Игра в классику, или Не бойтесь Фандорина!

Об Эрасте Фандорине и сестре Пелагии знают все. Книгами Б.Акунина зачитываются в общественном транспорте, не замечая пропущенную остановку. Продавцы книжных лотков знают, что детективы этого писателя-мистификатора, стремительно ворвавшегося в “круг расчисленных светил” современной литературы, разойдутся с необыкновенной скоростью.

О Фандорине и его авторе молчат только учителя литературы. Чего боятся? – Вдруг бульварщина? Вдруг то, что нравится лично мне, с точки зрения каких-то высших критериев – полная ерунда и дурновкусие? Не унизим ли мы себя, жрецов Великой Классики, если начнём говорить в школе об Акунине?

Мне кажется, что всё это опасности надуманные. Чего притворяться, если и ученики, и учителя читают его с неподдельным интересом и удовольствием? Может быть, стоит разобраться с причинами возникновения этого удовольствия, то есть поговорить о чисто филологическом – о том, “как сделано”? Тем более что романы Акунина сделаны первоклассно – и с точки зрения сюжета, и в стилистическом плане. Поворотистость, стремительность развития действия, блестящее умение писателя строить интригу – всё это бесспорные, но, на наш взгляд, слишком уж лежащие на поверхности черты детективов Акунина. Самое же главное и ценное для словесников – эти романы как нельзя лучше вводят в эпоху, в ту самую эпоху, когда создавалась великая классическая литература. Девятнадцатый век, со всем его неповторимым ароматом, ушедшими давно вещами и словами, вдруг оживает и оказывается невероятно полнокровным и притягательным: “Московский сентябрь сыт и ленив, разукрашен золотой парчой и румян кленовым багрянцем, как нарядная замоскворецкая купчиха. Если жениться в последнее воскресенье, то небо обязательно будет чистое, лазоревое, а солнце будет светить степенно и деликатно – жених не вспотеет в тугом крахмальном воротнике и тесном чёрном фраке, а невеста не замёрзнет в своём газовом, волшебном, воздушном, чему и названия-то подходящего нет”.

Виноват в этом, конечно, прежде всего язык акунинских романов. Необыкновенно разнообразный (то глубоко лиричный, то иронично-сказовый), но всегда и непременно очень сочный и ещё какой-то – “и названия-то подходящего нет” какой – виртуозный, он почему-то вселяет уверенность: есть, есть ещё порох в пороховницах, всё ещё велик, и могуч, и гибок язык наш, от классиков доставшийся (вот, кстати, и повод для использования в школе – из романов Акунина можно выбрать большое количество отличных диктантов и изложений).

Тень классиков не единожды возникает на страницах романов, и формы этого возникновения различны: то оборот словесный, то персонаж вдруг мелькнёт подозрительно знакомый, то сюжетный ход неожиданно напомнит что-то. Эта пронизывающая разные уровни романа цитатность, если так можно выразиться, “игра в классику”, делает романы Акунина чрезвычайно удобными именно для учителя литературы: поиск скрытых цитат и реминисценций может вырасти в повторение всей классической литературы. Тут и Достоевский с Толстым отыщутся, и какая-нибудь Аграфена Кондратьевна из Островского вынырнет, и игрок Зуров (то ли пушкинский Зурин, то ли гоголевский Ноздрёв, то ли толстовский Денисов) появится, и Лесковым вдруг повеет… И так повсюду, чуть ли не на каждой странице. Если и не присутствует, то подозревается. Романы Акунина – не только игра в классику, с классикой, но и игра с читателем. Игра на понимание. Автор стремится оживить в читателе забытое со школьной скамьи ощущение классики – и если это происходит, то роман начинает говорить многими голосами, в них слышатся так верно переданные знакомые интонации, что просто дух захватывает.

В известном смысле перед нами “энциклопедия русской литературы” – и, как положено по традиции, энциклопедия полувыявленная, энциклопедия-загадка. Тем сильнее манит она к себе. Стоит ли этому противиться?