Архив
ПЕРЕЧИТАЕМ ЗАНОВО
Франк ГЁБЛЕР,
Майнц, Германия
Время и воспоминания в романе Гайто Газданова «Вечер у Клэр»
Если не считать рецензии на романы Гайто Газданова, литература о нём исчерпывается монографией американского слависта Ласло Динеша1, так что наша тема до сих пор затрагивалась только мимоходом. С другой стороны, нельзя не вспомнить работу известного литературоведа Ганса Роберта Яусса о романе Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”, тема которого та же — время и воспоминания2. До написания своего первого романа Газданов не читал Пруста, и, следовательно, ни о каком влиянии не может быть и речи, но тем не менее интерпретация Пруста Г.Р. Яуссом затрагивает такие важнейшие категории в прустовском повествовании, как время и воспоминания, которые оказываются важнейшими и для романа Газданова.
“Вечер у Клэр” написан от первого лица, но это не дневниковые заметки. Мы не встретим в романе ни автобиографии, ни переписки героя с другими персонажами, то есть всего того, что обычно создаёт эффект реальности. Рамки повествования обозначены вступительной частью: рассказчик — очевидно, русский эмигрант в Париже — приходит к своей знакомой Клэр, муж которой находится в отъезде. В конце концов она становится возлюбленной рассказчика.
В обозначенный в заглавии романа вечер герой начинает вспоминать о детских и отроческих впечатлениях, описание которых и составляет основную часть романа, которая, помимо прочего, оказывается предысторией связи героя с Клэр. Снова повторю: ни о какой автобиографии писателя речи здесь не идёт, Газданов попросту смешивает вымысел с реальными фактами3.
Подчеркнём ещё и то, что повествование ведётся не в момент описываемых событий в Париже, а затрагивает более позднее время, которое не уточняется ни хронологически, ни ситуативно. Ясно только, что встреча с Клэр (сюжетное обрамление романа) и вытекающая из этой встречи цепь воспоминаний представляются автором событиями прошлого. Воспоминания всё время даются в прошедшем времени, к тому же для них характерны многочисленные анахронизмы, а также повторы, которые прерывают повествование всевозможными размышлениями из той же сферы воспоминаний. Господствующим в них является наречие “однажды”. Оно помогает рассказчику избегать точных временных обозначений и не выстраивать для читателя хотя бы приблизительной хронологии событий.
Л.Динеш справедливо говорит о “свободно-эпизодическом, вольном повествовании” Г.Газданова и об “очевидном отсутствии сюжета как абсолютном структурообразующем принципе”. Однако его определение романа “Вечер у Клэр” как путешествия “в глубины памяти” представляется мне не совсем точным. Очевидно, что лирический герой романа Николай (его имя называется довольно поздно) разделяет свою жизнь на периоды, которые предстают в виде замкнутых статичных миров, вращающихся вокруг определённого центра — “точки кристаллизации”, как назвал это Яусс в связи с Прустом. У Газданова эти фазы следующие:
а) раннее детство,
б) время, проведённое в кадетском корпусе,
в) гимназия (в этот период Николай знакомится с Клэр),
г) Гражданская война.
Внутри этих периодов линейная связь событий как правило отсутствует. К тому же атмосфера каждого из “миров” совершенно уникальна, ибо каждый абсолютно отличен друг от друга. Подчас с введением в роман нового персонажа читатель совершенно неожиданно оказывается в совсем другом времени. Здесь определённо имеет место осознанная стратегия воздействия на читателя: рассказчик и сам говорит о том, что способен силою собственных воспоминаний полностью переместиться в нужный отрезок времени, заслонив этим всё предшествующее и последующее:
“Было в моих воспоминаниях всегда нечто невыразимо сладостное: я точно не видел и не знал всего, что со мной случилось после того момента, который я воскрешал: и я оказывался попеременно то кадетом, то школьником, то солдатом — и только им; всё остальное переставало существовать. Я привыкал жить в прошедшей действительности, восстановленной моим воображением”4.
Таким образом, в отличие от Пруста структурообразующими в романе Газданова являются не “спонтанные воспоминания”, а воспоминания как осознанный самим рассказчиком акт. И каждый из отрезков жизни героя, воссозданных в соответствии с этим актом, вращается вокруг определённого тематического центра: в первом периоде это отец, точнее — смерть отца. Во втором — общая атмосфера кадетского корпуса, которую рассказчик передаёт как “тяжёлый каменный сон”. В третьем, гимназическом, в действие вступает Клэр, образующая центр этого отрезка, а потом отступающая на задний план повествования. Наконец, в период Гражданской войны в центр выдвигается служба на бронепоезде: ведь именно такая служба как бы олицетворяет для героя мотивы “постоянного отъезда”, склонности к переменам и “переломам”, тяги к познанию нового.
В романе нет деления на главы, и поначалу из-за неопределённой временной структуры он создаёт впечатление неоформленности. Тем не менее в нём есть своеобразная ось симметрии, которая делит роман на две части, явно отличающиеся друг от друга принципом изложения. В событиях, происходивших до встречи с Клэр, на первый план выступает субъект воспоминаний — герой, его переживания, чувства и фантазии. Во второй части, охватывающей период Гражданской войны, представляются наиболее значимыми многочисленные персонажи, которых встречает Николай, и различные социальные или антропологические типы. Почти как в романах путешествий эпохи Просвещения (известный пример — Радищев), Газданов со второй половины своего произведения вплетает в мотив путешествия экскурсы в определённые сферы современной жизни. Но, конечно, это не единственная задача романа Газданова.
Оценивая роман в целом, нельзя не задаться вопросом: какова функция его структуры, или, выражаясь проще, в чём смысл воспоминаний героя? Первое же, поверхностное мнение, связанное с временным контекстом романа — произведения литературы русской эмиграции первой волны, — услужливо подсказывает, что воспоминания вообще доминировали в этой литературе. Я имею в виду не только обилие мемуаров, но, скажем, произведения Ивана Шмелёва, воссоздающего утраченный мир, тесно связанный с религиозностью русского народа, или автобиографические романы типа бунинского “Жизнь Арсеньева”.
Но для определения романа Газданова скорее подходит понятие бессюжетной прозы, теоретически описанной русскими формалистами и практически воплощённой, к примеру, Виктором Шкловским в таких его вещах, как “Сентиментальное путешествие”, как “Zoo, или Письма не о любви”. Правда, у Газданова есть сюжетные элементы, но их роль обычно эпизодическая и общей структуры романа они не отражают.
Впрочем, “Вечер у Клэр” соотносится с формализмом и тем (а может быть, в первую очередь этим), что “новое зрение”5 — главный, как утверждали теоретики формализма, критерий художественности — воплотилось в романе Газданова “видением нового” — поиском неизвестного, оказавшимся эстетически исполнимым.
А как связана структура романа с его названием и заключенной в этом названии любовной интригой? Это разъясняет предваряющий роман эпиграф, который взят из письма пушкинской Татьяны к Онегину: “Вся жизнь моя была залогом // Свиданья верного с тобой”.
Весной 1917 года Николай — в это время ему тринадцать или четырнадцать лет — знакомится на гимнастической площадке с восемнадцатилетней Клэр, дочерью богатого французского коммерсанта, по роду деятельности жившего какое-то время в России. Николай посещает Клэр несколько раз, но после того как мать оскорбляет его, он прекращает визиты и не видится с девушкой в течение четырёх месяцев. Осенью он случайно встречает её и узнаёт, что за это время она успела выйти замуж. Но, кажется, она не придаёт большого значения супружеству, поскольку тут же сообщает Николаю о том, что муж в отъезде, и делает ему приглашение, в котором угадывается недвусмысленный сексуальный подтекст. Николай настолько ошеломлён, что спешит попрощаться с Клэр и снова встречает её лишь десять лет спустя в Париже.
Эти десять лет он определяет как время ожидания Клэр. Обстоятельства последней встречи в России повторяются в настоящем (в рамочном повествовании, от которого идёт отсчёт прошлого), только итог другой — Клэр действительно становится возлюбленной Николая.
На первый взгляд, можно увидеть в этом свершение, конец ожиданию и поиску, то, что наполняет смыслом фрагментарные события жизни. Неверность этого вывода доказывают размышления Николая в первую ночь, проведённую с Клэр: “Теперь я жалел о том, что уже не могу больше мечтать о Клэр, как я мечтал всегда, и что пройдёт ещё много времени, пока я создам себе иной её образ и он опять станет в ином смысле столь же недостижимым для меня, сколь недостижимым было до сих пор это тело, эти волосы, эти светло-синие глаза”.
Вспоминается известное толкование мифа о Дон Жуане, представленное в русской литературе, к примеру, в драматической поэме А.К. Толстого. В ней всякий раз после достижения цели соблазнитель испытывает разочарование, заставляющее его искать новую жертву для своего искусства обольщения. Связь эта, должно быть, не случайна, поскольку с первых же страниц образ Дон Жуана вводится в роман в связи с одним из второстепенных персонажей.
Во всяком случае, речь у Газданова не идёт о поиске идеала любви или женской красоты, скорее о реализации возможности, представление о которой является важнейшим жизненным стимулом. Могут ли такие представления всё время быть связаны с одним и тем же человеком, кажется сомнительным, даже если рассказчик делает попытку показать обратное.
Будущее их отношений остаётся пока открытым, и представление о Клэр как о смысле жизни, таким образом, превращается в сомнительную фантазию, что в свою очередь ставит под вопрос предполагаемое телеологическое обоснование цепочки воспоминаний.
Эпиграф к роману Газданова “Вся жизнь моя была залогом // Свиданья верного с тобой” также оказывается вовсе не однозначным, если рассмотреть его в контексте романа Пушкина. Хотя сама цитата предполагает одно толкование, тем не менее просвещённый читатель знает, что объяснение в любви Татьяны Евгению встречено монологом о собственной неспособности любить, так что чувство Татьяны обречено; читатель также знает об иронии рассказчика, который именует письмо Татьяны “умильным вздором”, наперёд открывая сущность её любовных мечтаний как чистую иллюзию6.
Рассказчик, таким образом, переворачивает собственную систему метафор, сообщая о цели своего жизненного пути и в то же время ставя её под сомнение; он переворачивает метафорику также в структурном отношении, разрушая её концентрической формой воспоминаний, что противоречит линейному развитию — к романам о становлении личности “Вечер у Клэр” ни в коем случае не относится.
Таким образом, ясно, чем не является процесс воспоминаний у Газданова: он не является воссозданием собственной жизни главного героя начиная с конца (жизнь его к тому же ещё не завершена), это не попытка удостовериться в тождественности самому себе. Он не является также “спасением прошлого ценой будущего”, как в романе Пруста. У Пруста утраченное время может быть вновь завоевано, стоит лишь поместить его в “мастерскую памяти”. Для него как автора “Поисков” в будущем есть только “смерть, у которой пишущий неустанно должен отвоевывать свой труд”7. У Николая же, напротив, есть будущее: он и впредь будет встречать мир всё с той же жаждой нового, поддерживающей его жизненную силу.
Потому смысл воспоминаний для него совсем не
тот, что для многих эмигрантов старшего
поколения, это не жалоба на экспатриацию, потерю
идиллического единства места и времени. М.Бахтин
описывает “идиллический хронотоп в романе”
“единством места, где протекает общий жизненный
процесс”: “Этот пространственный микрокосм
органичен и самодостаточен”. Хотя Бахтин
ссылается на другие тексты, в ХХ веке тематику
литературы изгнания также нередко определяет
потерянный идеал, близкий описанному Бахтиным
идиллическому хронотопу. Цель же повествования
Газданова в “Вечере у Клэр” — изобразить
аспекты этих миров, обладающих самоценностью, и
показать, как лирический герой и в будущем — где
бы он ни был — будет искать их и находить. 
В первом романе Набокова “Машенька” возникает та же проблема, только с несколько изменённым акцентом. Набоков, как и потом Газданов, связывает свои эпизодические воспоминания (в данном случае из берлинского изгнания) с историей юношеской любви. В “Машеньке” рассказывается о том, как главный персонаж Ганин после эмиграции оказался в состоянии некоего духовного паралича. Он выходит из него, освобождаясь с помощью воспоминаний от собственного прошлого и принимая под конец решение никогда не встречаться больше со своей возлюбленной, которая тоже является частью прошлого.
Николай не должен решаться на подобный шаг по двум причинам: во-первых, для него — как становится ясно — эти разные миры, в сущности, равноценны независимо от географического положения, во-вторых, Клэр для него не родина и не прошлое, а прямая противоположность этому — другое новое и будущее.
Рассказчик приводит размышление общего характера, имеющее для романа центральное значение: “Я всегда бессознательно стремился к неизвестному, в котором надеялся найти новые возможности и новые страны; мне казалось, что от прикосновения с неизвестным вдруг воскреснет и появится в более чистом виде всё важное, все мои знания, и силы, и желание понять ещё нечто новое”.
Таким образом, Клэр становится символом, символом поиска, познания мира, то есть самой жизнью для Николая. Поэтому не важно, что в обрамляющем повествовании прежнее представление о недосягаемой Клэр разрушено, важно, что оно силой фантазии в другом качестве может быть снова воссоздано.
Здесь может возникнуть вопрос о значении воспоминаний в поэтике Газданова. В самом романе нет специальных литературоведческих пассажей, посвящённых размышлениям на эту тему — то, что мы встречаем у Пруста. И “Вечер у Клэр” — это ни в коем случае не роман воспоминаний, плодом которых он сам и является, не “роман о романе”8. Роман скорее показывает, что жизнь порождает искусство: воспоминание — инструмент познания жизни с тем, чтобы она смогла стать искусством9. Второй компонент — фантазии — оказывается в итоге бесконечной составляющей первого, поскольку фантазии Николая — часть его духовной жизни и, словно события внешней жизни, воспринимаются им как нечто пережитое. Когда рассказчик, на уровне предмета воспоминаний, всё время говорит о воспоминании-процессе как части духовной деятельности ребёнка и юноши Николая, в этом можно усмотреть, с одной стороны, указание на предрасположенность к сочинительству, а с другой стороны — и это ещё важнее — на то, что не изгнание является поводом для воспоминаний с целью подведения итогов, как у многих эмигрантов. Роман Газданова не об утраченном времени, не о возвращении потерянного путем претворения в искусство, он повествует о самой жизни, которая вечно меняется, заставляя меняться и лирического героя, так что персонаж больше не изображается как нечто цельное, но как “совокупность отдельных ипостасей”.
Итак, воспоминание не служит возвращением потерянного “я”, но являет собой борьбу против смерти, по сути дела приравненной рассказчиком Газданова к забвению.
К подобному толкованию рассказчик, очевидно, приходит лишь после последней встречи с Клэр. Для ранних жизненных стадий характерно, пожалуй, перманентное осознание смерти, что иногда выражалось в снах о собственном конце. Школьник Николай считает это ещё от отца унаследованной слабостью: самое смелое бесстрашие, на его взгляд, не способно противостоять могуществу смерти.
К выводу, что воспоминания так же определяют жизнь, как тяга к неизвестному, рассказчик приходит только после “вечера у Клэр”.
Вконтексте всей прозы Газданова этот первый роман наиболее экспериментален в структурном отношении. В “Ночных дорогах”10, повествующих о приключениях парижского таксиста (этот роман также отчасти автобиографичен), уже намечается традиционная модель повествования, и эта тенденция усиливается вплоть до поздних произведений детективного характера11. От временной концепции первого романа осталось лишь представление о том, что жизнь не может быть предопределена и человек, вечно меняющийся, способен входить во все новые жизненные фазы, совершенно непохожие на предыдущие. Нередко у подобных выводов ярко выраженный оптимистичный оттенок, так как “перемены” — не что иное, как возможность освобождения от состояния оцепенения12. Но в поздних романах эта концепция отразилась на структуре совсем не так, как в “Вечере у Клэр”. Было ли возвращение к сюжетной прозе уступкой консервативным вкусам большинства эмиграции или художественно мотивированным превращением литературной концепции — этот вопрос так и останется открытым.
Примечания
1. См.: Dienes L. Russian Literature in Exile. The Life and Work of Gajto Gazdanov // Slavistische Beitrдge. Mьnchen, 1982. Bd. 154. Там же опубликованы газетные статьи и рецензии, большая часть которых относится ко времени, предшествующему Второй мировой войне. Динеш приводит по крайней мере 258 названий; при этом в большинстве случаев речь идет лишь об упоминаниях Газданова. Непосредственно “Вечеру у Клэр” посвящены следующие рецензии: Оцуп Н. Гайто Газданов. “Вечер у Клэр” // Числа 1. 1930; Осоргин М. “Вечер у Клэр” // Последние новости. 6.2.1930; Адамович Г. Литературная неделя. “Вечер у Клэр” Г.Газданова // Иллюстрированная Россия. 8.3.1930; Зайцев Б. “Вечер у Клэр” Г.Газданова // Россия и славянство. 22.3.1930; Слоним М. Литературный дневник. Воля России. 1930. № 5/6; Вейдле В. Русская литература в эмиграции. Новая проза // Возрождение. 19.7.1930. Ссылка на Пруста сначала появляется у Осоргина и впоследствии повторяется большинством рецензентов.
2. Jauss H.R. Zeit und Erinnerung in Marcel Prousts “A la recherche du temps perdu” // Ein Beitrag zur Theorie des Romans (1955). Frankfurt am Main, 1986.
3. Два важных этапа детства и юности, включенные Газдановым в роман, — гимназия в Харькове и кадетский корпус в Полтаве — присутствуют и в романе с заведомо вымышленными событиями (ср. комментарии к роману Газданова “Пилигримы” // Другие берега. 1992. № 1. С. 112), но, что характерно, без обозначения конкретного места действия.
4. Цитаты из романа приводятся по изданию: Газданов Г. Собр. соч. В 3 т. Т. 1. М.: Согласие. 1996.
5. Ср.: Lachmann R. Verfremnung und neues Sehen bei Viktor Sklovskij // Poetika. 1970. № 3. S. 226–249.
6. Своеобразная взаимосвязь между двумя этими произведениями обнаруживается в роли, отведённой французскому языку в обеих любовных историях: Татьяна пишет объяснение в любви на французском языке, и Евгений неверно понимает это как признак банальной поверхностности, слишком хорошо знакомой ему по петербургской жизни, — Николай прекращает общение с Клэр после того, как её мать в его присутствии пренебрежительно отозвалась о появлении и внешнем виде гостя — на французском языке, ошибочно полагая, что тот не понимает, и показывая тем самым недостаток собственной культуры. В обоих случаях разрыв происходит по причине того, что мужчины противостоят требованиям приличий, которых они не принимают. И Евгений и Николай совершают ошибку, приписывая эти требования своим женским визави.
7. Jauss H. Ор. cit. S. 360.
8. Там же. R. 282. Для Яусса фабула романа “В поисках утраченного времени”, раскрученная с конца, представляется “генезисом произведения искусства”, разъяснившим ““доселе неведомые связи” между духовными переживаниями лирического “я”” (Марселя Пруста) (Там же. С. 274)
9. В романе Набокова “Машенька” воспоминания Ганина изображены так, что представляются чуть ли не выдумкой, то есть продуктом фантазии или же творческого воображения Ганина.
10. “Ночные дороги” впервые опубликованы в “Современных записках” (1939–1940, № 67–70). Публикация не была завершена из-за начала войны, и полностью роман вышел только в 1952 г. отдельной книгой в Нью-Йорке.
11. См.: История одного путешествия. Paris, 1938; Возвращение Будды // Новый журнал. 1949. № 22; 1950. № 23.
12. Ср., например: Эвелина и ее друзья // Новый журнал. 1968. № 92; 1969. № 94–97; 1970. № 98–101; 1971. № 102, 104–105.