"О, не знай сих страшных снов!"

Школьная литература в условиях эксперимента

В рассказе Андрея Платонова “Усомнившийся Макар” есть такой эпизод — герой видит страшный сон о “научном человеке”: “...он увидел во сне гору, или возвышенность, и на той горе стоял научный человек. А Макар лежал под той горой, как сонный дурак, и глядел на научного человека, ожидая от него либо слова, либо дела. Но человек тот стоял и молчал, не видя горюющего Макара и думая лишь о целостном масштабе, но не о частном Макаре... Научный молчал, а Макар лежал во сне и тосковал.

— Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен? — спросил Макар и затих от ужаса.

Научный человек молчал по-прежнему без ответа...”

Кажется, многие учителя литературы почувствовали себя в последнее время такими “усомнившимися Макарами”. Тем более что и “научных людей”, не перестающих думать о “целостных масштабах”, становится всё больше и больше.

Недавно они осчастливили российскую школу широкомасштабным экспериментом по переходу на двенадцатилетку. В применении к нашему предмету это выразилось, в частности, в том, что на литературу в 10-м классе общеобразовательного профиля оставлено всего два часа в неделю. Пока это нововведение обкатывается лишь в двух процентах школ страны, но вполне вероятно, что очень скоро оно будет распространено и на все остальные средние учебные заведения. Поэтому нелишне уже сейчас задуматься о том, как мы с вами будем выживать в новых, экстремальных — если не сказать смертельных — для нашего предмета условиях.

Прежде всего вспомним, что в 10-м классе нам предстоит работать по концентрической программе. Это значит, что круг авторов для изучения включает в себя по самым скромным подсчётам 16 (!) писателей от Державина до Чехова — в среднем примерно по 4 часа на автора. Бессмысленность текстуального изучения крупных романов Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского при таком количестве часов совершенно очевидна — об этом с болью говорят не только учителя, но и многие руководители кафедр литературы институтов усовершенствования учителей российских городов (в частности, такой разговор происходил на курсах в Академии повышения квалификации работников образования в конце августа этого года, когда перед собравшимися выступала Е.А. Зинина, ведущий специалист по литературе Министерства образования РФ).

Идея концентрического устройства курса, соединённая с идеей сокращения учебных часов по литературе вдвое, смертельна для школьной литературы — это ясно всем, кто хотя бы косвенно причастен к школе. Всем, кроме тех самых “научных людей”, которые могут мыслить лишь в “целостных масштабах” и в силу особого устройства зрения просто не различают отдельных проблем “частных Макаров”. Взяв под козырёк перед вышестоящим начальством, они не просто разрабатывают идею губительного эксперимента, но подводят под него научную базу и с чрезвычайно серьёзным видом разъясняют, как его нужно воплощать в жизнь.

Возьмём в руки подготовленные в Министерстве образования РФ “Методические рекомендации к изучению курса литературы в экспериментальном 10-м классе” (я получил их на вышеупомянутых курсах вместе с работниками областных ИУУ, то есть в регионы эти рекомендации так или иначе поступили). В них много любопытного. Прежде всего учительский взор обращается к главе с директивно звучащим названием “Требования к уровню подготовки выпускников”. Модальность первого же предложения главы совершенно сбивает с толку: “Преподавание литературы должно предоставить учащимся возможность...” (курсив наш. — С.В.). На первый взгляд, всё правильно и гуманно по отношению к учителям, поставленным нехваткой часов в немыслимые условия: нам разрешено теперь не учить, а предоставлять возможность учиться — хочешь ешь, а хочешь выплюнь. Но давайте поприставляем к этому общему зачину отдельные формулировки, идущие следом в виде пунктов, — вот хотя бы для примера за номером 10: “Научиться... писать... классные и домашние сочинения на литературные и свободные темы”. А теперь, уважаемые читатели, загляните в варианты поурочных планирований, в изобилии представленные в этом сборнике (под одной обложкой собраны разработки Ю.Лыссого, Н.Беляевой [программа В.Коровина; кстати, насколько нам известно, сама Н.Беляева не давала согласия на публикацию этого варианта планирования — ситуация крайне странная], А.Кутузова, Ю.Лебедева), — ни в одном из них не запланированы классные сочинения, да и подготовка к домашним встречается крайне редко (исключения составляют программы для школ с углублённым изучением литературы). Не запланированы, потому что их просто некуда втиснуть. О каких сочинениях может идти речь, если на изучение Гончарова отводится два часа, Тургенева — четыре часа, Островского — три часа и так далее. А между тем сочинение остаётся общегосударственным обязательным письменным выпускным экзаменом и, судя по всему, будет таковым оставаться ещё довольно долгое время.

Итак, мы должны предоставить возможность научиться — но спросят с нас и наших выпускников так, как будто мы всё ещё их должны были научить. Нам предлагают одно (и часы под это дело выделяют сокращённые), а спрашивать будут другое. Кроме того, вовсе забывается, что даже предоставить возможность мы не в состоянии — если ученик напишет в классе хотя бы четыре сочинения в год, то тем самым он “съест” часы на изучение всего Достоевского или Лескова, Салтыкова-Щедрина, Гончарова и Фета с Тютчевым в придачу. Это означает, что на экзамене ученик должен будет работать в таком жанре, в котором он совершенно не практиковался.

Я планов ваших люблю громадьё, уважаемые “научные люди”! Только как быть с многочисленными вопросами школьников и родителей, не знающих, как сдавать экзамен и сколько теперь готовить денег на репетиторов (а количество их резко вырастет, поскольку свято место пусто не бывает, и если школа отказывается от обучения тому, что требуется продемонстрировать на экзамене, то будет это делать кто-то другой)?

Сочинение — это не единственная проблема, над которой приходится ломать голову, вчитываясь в разбираемый документ. Гораздо важнее другое — нам предлагается такой формат существования школьного предмета, при котором наступает его фактическая смерть. Это первый и последний шаг к тому, чтобы литературы в массовой школе не осталось, литературы в привычном нам понимании. Читать книги будет физически некогда, а значит, преподавание превратится в серию лекций, в которых будут мелькать имена и факты, термины и названия, высказанные кем-то суждения и точки зрения — но не останется места самому тексту и слову ученика о нём. А что, скажите, можно ещё предложить школьникам, если, например, на изучение всей поэзии Тютчева отводится один (!) час, а следующий час нужно уже посвятить Фету, чтобы потом немедленно перейти к Некрасову — и дальше, дальше, дальше? Всмотритесь внимательно: ни одно планирование из представленных в сборнике не нацелено на текстуальное изучение, как бы его авторы ни старались это скрыть. Даже варианты, рассчитанные на углублённое изучение литературы (а это пять часов в неделю), по сути, имеют “расширительный” характер: например, Ю.Лебедев присоединяет к роману “Обломов” ещё “Обыкновенную историю” и “Обрыв” — и на самого “Обломова” остаётся столько же часов, что и в сокращённом варианте программы.

Авторы методических рекомендаций признают, что курс 10-го класса оказался перегруженным, — и рекомендуют школам изыскивать собственные возможности для увеличения количества часов (например, брать их из школьного компонента). Но всеми ли директорами будет услышан этот нетребовательный глагол, многие ли вообще разглядят в министерском документе эту запрятанную в самую середину одной из глав строчку?

Что же делать? Что делать, когда “научные люди” с невозмутимой серьёзностью кивают головами со всех сторон: да, мол, даже так — можно и нужно жить (или: отныне только так — жить правильно)? А то же, что сделал Макар в своём сне: “Тогда Макар в удивлении пополз на высоту по мёртвой каменистой почве. Три раза в него входил страх перед неподвижно-научным, и три раза страх изгонялся любопытством... И силой своей любопытной глупости Макар долез до образованнейшего и тронул слегка его толстое, громадное тело. От прикосновения неизвестное тело шевельнулось, как живое, и сразу рухнуло на Макара, потому что оно было мёртвое”. Не нужно подчиняться мертворождённым прожектам, как бы серьёзно они ни были обставлены. Кому же как не нам, учителям литературы, знать, что именно одолеет “силу глупости и злобы” (да простит нас Б.Пастернак за замену одного из слов применительно к обстоятельствам!), кому как не нам “ненавидеть всяческую мертвечину” — и “пускай над нами кружит чёрный ворон — мы ещё повоюем, чёрт возьми!”

А если мы будем молчать, то могут сбыться сны и пострашнее...