивана Денисовича» назвал рассказом, в очередной раз спутав достаточно привычные и устоявшиеся представления об этом жанре. Безусловно, учитель может выбрать любое из существующих мнений, но нам кажется методически более оправданной точка зрения Г.Н. Поспелова, который трактует рассказ как малую эпическую жанровую форму — небольшое по объёму изображённых явлений жизни, а отсюда — и по объёму текста прозаическое произведение. Развивая свою мысль, учёный пишет, что "правильнее было бы понимать рассказ как малую прозаическую форму вообще и различать среди рассказов произведения очеркового (описательно-повествовательного) типа и новеллистического (конфликтно-повествовательного) типа. Очеркового типа рассказы обычно включают «нравоописательное» содержание, раскрывают нравственно-бытовое и нравственно-гражданское состояние какой-то социальной среды, иногда всего общества. В основе рассказа новеллистического типа обычно случай, раскрывающий становление характера главного героя" («Литературный энциклопедический словарь»). Обсуждая вместе с учениками предложенное определение, выясним, что в конечном счёте анализ рассказа может быть построен вокруг своеобразной триады жанр—сюжет—герой. К сказанному добавим, что всякий рассказ кем-то... рассказан и что выбор между повествованием от первого лица или от третьего — первый шаг любого автора, а русские писатели к тому же создали целую галерею образов рассказчиков и выработали целый ряд приёмов для создания этого образа. Дальше вполне уместно будет вспомнить и о том, что мы читаем не рассказы вообще, а рассказы конкретного писателя и что авторское "я" даже в произведениях одного и того же жанра имеет свои оттенки и способы выражения.

Так, в беседе с А.Б. Гольденвейзером Л.Н. Толстой однажды заметил: "Я думаю, что каждый большой художник должен создавать и свои формы. Если содержание художественных произведений может быть бесконечно разнообразно, то так же — и их форма. Как-то в Париже мы с Тургеневым вернулись домой из театра и говорили об этом, и он совершенно согласился со мной. Мы с ним припоминали всё лучшее в русской литературе, и оказалось, что в этих произведениях форма совершенно оригинальная. Не говоря уже о Пушкине, возьмём «Мёртвые души» Гоголя. Что это? Ни роман, ни повесть. Нечто совершенно оригинальное. Потом — «Записки охотника» — лучшее, что Тургенев написал..." Это высказывание великого писателя в чём-то и обусловило наш выбор материала для повторения.

«Обязательный минимум...» предлагает для изучения четыре рассказа из «Записок охотника»: «Хорь и Калиныч», «Бежин луг», «Бирюк», «Певцы» (по выбору), однако работа с ними идёт в средних классах, так что обращение к этим произведениям при подготовке к экзаменам будет вполне оправдано. Безусловно, их анализ не должен носить исчерпывающего характера, наоборот, работа с ними должна научить учеников выбирать аспект анализа.

«ХОРЬ И КАЛИНЫЧ»

Этот первый рассказ из «Записок охотника», помещённый в первом номере возрождённого журнала «Современник» и имеющий извинительный подзаголовок «Из записок охотника», вызвал читательский интерес, явно не ожидаемый ни самим автором, ни редакцией. Наоборот, составители первого номера, словно стремясь предотвратить негативную реакцию читателей на рассказ, поместили его в раздел «Смесь», а прежде Некрасов, посылая его профессору А.В. Никитенко, даже сопроводил запиской: "Препровождаю небольшой рассказ Тургенева для «Смеси», 1-го № — по крайнему моему разумению, совершенно невинный". Однако для читателей рассказ оказался не просто зарисовкой из "народной жизни". В.Г. Белинский первым почувствовал его новизну: "Не удивительно, что маленькая пьеска «Хорь и Калиныч» имела такой успех: в ней автор зашёл к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто не заходил". Вместе с учениками постараемся разобраться, что означают слова великого критика. На страницах рассказа перед нами предстают два крестьянских характера. "Оба приятеля нисколько не походили друг на друга. Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных. Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как". Итак, перед нами два характера, в которых в какой-то мере отразились социальные процессы, происходившие в деревне, — нарождающийся кулак и крестьянин-бедняк. Однако обратим внимание учеников на слова в начале только что приведённой цитаты: "оба приятеля". Читаем дальше: "Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря". Странная дружба! Но для Тургенева это чувство взаимной симпатии — признак единства. Хорь и Калиныч — две стороны единого национального русского характера, в котором сосуществуют трезвое отношение к жизни и "романтизм", мечтательность, пренебрежение к личному благополучию. Деловитость, предприимчивость — и способность оторваться от земной основы, от материальных благ для более высокой, "идеальной", как тогда говорили, цели. Больше того, это единство гармоничное, это счастливое соединение в русском характере общественного и естественно-природного: "...Калиныч был одарён преимуществами, которые признавал сам Хорь, например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчёлы ему дались, рука у него была лёгкая. Хорь при мне попросил его ввести в конюшню новокупленную лошадь, и Калиныч с добросовестною важностью исполнил просьбу старого скептика. Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же — к людям, к обществу; Калиныч не любил рассуждать и всему верил слепо; Хорь же возвышался даже до иронической точки зрения на жизнь".

По мнению Тургенева, гармония в национальном русском характере двух сил — материальной и идеальной, социальной и природной — предвещает русскому народу великое историческое будущее. В рассказе есть знаменательные строки: "...из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Пётр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях".

Так за сюжетом, взаимоотношениями героев встают вопросы, чрезвычайно волнующие автора, — о человеке и обществе, о народном характере и истории, человеке и государстве, и проявляются они и в особенностях изображения персонажей, и в подробных описаниях обстановки, места действия, биографии действующих лиц. После анализа этих особенностей скажем ученикам, что «Записки охотника», начавшись рассказом о двух человеческих натурах, завершаются рассказом «Лес и степь». Так самой композицией сборника подчёркнута его главная тема: природа и человек.

Природе в «Записках охотника» вообще отведено особое место и особая роль. Она не просто фон, а полноправный участник событий. Природа у Тургенева живёт своей сложной жизнью, и в ней нет умиротворённости. Как в беспокойном человеческом обществе борются силы добра и зла, так и в мире природы идёт противоборство света и тьмы, ясного солнца и угрожающе-таинственной ночи. Такое противоборство стихийных сил природы (а писатель отнюдь не исключал наличия в ней именно стихийного начала) нашло своё блистательное воплощение в пейзажной лирике Ф.И. Тютчева. У Тургенева же отношение к природе несколько иное: с одной стороны, природа для писателя — стихия таинственного и непознанного для человека, с другой, по его же собственному выражению, в ней "нет ничего ухищрённого и мудрёного". С особой полнотой эта концепция нашла своё воплощение на страницах одного из рассказов цикла.

«БЕЖИН ЛУГ»

Предварим анализ рассказа вопросами, которые помогут нам установить уровень постижения произведения и определят направление дальнейшего анализа. Есть ли среди мальчиков из «Бежина луга» герои, которых можно сопоставить с Хорем и Калинычем? Как вы понимаете слова одного из критиков о том, что в этом рассказе Тургенев "заставил говорить землю, прежде чем заговорили дети, и оказалось, что земля и дети говорят одно и то же"?

Собственно же анализ рассказа начнём с осмысления его сюжета, в основе которого лежат вроде бы ничем не примечательные и далеко не драматичные события: рассказчик, охотник, случайно заблудился и был вынужден скоротать ночь вместе с несколькими деревенскими мальчиками на Бежином лугу. Откуда же в таком случае возникает явно ощущаемый драматизм повествования? Ведь даже начинается и заканчивается рассказ описаниями, пронизанными солнцем, основной эмоциональный тон которых — радость, чувство обновления и лёгкости. Но наступает вечер, за ним ночь, и то, что днём было так ясно, становится иным. Картины вечера и наступающей ночи в «Бежином луге» нагнетают чувство беспокойства; происходит таинственная путаница: охотник блуждает в знакомых, исхоженных местах. Ощущение тревоги усиливается повторением эпитетов со значением "странности", неопределёнными местоимениями и наречиями: "как-то жутко", "таинственно кружась", "странно", "какая-то дорожка", "неясно белело", "странное чувство". Однако легко заметить, как в унисон проявляют себя природа и герой. Пиком нарастания таинственности и тревоги становится фраза: "Я всё шёл и уже собирался было прилечь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной". На этом этапе развития событий природа, словно в балладе, вступила в сюжет как бы прямым участником событий. Однако перед нами новый сюжетный поворот: рассказчик, присмотревшись к огням, вдруг заметит людей, и лейтмотивом повествования станет не мрак, а свет: пламя костра, "тонкий язык света", "быстрые отблески огня". А таинственность? Таинственность останется, но из мира ночной природы перейдёт в мир мальчиков, в их рассказы, которые суть не только "сельские верования", не только следствие ночного страха человека перед природой, но тайны самой природы, такой приветливой днём и такой пугающей ночью. И вновь сюжетно и эмоционально соединятся природа и герои. Попросим учеников проиллюстрировать высказанную мысль (пусть прозвучат финалы рассказов Кости о русалках и Ильюши о "нечистом месте"). Обратим внимание на поведение одного из мальчиков — Павла: вот ребятишки после страшного рассказа вздрогнули и... услышали спокойную реплику Павла: "Эх вы, вороны! чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились...", которая перевела внимание с жутковатых историй на реальное, близкое и понятное. Прочитаем ещё два небольших фрагмента и спросим учеников, что их объединяет:

"Вдруг откуда ни возьмись белый голубок, — налетел прямо в это отражение, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крыльями.

— Знать, от дому отбился, — заметил Павел. — Теперь будет летать, покуда на что наткнётся, и где ткнёт, там и ночует до зари.

— А что, Павлуша, — промолвил Костя, — не праведная ли это душа летела на небо, ась?

Павел бросил другую горсть сучьев на огонь.

— Может быть, — проговорил он наконец".

"— А вот Павлуша идёт, — молвил Федя.

Павел подошёл к огню с полным котельчиком в руке.

— Что, ребята, — начал он, помолчав, — неладно дело.

— А что? — торопливо спросил Костя.

— Я Васин голос слышал.

Все так и вздрогнули.

— Что ты, что ты? — пролепетал Костя.

— Ей-богу. Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: «Павлуша, а Павлуша... подь сюда». Я отошёл. Однако воды зачерпнул.

— Ах ты, Господи! ах ты, Господи! — проговорили мальчики, крестясь.

— Ведь это тебя водяной звал, Павел, — прибавил Федя... — А мы только что о нём, о Васе-то, говорили.

— Ах, это примета дурная, — с расстановкой проговорил Ильюша.

— Ну, ничего, пущай! — произнёс Павел решительно и сел опять, — своей судьбы не минуешь".

Таким образом, мы видим, что даже Павлуша, наиболее смелый, трезвый и ироничный, допускает существование таинственных сил, однако оказывается способным шагнуть за черту привычного, допустимого, безопасного: "Однако воды зачерпнул"; он словно соединяет в себе две стихии: мрака и света, таинственного и познаваемого.

Финал рассказа, казалось бы, напрочь прогоняет ночные страхи — бодрая, светлая, радостная картина восхода солнца: "Не успел я отойти двух вёрст, как... полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света..." Рассказ обрёл свою сюжетную завершённость, но не получил конца. Именно поэтому после изображения картины рассвета автор упоминает о смерти Павла, и это не только мимолётное упоминание о судьбе необыкновенного мальчика, это ещё и напоминание о таинственной силе природы, о том, что жить в единстве с природой можно только уважая её. Один из исследователей творчества Тургенева однажды заметил: "Вопрос о гармонии человека и окружающего его мира природы — главный вопрос, выявляемый самой структурой «Бежина луга»... Композиционное «равновесие» рассказа создаётся равновесием природы и героя... Равновесие это сложное: природа втягивает героя в свой круговорот, но герой неизбежно ей противостоит. Тургенев в «Бежином луге» одушевляет силы природы, вводит их в сюжет драматичным столкновением с героем. Именно потому сообщение о гибели Павла в финале — не случайно оброненные слова, а одна из главных закономерностей построения рассказа. Образ Павла прокладывает дорогу к Базарову. В философской концепции произведения Павел (как позднее Базаров) противостоит миру «неведомого», «тайным силам» природы. Выходя за уровень среднего, стабильного, устойчивого, он является тем новым, за счёт которого осуществляется целостность жизни, или, по выражению Тургенева, «общая гармония», «одна мировая жизнь»" (Л.Н. Душина).

В «Записках охотника», как видим, проявились некоторые особенности творческой манеры Тургенева, которые получат затем развитие в повестях и романах. Это и особое значение пейзажа, играющего активную роль, роль звена, связующего человеческую и природную жизнь. Это и такая особенность Тургенева-художника, как отказ от вторжения в мысли и чувства персонажа. Тургенев применяет в таких случаях приём "скрытого психологизма", то есть даёт возможность догадаться о внутреннем мире, переживаниях человека по внешней детали.

«БИРЮК»

Попробуем найти подтверждение выдвинутого тезиса в этом хрестоматийном рассказе, прочитаем небольшой отрывок.

"Я посмотрел кругом — сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребёнок в люльке дышал тяжело и скоро.

— Ты разве одна здесь? — спросил я девочку.

— Одна, — произнесла она едва внятно.

— Ты лесникова дочь?

— Лесникова, — прошептала она.

Дверь заскрипела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошёл к столу и зажёг светильню.

— Чай, не привыкли к лучине? — проговорил он и тряхнул кудрями".

Попросим учеников найти внешние детали, за которыми встаёт образ чрезвычайно одинокого и сильного человека. Только вот в душе этого "молодца", крепкого не только телом, но и чувством правды и праведной жизни, в которой нельзя воровать никогда и никому, идёт поистине трагическое столкновение чувства и долга. "Должность свою справляю", — скажет Бирюк рассказчику, однако чем дальше, тем натужнее это выходит, и оказывается, что герой вовсе не лишён порывов страсти — сочувствия к своим собратьям. Однако сам герой словно пугается его и досадует на себя:

"Э, полноте, барин... не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он, — знать, дождичка-то вам не переждать...

На дворе застучали колёса мужицкой телеги.

— Вишь, поплёлся! — пробормотал он, — да я его!.."

В этом последнем, вдогонку пущенном "да я его!" скрыта вся гамма эмоций человека, разрывающегося между долгом и чувством и понимающего, что его, Бирюка, двусмысленное положение стража барского добра, собственное подневольное положение только усиливает этот конфликт, делает его поистине трагическим. В заключение разговора спросим учеников, какими ещё художественными средствами сумел передать автор это ощущение трагизма, и обратим их внимание и на пейзаж, на фоне которого разворачиваются события, и на портреты героев, и на сюжет и композицию.

«ПЕВЦЫ»

В «Записках охотника» писателя, по его же собственным словам, занимала "трагическая сторона народной жизни", которая с особой силой воплотилась на страницах сборника. Убедиться в справедливости сказанных слов можно, обратившись к рассказу «Певцы». Пейзаж сельца Колотовка, где разворачивается состязание двух певцов, как нельзя более соответствует состоянию души героев. За окном — сельцо, лежащее на скате голого холма, рассечённого страшным оврагом, в Притынном кабачке (именно так первоначально и назывался рассказ) собрался всякий разный люд, всех привело и держит здесь чувство одиночества, изломанности собственной жизни, бесприютности. И всё это стремится преодолеть своей песней Яшка Турок, лучший певец в околотке: "Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль". И эта удивительная песня о разлуке с любушкой-сударушкой раздвинула стены кабака и унесла всех в какой-то удивительный врачующий простор. И перестала существовать и постылая Колотовка, и Притынный кабак, причём перестала существовать для всех: "...жена целовальника плакала, припав грудью к окну... Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку... и по железному лицу Дикого-Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей медленно прокатилась тяжёлая слеза". Но что же в итоге? И можно ли было, "прислушавшись" к совету И.С. Аксакова, "обойтись без последней сцены пьяных в кабаке?" Однако, как ни парадоксально, страшна не только последняя сцена в кабаке, где "всё было пьяно". Прочитаем вместе с учениками финальную сцену рассказа.

"Я сходил большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.

Он умолкал на несколько мгновений и снова принимался кричать. Голос его звонко разносился в неподвижном, чутко дремлющем воздухе. Тридцать раз, по крайней мере, прокричал он имя Антропки, как вдруг с противоположного конца поляны, словно с другого света, принёсся едва слышный ответ:

— Чего-о-о-о-о?

Голос мальчика тотчас с радостным озлоблением закричал:

— Иди сюда, чёрт леши-и-и-ий!

— Заче-е-е-ем? — ответил тот спустя долгое время.

— А затем, что тебя тятя высечь хочи-и-и-ит, — поспешно прокричал первый голос.

Второй голос более не откликнулся, и мальчик снова принялся взывать к Антропке".

Познакомим учеников с трактовкой этого эпизода, данной разными исследователями, попросим их объяснить, какая из них точнее интерпретирует авторскую позицию.

В.Чалмаев: "И не остановить эти «взывания»... Со страха они, что ли, звучат или из угодничества, странного желания «пострадать» чужой спиной, «изныть» от чужой боли? Но в них — и тупое рабское постоянство, и радостное озлобление, и привычка «есть друг друга и сытым не бывать»... Чего не рождает нужда и рабские привычки!"

Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за 1873 год дал своё, любопытнейшее толкование этого эпизода в «Певцах» — вещи для него поистине гениальной. "Антропка — это некий провинившийся шалун, а влюблённо-зовущий его лечь под розги отца потому так неутомим, что или уже наказан сам, или попросту угодник отцу... Сей гениальный возглас к Антропке и — что главное — бессильный, но злобный надрыв его может повториться не только среди провинциальных мальчишек, но и между взрослыми" («Полписьма "одного лица"»).

А.Валагин: "Рассказчик становится слушателем ещё одного впечатляющего, хотя и незримого, музыкального диалога. Спускаясь с холма, он слышит звонкий мальчишеский голос, который многократно («тридцать раз, по крайней мере») призывно выкрикивает имя своего брата Антропки. А так как крик мальчика выразителен и протяжен... и так как звонкий голос далеко разносится «в неподвижном, чутко дремлющем воздухе», то напоминает скорее музыкальную фразу, чем имя. Озвученность огромного пространства подчёркивается ответным музыкальным сигналом: «...с противоположного конца поляны, словно с другого света, принёсся едва слышный ответ: «Чего-о-о-о?». Но этот детский музыкальный дуэт, в отличие от недавнего поединка певцов, находится в полной гармонии с природой и лишён той напряжённости, противоречивости и катастрофичности, которыми полна жизнь взрослых".

В заключение работы над избранными рассказами из «Записок охотника» следует сказать о том энергетическом заряде, который несла книга, говорившая о том, что великий народ, полный сил, неразвернувшихся дарований, находится во власти варварских сил, что крепостничество ведёт к оскудению, примитивности жизни. Масштаб поставленных проблем высоко оценили современники Тургенева, о книге сохранились восторженные отзывы А.И Герцена, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Ф.И. Тютчева и многих-многих других. Сам же великий писатель гораздо скромнее оценивал результаты своего труда: "Иные звуки точно верны и не фальшивы — и эти-то звуки спасут всю книгу". Просьбой прокомментировать эти слова и завершим разговор о рассказах Тургенева на уроках повторения. Насколько результативным он был, учитель может убедиться, предложив для самостоятельной интерпретации один из рассказов сборника, не привлекавшийся для анализа на уроках.