ШТУДИИ

Игорь ЗОЛОТУССКИЙ

Триптих о Булгакове

1. Воробьёвы горы

В ноябре 2000 года мы снимали телевизионный фильм о Булгакове. Было пасмурно, дул холодный ветер и сеял последний — перед снегом — дождь.

Кроме знаменитой панорамы Москвы с Воробьёвых гор были видны Пироговская улица, почти что близкий Арбат и затерявшийся среди его крыш Нащокинский переулок, а на переднем плане — Новодевичий монастырь.

На Пироговке была одна из квартир Булгакова, в Нащокинском он скончался, а в ограде Новодевичьего похоронен.

К концу съёмок сумерки быстро перешли в вечер, и внизу засияла огнями Москва. А по левую руку от нас затеплились окна храма Троицы Живоначальной, воздвигнутого перед войной 1812 года. Храм этот замечателен тем, что в нём накануне совета в Филях молился Кутузов, испрашивая у Бога благословения на оставление Москвы.

Москва историческая невольно вторгалась в наш фильм. Пространство романов Булгакова благодаря этому расширялось и приобретало провиденциальный смысл. Построенные (я имею в виду “Белую гвардию” и “Мастера и Маргариту”) по канве евангельского сюжета — и там и здесь это сюжет Апокалипсиса, — они тем не менее оставались прочно привязанными к русской истории.

Меня поразило, как контрастно расходятся сюжет исторический и сюжет литературный: молитва Кутузова на Воробьёвых горах и прощание мастера с Москвой. Если Кутузов хочет оставить Москву для того, чтобы вернуться, то герой Булгакова, испытывая сладость освобождения, расстаётся с ней навсегда. Он стоит над обрывом, спускающимся к Москве-реке, и грозит городу, то сожалея, что покидает его, то радуясь этому событию. Правда, делает он это уже будучи умерщвлённым Азазелло. Маргарита и мастер в конце романа мертвы, и их бегство из Москвы — бегство на тот свет.

Налицо эмиграция мастера (о выезде из СССР мечтал Булгаков), но эмиграция в смерть. Смерть развязывает все узлы, освобождает от страданий, она — единственный исход для тех, которые, как говорит автор романа, “совершенно ограблены”.

Если последний роман Булгакова кончается смертью, то первый его роман “Белая гвардия” (1925) начинается с похорон матери. Мать, умирая, сказала детям: живите, а им пришлось “мучиться и умирать”.

Прощание с нею происходит в церкви Николы Доброго, и это знак того, что Бог спасёт семью, хотя и здесь прольётся кровь, как предсказано в Апокалипсисе. И именно эту часть Евангелия процитирует в начале романа священник церкви Николы Доброго.

Божественное провидение всё же хранит семью Турбиных, в отличие от героев “Мастера и Маргариты” (1940), где нет семьи, нет детей, нет дома, а есть два одиноких человека, которых окончательно соединяет лишь смерть.

Впрочем, женское животворящее начало присутствует у Булгакова только в одном поколении. Продолжения рода нет. Мать в “Белой гвардии” — единственная женщина, у которой есть дети. Бездетны Елена Турбина, Маргарита, её служанка, Аннушка, разлившая на трамвайных путях подсолнечное масло, соседка Турбиных Ванда.

Это истощение женского в новейшей русской истории не случайно. Согласно преданию, Россия издавна считалась Домом Пресвятой Богородицы, “необоримым Богородицыным достоянием”. Теперь её Дом разорён, и женское ушло из него, как ушла воля к обновлению жизни.

В “Белой гвардии” есть один ребёнок — мальчик Петька. В финале романа он видит сон о солнце, о сверкающем солнечном шаре, который катится по зелёному лугу. В “Мастере и Маргарите” детей нет, и завершается он полётом над болотами, а на болоте, как известно, дом не построишь. Сам мастер в этом романе не имеет даже угла, ютясь то в подвальчике, то в палате сумасшедшего дома. Тот фантастический дом, в котором они с Маргаритой поселятся после смерти, хоть и украшен венецианским окном и вьющимся по стенам виноградом, — дом не жилой, мёртвый дом.

“Белая гвардия”, созданная молодым Булгаковым, несмотря на пролившуюся в ней кровь, роман жизни; “Мастер и Маргарита” — творение отчаявшегося Булгакова — роман смерти.

Глядя на колеблющийся свет в окнах храма Троицы Живоначальной, на Смоленский собор за Москвой-рекой, где хранится чудотворная Смоленская икона Богоматери, я вспомнил икону, перед которой молилась в “Белой гвардии” Елена Турбина, прося Божью Матерь и Её Сына спасти умирающего брата.

И её молитва дошла по адресу: от неё протянулся “цепочный луч” прямо в сердце Елены, и Алексей Турбин, уже находившийся у порога смерти, выздоровел.

Какие же проникающие слова произнесла эта женщина — слова, на которые не могли не откликнуться Мать и Сын? Она сказала: “...все мы в крови повинны”.

Осознание вины и покаяние — вот что побудило послать ей спасительный луч.

В “Мастере и Маргарите” нет Бога. Действие здесь происходит в городе, в котором, по уверению Берлиоза, живут одни атеисты. Когда Воланд, ознакомившись с этим тезисом, почти в испуге оглядывается по сторонам, то ему кажется, что в каждом окне он видит по атеисту.

Это его ужасает, но, с другой стороны, даёт ему такую власть над москвичами, которую не имеют ни НКВД, ни ЦК ВКП(б), ни сам Сталин.

Булгаков называет Город в “Белой гвардии” Вавилоном. Если следовать логике Апокалипсиса, то Москва, откуда подходят к Киеву красные части, не что иное, как очищенный от скверны Новый Иерусалим. Но в “Мастере и Маргарите” это такой же город блуда, обмана и насилия, управляемый не метафорической, а материализовавшейся нечистою силой.

Об этом говорит и попадающая в круг обзора с Воробьёвых гор московская топонимика. Отсюда виден пруд у стен Новодевичьего монастыря, который носил название Вавилон, сад при монастыре, тоже имевший это имя, а в версте от них, спрятанный ныне под землю, протекает ручей Вавилон, приток Москвы-реки.

Заколдованное место! Территория, где поэтический вымысел пускает корни в историю и головой упирается в небесный свод.

Жизнь Булгакова и его творения как бы оказываются в кольце символов и метафор, неумышленных намёков и совпадений, “заказанных” свыше, и замыкается это кольцо всё тут же, у подножия Воробьёвых гор, на месте его последнего успокоения. Сегодня над могилой Булгакова реют в московском воздухе кресты, блестят купола и оглашает окрестности колокольный звон.

В дневнике его жены Елены Сергеевны Булгаковой есть запись, сделанная в сентябре 1938 года. В тот осенний вечер компания, в которой были и Булгаковы, отправилась на Воробьёвы горы. “Впечатление такое, — пишет Елена Сергеевна, — что сейчас задохнёшься — мгла, пропитанная запахом какой-то эссенции, очевидно, с какого-то завода. Красноватые тусклые огоньки внизу в Москве. Страшно”.

Такою увидел Москву мастер с высоты своего прощального полёта. Такою она показалась и самим Булгаковым в эпоху ночных арестов.

2. Патриаршие пруды

Роман “Мастер и Маргарита” начинается на Патриарших прудах, то есть на бывшем Козьем болоте. Не зря Воланд является именно сюда, ибо болото — лучшее место для чёрта, а его новое наименование — Патриаршие пруды — подаёт сигнал к спору о том, существовал ли Христос или не существовал. Два действующих лица этого пролога — Бог и чёрт (а между ними человек) становятся завязкою драмы, весьма похожей на “пролог на небесах” в гётевском “Фаусте”, так часто поминаемом в обоих романах Булгакова.

Только тут не небеса, а Москва тридцатых годов. И свидетелем в защиту Бога (и его подлинного существования) выступает не Бог и не Божественное Писание, а их вечный оппонент — сатана. Он не только доказывает историческую подлинность Христа, но и чуть ли не действует по его воле, по крайней мере по воле его литературного двойника Иешуа.

В Бога в “Мастере и Маргарите” на самом деле не верит никто. Ни Берлиоз, ни Иван Бездомный, ни буфетчик театра Варьете, ни его администратор Римский, ни Варенуха, ни Стёпа Лиходеев, ни председатель жилищного кооператива Никанор Иванович Босой, ни главный врач психиатрической клиники Стравинский, ни Аннушка, да, пожалуй, и сам мастер и его подруга. Чёрт своими благодеяниями и им должен доказать, что Бог, от имени которого он тут распоряжается, реальность, а не миф.

“Умоли Сына Своего, чтоб послал чудо”, — просит Елена Турбина Богородицу. О таком же чуде молит и Маргарита, и оно посылается на землю в виде Воланда и его подручных. Мастер и Маргарита оправдываются: “Когда люди совершенно ограблены, они ищут спасения у потусторонней силы”.

Только в одном романе эта сила — Бог, а в другом — чёрт.

В “Белой гвардии” все символы относят нас к христианской трактовке судьбы человека и истории. В центре города, на Владимирской горке, возвышается фигура святого Владимира, крестившего Русь. Святой Владимир держит в руках крест, но иногда игра света (он подсвечен прожекторами) превращает этот крест в меч, и тогда вспоминаются слова Евангелия о мече карающем.

Здесь же возникает в предсмертном сне Турбина видение рая, освещённого неземным голубым сиянием, здесь же дышит смрадом и ад — подземные этажи Города, где свалены переплетённые друг с другом мёртвые тела.

Больше всего поражает Турбина то, что в раю нашли прибежище вместе с белыми и красные. Он не может понять этой милости к убийцам и разрушителям, но Бог через вахмистра Жилина, сослуживца Турбина по полку, отвечает ему: “Все вы у Меня... одинаковые, в поле брани убиенные”.

Таков взгляд Булгакова 1925 года. Взгляд Булгакова 1940 года отличается от него. Здесь нет прощения, нет снисхождения к тем, кого в первом романе Булгаков называет “красными”. Красные теперь — чума, недочеловеки и античеловеки, и лишь одна месть применима к ним. Отрывание голов, беспощадный, пожирающий их клетки рак, поджоги домов, в которых они обитают (выселив оттуда законных жильцов), — вот чего они достойны. Их надо в массовом порядке отправлять в сумасшедшие дома, как это случается с коллективом, поющим “Славное море, священный Байкал”, или беспощадно раздевать догола на виду у всего мира, как это делает Воланд на сеансе чёрной магии в театре Варьете.

Первый роман Булгакова — роман покаяния и прощения, последний — роман “кровной обиды” (чувство мастера на Воробьёвых горах) и мщения. Тезис “Белой гвардии” — “все мы в крови повинны”, антитезис “Мастера и Маргариты” — “все счета оплачены” (слова Воланда, подтверждаемые мастером).

Если в “Белой гвардии” даже богохульствующий в прошлом поэт Русаков, сначала наказанный дурной болезнью, прощён, то в “Мастере и Маргарите” меч опускается на головы всех, кто так или иначе повинен в страданиях мастера, в жестокости, алчности или политическом прелюбодеянии.

Наверное, оттого мастер, не противящийся этим расправам, не удостаивается в конце романа света, а обретает один покой.

3. Новодевичий монастырь

Именно здесь, где завершались съёмки нашего фильма и где божественное и человеческое, а также покой и свет тесно соседствуют, и настала пора расшифровать поэтические коды Булгакова, дающие ключ к высшей реальности, которая составляет основу, смысл и дальнюю перспективу его романов.

Начнём с метафоры “света”. Свет у Булгакова — это и электрический свет под абажуром в доме Турбиных, и свет звёзд, свет солнца (по преимуществу в “Белой гвардии”), свет луны (по преимуществу в “Мастере и Маргарите”) и, наконец, Божественный свет, свет исцеляющий, преображающий, возвращающий к жизни мёртвых.

В первом случае (электричество) — это свет механический, способный в любую минуту погаснуть и уступить место тьме, во втором (свет звёзд) — отдалённый и материальный (солнце), отражательный, мёртвый (луна), в третьем (речь о свете, идущем от Бога) — нематериальный, неиссякаемый, вечный.

Столь же многолика и метафора “покоя”.

Есть покой дома, семейного согласия и любви (где двое вместе, там и покой), есть покой жизни и покой смерти или наркотического сна (Иван Николаевич Понырев в финале “Мастера и Маргариты”), покой “рая”, несколько шаржированного и театрализованного Булгаковым. Свет, который светит в раю, особый свет. Как говорит о нём Жилин, он “вёрст на тысячу и скрозь тебя”. И от него “такая радость, такая радость”.

Строго в соответствии со “звёздным” замыслом и завершаются оба романа. В одном торжествует свет солнца (свет жизни), в другом — свет луны, этого фонаря смерти. В последних строках “Белой гвардии” на небе, “в неизмеримой высоте за... синим пологом (“занавесом Бога”) у царских врат служат всенощную”; в эпилоге “Мастера” луна беснуется у постели бедного Понырева и по лунному лучу уходит со своей собакой Понтий Пилат.

И ещё одна метафорическая пара соединяет жизнь и романы Булгакова. Это образы двух городов, один из которых (Киев, 1918–1919) — символ падения и гибели, другой (Москва тридцатых годов) — символ разбитых надежд. “Се творю всё новое” — сказано в Апокалипсисе. Именно “всё новое” и старались построить в России большевики. И что из этого получилось? То, что так зло описано в “Мастере и Маргарите”.

Как выглядит Новый град, Град Бога в Евангелии? В нём нет ночи, нет “нужды ни в солнце, ни в луне, ибо светильник его Агнец”. Он и есть “звезда светлая и утренняя”, которая вечно стоит над горизонтом. Через сам град протекает “чистая и светлая река жизни”, а посреди возвышается “древо жизни”, дающее плоды двенадцать раз в году. И не смеет войти в этот град “ничто нечистое и ничто преданное мерзости и лжи”. И не будет в нём крови пророков и святых и всех убитых на земле.

”И смерти здесь не будет, — говорит Апокалипсис, — ни плача, ни вопля, ни болезни, ибо прежнее прошло”.

Глядя на Москву XXI века, можно ли сказать, что прежнее прошло? Что настал конец истории, так как в Апокалипсисе сказано, что после сокрушения “зверя”, то есть сатаны, “времени уже не будет”?

Неужели Москва-река, по поверхности которой плавают бензиновые пятна, есть “чистая река жизни”? И к нам в дома не проникает “ничто преданное мерзости и лжи”?

Прежнее не прошло. Бал-маскарад, устроенный Воландом в романе Булгакова, ныне бескровен (хотя кровь льётся уже не из-за идей, а из-за денег), но не менее страшен.

Вспомним предсмертные дни Булгакова. Шторы в квартире задёрнуты, на его глазах чёрные очки. Он ослеп. Его мучат боли. Он подзывает бессменно дежурившую возле него жену и говорит ей: “...лежу... покой, ты со мной, вот счастье”. За два дня до кончины он просит её: “Подойди ко мне, я тебя поцелую и перекрещу на всякий случай”.

“Свету! Свету!” — вот чего просит он время от времени. И в первые мгновения после смерти жена видит в его глазах “изумление”. Они как будто “налились необычайным светом”.

Значит ли это, что Булгаков обрёл то, в чём отказал своему двойнику в романе?

Елена Сергеевна ещё долго писала ему письма, которые называла “письмами на тот свет”. Сейчас они воссоединились и лежат рядом на кладбище Новодевичьего (последняя многозначащая метафора!) монастыря.

И над их “последним приютом” растут два молодых деревца.